Ни Лу, ни миссис Хоссак не убежали бы из Гулаб-Махала, даже если бы могли, и смерть троих мужчин еще больше убедила их в том, что оставаться на месте безопаснее. Но они ненавидели крошечные душные комнатки, становившиеся печами, когда светило солнце. Во время дождей на их стенах проступали пятна сырости. Женщины ненавидели полчища ползучей, прыгающей или летающей живности, пробирающейся через плохо прилегающую к коробке дверь или подточенные камни, на которых держались оконные рамы. Они ненавидели местные одежды, которые приходилось носить, еду, которую приходилось есть, монотонность дней и отсутствие свободы. Они ссорились друг с другом с прискорбной частотой, доводили друг друга до отчаяния, а потом обе жаловались Винтер.
Сама Винтер в эти дни проводила большую часть каждого дня по-прежнему в своей весело раскрашенной комнатке, а Алекс жил в павильоне на крыше. Они мало виделись друг с другом, даже меньше, чем тогда, когда Винтер оказалась в Гулаб-Махале. Обращение Алекса с Винтер осталось прежним. Казалось, он не замечал того факта, что она стала его женой и что это как-то должно изменить их жизнь.
Девушка иногда задумывалась, не ошиблась ли она в отношении к ней Алекса. Может быть, он думал о ней так же, как о той рыжеволосой актрисе, которую привел домой однажды вечером после вечеринки в резиденции Лунджора? Женился бы он когда-нибудь на ней, если бы она его не заставила? Алекс никогда не пытался дотронуться до нее или поцеловать, с того вечера как он поцеловал Винтер на берегу реки, когда они бежали прочь от выстрелов. Тогда она решила, что он любит ее. Но вдруг поцелуй Алекса означал только радость оттого, что они спаслись? Ту же самую радость, которая заставила их беспомощно рассмеяться несколько секунд спустя, несмотря на то, что они покинули убежище в Хайрен Минар и оказались в джунглях в пределах границ враждебного Оуда?
Алекс стал заметно поправляться. Бешеные приступы лихорадки наконец оставили его. Он еще оставался болезненно худым, но кожа уже не имела неприятно-серого оттенка, а волосы опять начали виться, вместо того чтобы вяло лежать на голове, как раньше. Однако Винтер не могла забыть, что Алекса мучила лихорадка в тот вечер, когда она попросила его жениться на ней, и он был измучен жаром и опиумом, когда выполнил ее просьбу. Если бы он был здоров, решился бы он на такой шаг? Винтер гадала, почему Алекс согласился. Если он действительно плохо осознавал происходящее, значит впоследствии может отказаться от своего слова.
Девушке не приходило в голову, что Алекс понял, как напугал ее Карлион. Только какой-то отвратительный поступок лорда мог заставить Винтер пойти на решительный шаг и попросить Алекса жениться на ней. Но не диких поцелуев Карлиона испугалась она — они были забыты раньше, чем исчезли следы от них — а того, что лорд понял, кто может произвести здесь венчание, — мистер Добби. Именно этот факт направил Винтер прямо к Алексу. Сомнительно, чтобы что-нибудь другое явилось причиной испуга девушки. Попросить мужчину жениться на себе стыдно, неслыханно. Возможно, только королеве Англии дозволялось этикетом и обычаями делать предложение мужчине вместо того, чтобы находиться в почетном положении дающей согласие.
Винтер имела свои причины попросить Алекса жениться на ней вместо того, чтобы ждать, когда он сам сделает предложение, и она не скрывала их. Амира и Хамида знали, Лу догадывалась, но вопросов не задавала.
Винтер даже не затрудняла себя попытками избегать лорда Карлиона. Она видела его нечасто и только в присутствии других людей на крыше при свете звезд или луны, а также в саду перед восходом солнца. Все реже ее можно было увидеть в саду по утрам, но Алекс и не думал интересоваться, почему Винтер так редко пользуется возможностью насладиться прохладой под деревьями, и решил, что она не любит рано вставать. Недавно, когда девушка несколько раз присоединялась к остальным, он заметил, что у нее усталый, даже измученный вид и темные пятна под глазами. Но в сером свете утра трудно было определить это точно. После жарких беспокойных ночей все выглядели больными и изнуренными.
Сам Алекс в последние дни стал более молчалив и раздражителен. Он понимал, что достаточно окреп, чтобы покинуть Гулаб-Махал без страха перед лихорадкой и слабостью. Он знал, что должен уйти, знал что нужно предпринять — он всегда знал это. Алекс был уверен, что Дасим Али поможет ему исчезнуть отсюда, но не мог позволить себе оставить Винтер, пока Карлион находился в таком безобразном, опасном и непредсказуемом состоянии духа. Он не доверял лорду или даже другим защитить его жену. Алекс постоянно повторял себе, что это абсурд, что Амира или Лу спокойно присмотрят за ней. Но смогут ли их усилия — или усилия всех остальных — удержать страсть Карлиона, как это делает простое присутствие Алекса, законного мужа? Противоречивые идеи раздирали голову Алекса, терзали его мозг. Он ненавидел себя за бездействие и в то же время не мог уйти из Гулаб-Махала.
Карлион, со своей стороны, больше не относился к Алексу с неприязнью. Она сменилась ненавистью и едким негодованием, объяснявшимися не только историей с Винтер, но и большей свободой, которой обладал Алекс.
Для лорда вынужденное постоянное общение с такими двумя мужчинами, как Лапота и Добби, было почти так же невыносимо, как бездеятельность. Он не имел с ними ничего общего и считал обоих, с социальной точки зрения, представителями корпуса слуг. Их взгляды, голоса, беседы, манеры — особенно утешительное и какое-то нервное отношение к самому Карлиону, словно он был вздорным больным — изматывало его нервы, и иногда он начинал громко кричать. Быть вынужденным жить с этими двумя, находиться с ними в одной тесной комнатке день за днем и ночь за ночью, по его мнению, являлось гораздо худшим, чем одиночное заключение.
Лорд не знал, что Алекс так же редко видел Винтер, и представлял его наслаждающимся медовым месяцем, в то время как он, Карлион, изнемогал, злился, мучился в течение бесконечных часов в компании маленького нудного евроазиата и скучного священника, страдавшего расстройством пищеварения и реагировавшего на малейшую пошлость сухим покашливанием.
И все-таки Карлион кое-что не понимал в отношениях Винтер и Рэнделла. Не все укладывалось в мучительную для него картину счастливого медового месяца. Девушка выглядела неважно, не имела вида счастливого человека. Как, впрочем, и Рэнделл. Но он умел скрывать свои чувства, и по его лицу было трудно понять, о чем он думал. Казалось, Алекс и Винтер мало разговаривали друг с другом, почти избегали друг друга, хотя далеко и не отходили вечерами в саду или на крыше.
Карлион знал, что у него всего один шанс из ста, чтобы выбраться из Лакноу, даже если удастся сбежать из Гулаб-Махала, однако по-прежнему проводил большую часть дня, обдумывая план побега. Но потом приходила мысль о том, что вечером можно будет увидеть Винтер… Лорд понимал, что не сможет оставить ее здесь.
Девушка, казалось, не испытывала смущения в присутствии Карлиона и разговаривала с ним так же любезно, как и с остальными. Только Рэнделла она избегала. Но тот всегда находился рядом, всегда перед ее глазами на расстоянии, с которого можно было услышать ее голос, и это напоминало лорду, что девушка принадлежит другому.
Иногда он разрабатывал дикие, безумные, нелепые идеи убийства Рэнделла, чтобы привлечь к себе Винтер. Ведь тогда у нее не окажется выбора. Лапота и Добби бесполезны в любой сложной обстановке. Он оказался дураком. Он всегда был им. И урок ничему не научил его. Он напугал девушку, и она защитилась единственным возможным способом — вышла замуж за Рэнделла. Но убрав того с дороги, можно доказать Винтер, что бояться ей нечего, и тогда, может быть, она повернется к нему? Только потому, что больше не будет никого рядом.
Успокаиваясь, Карлион понимал, что его идеи безумны, но жара, неудобства и монотонные дни начинали сводить с ума, а характер лорда вообще не был создан для терпения. Однажды вечером он увидел Алекса сидящим на краю колодца, и вдруг ему пришло в голову, как просто можно избавиться от соперника, сбросив его вниз. В сумерках это совсем легко сделать. Одно быстрое движение руки, и человек упадет в глубокую, сырую, скользкую шахту и утонет в черной воде.
