Через день после неудачной помолвки подошли именины супруги великого князя Константина — Анны Федоровны. По этикету полагался бал, и императрица сказала, что праздник будет…

Собравшиеся в белой галерее чувствовали себя неловко. Главной причиной, естественно, были события прошедших дней. Кроме того, из?за смерти португальской принцессы все были в траурном одеянии, и даже сама императрица приехала во всем черном, хотя обычно в таких случаях бывала в полутрауре.[142] Явился и шведский король, чего не ждали. Но выглядел он грустным и смущенным. Великая княжна сказалась больной. И никто не танцевал…

Императрица с князем Зубовым, великой княгиней Марией Федоровной и с фрейлинами отошла к окну, любуясь полной луною, которая с чистого и на редкость безоблачного неба отражалась в невских волнах.

— Сегодняшний праздник больше напоминает немецкие похороны, n’est?ce pas <Не так ли (фр.).>? Черные платья, белые перчатки…

Зубов поспешил подхватить фразу:

— И луна, ваше величество, как из немецких баллад…

— Луна сегодня необыкновенно красива. Я предлагаю посмотреть на нее в телескоп господин Гершель. Кстати, я обещала показать сей снаряд и наш юный шведский друг.

Небольшой группой, к которой присоединился и Густав Адольф, приближенные следом за императрицей перешли в соседнюю залу, где у окна на подставке высилась труба, присланная английским королем.

— Когда сию трубу привезли в Царское Село, я стала спрашивать господина академика Крафта: сделал ли он какие?либо открытия с этот снаряд? И он ответил, что видел на Луна леса и города среди долины и горы. Тогда я тот же вопрос обратилась к господин Кулибин… — Екатерина помолчала и улыбнулась своим воспоминаниям. Чтобы закрепить показавшийся просвет в настроении государыни, Анна спросила:

— И что же ответил ваш знаменитый механик?

Императрица, подражая манере Кулибина, проговорила по?русски:

— Он говорьил, что не так учен, как профессор Крафт, и потому не увидел ничего…

Все засмеялись. Засмеялся и шведский король, которому перевели фразу государыни. Но затем снова воцарилось молчание. Слава Богу, доложили, что подан ужин. И императрица, которая никогда не ужинала, предложила всем идти за столы.

В день, когда праздновали рождение великого князя Павла Петровича, шведский король уехал. Он сказал, что не может самостоятельно решить вопрос, ставший препятствием в его помолвке, и должен посоветоваться с сеймом, который соберется в день его совершеннолетия.

Последовавшие дни было для Анны заполнены тревогой. Императрица предпринимала поистине героические усилия, чтобы не показать, как плохо она себя чувствует и как не может отрешиться от досады, причиненной строптивым шведом. В эти дни она даже не принимала фаворита. У ее постели врачей сменяли Анна и Мария Перекусихина.

Пятого ноября, в среду, государыня, как обычно, встала в семь утра и, посмотрев на часы, обнаружила, что они остановились.

— Смотри?ка, Марья Саввишна, в первый раз за все время они встали. Верно, чувствуют мою кончину.

— Господь с вами, матушка?государыня, велите послать за часовщиком, они снова и пойдут.

— Нет, голубчик. Дай, конечно, Бог, чтобы я ошибаться, а не ты…

Она подошла к ночному столику, вынула из него пачку ассигнаций и подала фрейлине.

— Это тебе, мой друг… Бери, бери, Бог ведает, сколь мне осталось даривать… И позови нашего… мальчика.

Перекусихина послала дежурного лакея пригласить фаворита. Князь Платон Александрович побыл недолго. Государыня выкушала, как обычно, две большие чашки крепчайшего кофе и пошла в кабинет. Там ее уже ждали секретари. Она позанималась с час делами и отослала последнего из них с тем, чтобы он обождал в передней, пока она снова его не позовет. Шло время, он все сидел в ожидании. Наконец Захар, обеспокоенный тем, что долго не слышит звонка, постучался и, не получив ответа, отворил дверь…

Императрица Екатерина лежала на пороге гардеробной рядом с опрокинутым ночным горшком без движения и не подавала признаков жизни. Фрейлина Перекусихина и Зотов с великим трудом переложили ее на сафьяновый матрас, расстеленный тут же на полу и послали за Зубовым. Тот растерялся, расплакался…

Прибежала полуодетая Анна Протасова. В это утро она не должна была присутствовать при пробуждении государыни. Позвали Роджерсона, он велел послать за другими эскулапами. Пока же он пустил кровь и приложил к ногам шпанские мушки. Но ничто не помогло. Императрица страшно хрипела и не приходила в чувство. Роджерсон велел всем выйти из опочивальни, оставив Анну и Машу Перекусихину. Он сделал два прижигания по обоим плечам раскаленным в камине железом, пытаясь вызвать хоть какое?то противодействие. Но и это оказалось напрасным. И тогда он сказал, что надобно собрать консилиум. Пригласили врачей. После долгого совещания они пришли к единому мнению, что положение безнадежно…

Зубов, опамятовавшись, велел сообщить о случившемся Салтыкову и Безбородко, всем же остальным пока хранить тайну. Он вызвал из дома брата Николая, и тот помчался в Гатчину, чтобы доложить великому князю о случившемся. Во дворце он наследника не застал, поскольку тот ушел с супругой и придворными на речку осматривать мельницу.

Когда ему доложили, что прибыл Зубов, Павел страшно побледнел и, обратившись к великой княгине, сказал, полагая, что тот приехал его арестовать:

— Ma cherie, nous sommes perdus! <Моя дорогая, мы погибли! (фр.)>

Слухи о предполагаемом его заключении в замок Лоде ходили давно… Какова же была его радость, когда он узнал истинную причину прибытия гонца. Павел Петрович буквально остолбенел. Кутайсов даже предложил пустить ему кровь. Придя в себя, великий князь снял со своей груди Андреевский орден и надел его на вестника. После чего, отдав приказ гатчинским войскам следовать за ним в столицу, велел закладывать лошадей.

Уже на дороге его встретили еще пять или шесть курьеров от разных лиц с вестью об ударе, постигшем императрицу.

К одиннадцати часам, когда в опочивальню Екатерины обычно приходили с утренним визитом внуки — великие князья, тайна предсмертного состояния государыни открылась. Сперва Двор, а за ним и весь город затаились в тревожном ожидании неизбежных перемен. Площадь перед дворцом и ближайшие улицы были запружены каретами и народом… Фаворит, пораженный в самое сердце то ли скорбью, то ли страхом за свою судьбу, в один миг растерял все бразды государственного правления, которые так долго и так старательно прибирал к рукам. Все проекты и намерения, все придворные интриги, тщательно планировавшиеся и уже получившие ход, оказались в одно мгновение расстроенными и рассыпались в прах. Его передняя пустовала.

Государыня еще дышала, но о ней уже, кроме фрейлин, никто не думал. Цесаревич Павел Петрович приехал к вечеру. Он не торопился. То ли слишком сильно было волнение наследника, сорок два года прожившего в унизительном пренебрежении и в неуверенном ожидании хода своей судьбы. Он велел позвать лейб?медика и спросил о состоянии государыни. Мельхиор Вейкарт покачал головою:

— Положение безнадежно. Боюсь, что завтрашний день будет последним.

Павел Петрович вздернул голову и сжал губы. Казалось, он в минуту переменился. И стал в свои сорок два года потрясающе некрасив — малоросл, с коротким неуклюжим туловищем. На узких плечах — большая лысая голова, которую увеличивал парик. Добавим к этому: выдвинутые вперед челюсти с длинными зубами, курносый нос и выпученные глаза — неприятное лицо. Голос у него был громкий и отрывистый, как кваканье. Ну — жаба!..

Он вошел в кабинет, где лежала умирающая мать, коротко взглянул на нее и, повернувшись кругом, вышел вон. Больше он до кончины к ней не подходил.

В редкие минуты доброго расположения духа он мог проявить хорошие манеры и галантное обращение с женщинами. Но в последние годы это случалось редко…