Она закончила приводить в порядок волосы и сказала:

— Здесь есть еще одна циновка. Ты не будешь возражать против того, чтобы лечь на полу?

Алекс не ответил. Винтер повернулась к нему и увидела, что он все понял. Вокруг его рта появилась белая тень, глаза расширились и стали ярче обычного. Она стояла неподвижно, отважно глядя на него уверенным и немного тревожным взглядом.

Спустя одну бесконечную минуту Алекс произнес так, словно ему было трудно говорить:

— Это мне?

— Да.

Он протянул руку, и Винтер медленно, словно во сне, приблизилась к нему. Алекс обнял ее и сказал совсем незнакомым ей голосом:

— Почему ты не говорила мне? О, любовь моя… моя маленькая любовь.

Он вдруг рассмеялся — смех больше походил на сдерживаемое рыдание — и заглянул Винтер в лицо.

— Подумать только, ведь я держался подальше от тебя в течение нескольких недель… месяцев. Потому что я боялся этого.

Его руки сорвали мокрое сари, пальцы проникли в тяжелые волны влажных волос, губы приникли к губам Винтер, вычеркнув все мысли.

Их безоблачное счастье длилось лишь три дня. Три дня и три ночи полного, чистого восторга и упоения, еще более сладкого из-за того, что они были вырваны из безобразной мешанины крови, страха и ярости, заливших всю Индию.

Они обладали целым королевством, а комната Сабрины была благоухающим садом, удаленным на сотни миль от грубой реальности воюющего внешнего мира. Им так о многом нужно было поговорить, спросить, так много вспомнить и забыть.

Когда все уходили, они поднимались на крышу и лежали, обнимая друг друга, считая звезды, мерцавшие, подмигивающие им и сверкавшие на натянутом бархате неба. Винтер теперь прислушивалась не к выстрелам со стороны резиденции, не к ночным шумам города, а только к тихому дыханию Алекса и ровному биению его сердца под ее щекой.

Она была очень счастлива тем счастьем, к которому многие прикасаются, но, как правило, не удерживают. Живя в Уэйре, Винтер стремилась в Гулаб-Махал, много ночей на протяжении многих лет девушка мечтала попасть на звезду. Теперь ей больше не нужно было ничего желать, теперь все ее желания сбылись — она была рядом со всеми звездами на небе. Теперь Винтер знала, что бы ни случилось, какие бы страдания и ужасы разлук ни ждали их в будущем, она прикоснулась к одной из звезд, подержала в руках луну, и если ей суждено умереть завтра, она умрет без сожалений.

Они мало кого видели в течение трех дней после грозы. Только Амиру, Хамиду и Лу. До этого Алекс видел только закутанную фигуру Амиры во время церемонии венчания.

— Поскольку вы теперь муж моей кузины, я забуду, что я родом из Индии, мусульманка, и стану принадлежать народу моей матери, — сказала она, улыбнувшись ему.

Алекс перевел взгляд с одного лица на другое, заметил одинаковые черты Баллестерос, рассмеялся и сказал:

— Здесь не только Индия, Бегам-сахиба. Запад тоже.

Амира покачала головой, и ее серьги звякнули.

— Нет, не так. Может, когда-нибудь придет время, и один человек сможет считаться и европейцем и азиатом. Но пока оно еще не наступило. Не думаю, что дети моих детей увидят его. Их дети, возможно. Я уже умру и ничего не увижу. Но те, кто вроде меня имеют восточную и западную кровь, должны принять одну сторону, если не хотят неприятностей. Стоять в футе от каждого нельзя, и я выбрала восток. Только когда в твоих жилах течет одна кровь, как у моей кузины, те могут быть счастливы. Для них нет войны. И сын тоже, когда он родится, может любить эту землю, народ, как его мать. Но это будет только любовь, а не кровная связь.

В тот же день Лу пришла за Винтер, обнаружила Алекса и с облегчением вздохнула.

— Значит, ты сказала ему, да? А я все думала, сколько вы будете ходить вокруг да около. Это…

Она оборвала себя и покраснела, вероятно, впервые в жизни.

— Нет, — коротко отзывался Алекс. — Это я.

Лу еще раз облегченно вздохнула и сказала:

— Я предполагала, что это может быть. Ты ведь не вернулась в ту ночь и… Но я боялась, это Кон, и поэтому она не говорила тебе.

— Как давно ты знаешь? — спросила Винтер.

Та рассмеялась.

— Наверное, почти столько же, сколько и ты. Это не трудно при нашей жизни.

— Я не знал, — сказал Алекс.

— О, ты, — воскликнула Лу и оставила их.

Они не видели почти никого и не знали, что их отсутствие повергло Карлиона в страшную ярость. Пока он мог их видеть — того или другого — и видеть, что они ведут себя друг с другом как чужие, его не покидала надежда, что Винтер вышла замуж только из-за трудности ситуации.

Но теперь они оба исчезли из поля зрения, находились где-то вместе, и лорд не мог стерпеть этого. Во всем, что случилось с ним после приезда в эту отвратительную, варварскую, дикую страну, виновата Винтер. Винтер и Рэнделл. Неудобства и скука, которые ему пришлось терпеть по дороге из Калькутты в Дели. Ярость, вызванная разочарованием, травма, нанесенная его достоинству. Бессонные ночи и постоянно гложущее, неудовлетворенное желание женщины, которая бросила его. Боль, жар и ужасы мятежа. Недели, проведенные в джунглях и шалашах, страх, сопровождавший его днями и ночами, долгая пытка неизвестностью и бездействием. Бесконечные дни в компании Лапота и Добби, слишком короткие появления Винтер — милой, тревожащей, желанной и, как всегда, недоступной. Да еще постоянно следящий Рэнделл.

Винтер и Рэнделл. С ними все было в порядке. Они не страдали из-за трудностей, ничего не знали о муках, которые приходилось терпеть ему. Для них, скрывавшихся где-то, лежавших в объятиях друг друга, скука и страх ничего не значили. Только он страдал по-настоящему, а все остальные были против него, находились в лагере противника: темнокожие туземцы, хитрые каторжники, держащие его как узника…

А потом, три дня спустя, когда Алекс и Винтер спустились в сад вместе, даже в мягких сумерках Карлион смог все прочитать по лицу девушки.

Все смогли прочитать это. Обитатели Гулаб-Махала смотрели на Винтер и улыбались, потому что она была молодой и красивой в своей любви. Девушка не прикасалась к Алексу, не стояла рядом с ним. Ей этого не требовалось. Но даже неповоротливый, не богатый воображением ум мог заметить почти видимые узы любви и преданности, связывающие молодую пару. Лорд наблюдал за Винтер, и накопившаяся за три дня ярость — и за все предыдущие дни тоже — закипала в нем, словно раскаленная лава, переливающаяся через край кратера вулкана. Ее запах туманил мозг, и Карлион — единственный автор и архитектор всех своих несчастий — видел девушку сквозь красную пелену тумана.

Винтер стояла менее чем в ярде от него. На ее светлое лицо падал лунный свет. Лорд бросился на нее, схватил за горло, выкрикивая обвинения, оскорбления, тряся несчастную в своих руках, стараясь задушить смертельной, бешеной хваткой.

Алекс подбежал к ним и изо всех сил ударил Карлиона между глаз. Тот отпустил Винтер, отскочил назад и пошел на Алекса, громко крича бессмысленные, безобразные слова.

Все набросились на лорда, схватили его и потащили, еще отбивающегося и кричащего, в комнату, где он жил с Лапота и Добби. Алекс отнес жену наверх в раскрашенную комнатку и не отпускал ее, пока Амира и Хамида ставили ей холодный компресс на поврежденное горло.

Позже пришел Рахим с поручением от мистера Лапота. Алексу пришлось оставить Винтер на попечение женщин и отправиться на залитую лунным светом крышу, где его ждали мистер Лапота и Дасим Али.

— Дальше опасно держать этого человека в Гулаб-Махала, — сказал Дасим Али. — Вдруг его крики услышал кто-нибудь по ту сторону стен? Кричал он громко. Пока лорд остается с нами, мы в опасности. Он должен уйти.

Лицо Алекса побледнело, а морщины вокруг рта стали глубже. Полчаса назад он убил бы Карлиона, если бы мог, и даже сейчас не доверял ему. Но выслать его из Гулаб-Махала означало отправить на верную смерть, это даже более жестоко, чем просто приставить ему к голове револьвер и нажать на спусковой крючок.