В первые же дни ко всем нашим тревогам прибавилась еще одна, и очень серьезная. По нашим расчетам, Кейо должен был подойти к хижине примерно через сутки после нас, но пошли уже третьи, а он не появлялся. Мы доели все свои припасы и вынуждены были обратиться за помощью к Неннито, хотя и так уже были у него в долгу за приют. Пища наших хозяев не отличалась ни разнообразием, ни хорошим качеством. Их рацион неизменно состоял из вареного маниока и затхлой солонины да иногда нескольких горько-кислых диких апельсинов на десерт. Помимо проблем с пищей у нас было плохо и с горючим, но тут уж Неннито ничем не мог нам помочь. Ситуация получалась не из приятных. Если катер Кейо из-за поломки встал временно где-нибудь на реке, у нас еще хватило бы бензина, чтобы добраться до него. Но если с ним случилось что-то серьезное и Кейо решил сплавляться до Жежуи, тогда нам до него на моторе не дойти, и остается только самим пуститься самосплавом в долгую и голодную погоню.
С каждым днем наше беспокойство возрастало, но наконец, на пятые сутки Кейо прибыл, улыбаясь, как ни в чем не бывало. Мы бросили ему канат, катер причалил, и Кейо зашагал наверх по каменистому склону. Я еще долго оставался на берегу, наблюдая за выгрузкой наших ящиков, а затем последовал за ним.
Сэнди, Неннито и Кейо сидели вокруг костра и пили мате, а Долорес почтительно обходила мужчин, следя за тем, чтобы кружки не пустовали. Мате — это высушенные и измельченные листья вечнозеленого кустарника — падуба парагвайского. Их кладут в рог или высушенную тыквочку, заливают водой и посасывают настой через бомбилью — трубочку с круглым наконечником в виде ситечка. Вкус у мате специфический, горьковато-сладкий и вяжущий, но и Чарльз, и я скоро пристрастились к этому напитку. Мы присоединились к компании.
— У Кейо слегка закапризничал мотор,— объяснил нам Сэнди,— но теперь все в порядке. Он говорит, что вода сейчас высокая и можно идти дальше, посмотреть, что там за лес. Если уровень продержится, он останется там недельки на две, но, если вода начнет спадать, он вернется раньше, и тут уж медлить будет нельзя. В любом случае он захватит нас и отвезет обратно в Асунсьон.
Такой план нас полностью устраивал. Кейо надел шляпу, пожал всем руки и пошел к катеру. Через некоторое время звук мотора замер вдали.
Теперь, когда возвращение было гарантировано, мы могли сосредоточиться на отлове и съемке животных, и первым делом, как обычно, нам хотелось привлечь к своим занятиям помощников. Три пары глаз и рук — хорошо, но больше — еще лучше, особенно если они принадлежат индейцам, с которыми в знании леса и его обитателей никакому европейцу не сравниться. Неннито сообщил нам, что в пяти милях от Иреву-Куа есть толдерия, индейская деревня, и мы с Сэнди отправились на разведку.
Толдерия оказалась кучкой ветхих, крытых тростником хижин, расположенных в небольшой прелестной долине. Индейцы — цвета шоколада, с прямыми черными волосами — во многом уже изменили свой прежний образ жизни. Они ходили в лохмотьях, бывших когда-то европейской одеждой, и не добывали мясо в лесу, а держали с десяток облезлых мелких кур да несколько полуголодных, замученных коров с выпиравшими ребрами и пораженной язвами шкурой.
Мы объяснили, что разыскиваем птиц и зверей, особенно броненосцев, и щедро заплатим тому, кто принесет нам что-нибудь интересное. Мы пообещали хорошую награду и тем, кто покажет нам обитаемые гнезда или норы.
Пока Сэнди держал речь, индейцы во главе с вождем меланхолически рассматривали нас, посасывая мате. Ни один из них, казалось, не загорелся энтузиазмом, и едва ли можно было укорять их за это. В такую жару и духоту лежать в гамаках куда приятнее, чем продираться сквозь лесные заросли. Внезапно я осознал, что нас не едят насекомые, и это открытие буквально потрясло меня. Я прервал красноречивые призывы Сэнди и попросил его поинтересоваться у индейцев, не досаждают ли им комары, мбарагуи и польверины. Те медленно покачали головами. Интересно, подумал я, что стало бы с моей собственной активностью, живи я тут постоянно? Без насекомых, побуждавших к действию, и без каких-либо иных стимулов я бы тоже, наверное, полеживал в гамаке да ждал, пока курочка снесет яичко, а на ближайшем дереве созреет папайя.
Вождь с важным видом пояснил, что наш запрос сделан не в самое подходящее время. Последние несколько недель мужчины его деревни заняты обсуждением серьезной проблемы: стоит или не стоит срубить одно дерево, в котором есть дикий мед. Решение, вероятно, не за горами, но пока, разумеется, ни один человек ни на что отвлекаться не может.
Тем не менее, вождь был уверен, что, если кто-то из его людей случайно наткнется на какое-нибудь животное, он постарается его не упустить и сообщить нам об этом. Мы вернулись в Иреву-Куа без особой надежды на сколько-нибудь существенную помощь индейцев.
Лес, по которому мы бродили целыми днями, вызывал у нас какое-то гнетущее чувство и даже внушал некоторый страх. Нам все время вспоминался английский лес — ласковый, уютный. Такой лес, как гостеприимный хозяин, приглашал вас прогуляться по солнечным просекам, уводящим в его зеленые владения. Здешний же лес наглухо запахивался злобными колючками и густой завесой ползучих побегов. Продираясь сквозь них вглубь чащи, мы сталкивались с полчищами клещей, пиявок и жалящих насекомых, обладавших огромным запасом нерастраченных сил. Если у нас не оказывалось компаса, мы полностью теряли ориентировку, так как солнце ни единым лучом не могло пробиться сквозь бесчисленные складки огромного зеленого занавеса, и, чтобы не заблудиться, приходилось метить путь зарубками на деревьях.
Большинству деревьев, чтобы выжить, необходимо было дотянуться до солнечного света. Одним это удалось. Другим не хватило жизненных сил, и они, так и не добравшись до живительных лучей, упали и гнили теперь на земле. Ползучие растения и лианы карабкались вверх, цепляясь за стволы, и те из них, что уже достигли своей цели, душили тех, кто еще недавно служил им опорой. Там, где рухнул какой-нибудь древесный гигант, луч света добирался до земли и давал жизнь более мелким растениям. Они буйно разрастались и тоже стремились вверх, а тем временем молодая древесная поросль набирала силу, обгоняла своих меньших соплеменников, отнимала у них свет и, в конце концов, обрекала их на гибель. В этих «окнах» леса встречались даже цветы, в других местах мы их почти не видели.
Самым крупным животным здешнего леса был ягуар. Он вполне обычен в этих местах, но передвигается так тихо и так прекрасно скрыт своей окраской, что путешественник редко замечает его, если только специально не охотится с собакой. Вообще на первый взгляд лес казался пустынным, только бабочки порхали по вырубкам да бесчисленные невидимые насекомые наполняли влажный воздух своим неумолчным звоном.
Но были здесь, безусловно, и другие животные, незримо наблюдавшие за нами сквозь листву из своих тайных убежищ. Однажды мы увидели енота, но он только мелькнул перед нами и исчез в хаосе шелестящей листвы, оставив на земле свои следы. Земля под лесным пологом была книгой, на страницах которой мы читали о существах, бродивших до нас по тропе и бесшумно исчезавших при нашем приближении. Чаще всего нам попадались следы ящерицы тегу: извилистая ложбинка от хвоста с отметинами когтистых лап по обеим сторонам. Иногда, пройдя по такому следу, мы находили и саму ящерицу. Серая, с красноватым отливом, длиной чуть ли не метр, она сидела неподвижно, как чучело. Но и тегу молниеносно исчезал, стоило нам подойти к нему слишком близко.
Самыми заметными обитателями леса были птицы. На деревьях, вытянувшись в струнку, сидели трогоны. Размером с кукушку, с ярко-красной грудью и щетинистыми усами вокруг клюва, они держались поблизости от коричневых шарообразных гнезд термитов, в которых устраивали свои гнезда-норы. По земле, прячась в тени, робко и незаметно ступали тинаму — мелкие коричневые, почти нелетающие птицы, похожие на куропаток. Время от времени слышны были их мелодичные позывки — протяжный нежный свист. Как-то раз мы нашли гнездо тинаму с дюжиной лиловых яиц, гладких и блестящих, как бильярдные шары. Сойки уррака, обладающие безграничным любопытством, как правило, сами разыскивали нас. Если мы проходили поблизости от места их шумной сходки, они спускались ниже и скакали за нами с ветки на ветку, пронзительно крича и кудахтая. Сойки привлекали внимание не только голосом, но и внешностью: нижняя часть их туловища имела кремовый цвет, спинка и крылья — ярко-синий, а голова, будто забавной шляпкой, была покрыта завитушками мелких перьев. Во множестве водились в лесу птицы-колокольчики. Всюду раздавались их поразительные металлические голоса, но на глаза они почти не попадались. Когда же нам все-таки удалось выследить одну птицу, мы увидели только маленькое белое пятнышко, устроившееся на самой верхушке высоченного дерева. Птицы-колокольчики, распределив между собой территорию, заявляли права на свои владения непрерывными звонкими трелями. Случалось, что один певец заводил вокальное сражение с другим, находившимся от него почти за километр, и тогда казалось, что весь лес наполнен перезвоном колокольчиков.
