Мы поспешно закончили завтрак и спустились к его лодке. Пока мы гребли вверх, негр рассказал о себе. Звали его Кетас Кингстон, и всю свою жизнь он искал золото и алмазы в сельве Гайаны. Случалось, ему везло, но деньги быстро улетучивались, и он снова оказывался на мели. Несколько лет назад он наткнулся на перспективный участок, к которому мы сейчас и направлялись. Этот участок, по его словам, был сущим кладом, и в скором времени он по-настоящему разбогатеет, бросит сельву и с комфортом устроится на побережье.

Мы свернули в боковой ручей и вскоре остановились у столба, врытого в болотистый берег. На жестяной прямоугольной пластинке, прибитой к верхушке столба, корявыми буквами было выведено: «Участок зовут АД. Заявка К. Кингстона», а ниже — номер и дата лицензии.

Мы вышли на берег, и Кетас повел нас через чащу по узкой тропке. Минут через десять мрачный лес расступился, и мы оказались на солнечном просторе. Кругом лежали сваленные деревья, а посреди вырубки стояла большая недостроенная хижина. Кетас обернулся к нам, глаза его сверкали.

—  Кругом тут,— сказал он, делая рукой широкий жест,— в земля есть золото. Не такой золото, как самородок, кусок, это плохой золото. Найдешь один кусок, потом пять лет искал-искал, ничего не нашел. Нет, маса! Тут, в эта земля, один метр, чуть больше — и золотой песок, красный-красный, больше, чем кровь. Эта золото — настоящий золото, и что надо делать? Надо выкопать его, вот и все. Смотри, сейчас покажу.

Схватив принесенную с собой лопату, насаженную на длинную палку, он принялся неистово копать. Бормоча что-то себе под нос, он буквально вгрызался в землю. Пот струился по черному, изможденному лицу и шее и впитывался в рубашку. Вырыв небольшую ямку, он отшвырнул лопату, опустился на колени и вынул пригоршню мелкого ржавого гравия.

—  Вот, видишь,— произнес он хрипло,— краснее крови.— Он перебирал пальцами гравий и бормотал что-то бессвязно, забыв, казалось, о нашем присутствии.— Конечно, я уже старик. Но мой два сына, они хороший мальчики. Они не бездельники, они все уметь. Они прийти сюда и копать. Мы посадить кассава, и ананас, и лимон тут, кругом хижина, мы тут будем работать, копать весь этот песок, выкопать весь и мыть все-все золото.

Он замолчал, бросил гравий в яму и поднялся на ноги.

—  Давай пошли обратно Кориабо,— произнес он как-то подавленно и направился по тропке к лодке.

Было ясно, что он совершенно забыл, зачем привел нас сюда. Старика как будто охватил внезапный страх, что судьба, одарив его вожделенным богатством, не оставит ему времени, чтобы воспользоваться им.

На следующее утро Бринсли пришел к нам с плохой вестью: его катер вдруг оказался не совсем в порядке. Мотор барахлит, и вообще он не может отвезти нас в Аракаку. Но мы не очень огорчились. Кориабо показалась нам весьма приятной деревушкой, люди здесь были приветливы и услужливы, а в окрестном лесу мы на каждом шагу замечали признаки богатой жизни.

Даже в самой деревне было полно всяких ручных зверюшек, и почти все они находились под опекой одной пожилой леди, которую все ласково звали Мама. Ее хижина представляла собой что-то вроде небольшого частного зверинца. По крыше расхаживал зеленый амазон, с карнизов свисали плетеные клетки, в которых порхали и распевали голубые танагры, в золе кострища возилась пара встрепанных птенцов ара, а по темным покоям хижины молча слонялся обвязанный веревкой вокруг пояса капуцин.

Мы сидели на пороге хижины и беседовали с Мамой, когда в кустах позади нас раздалось ни на что не похожее пронзительно-свистящее хихиканье. Трава заколыхалась, и два огромных свинообразных существа вышли из нее, ступая с тяжеловесным достоинством. Они подошли к нам на метр, присели на задние лапы и принялись изучать нас с явным презрением. При первом взгляде создавалось впечатление, что у них совсем нет морды, а лишь один нос, и такой тупой, что он казался каким-то прямоугольником. Нос придавал им чрезвычайно надменный вид, этакое выражение величавого достоинства, которое отчасти портило неуместное хихиканье. Это были капибары, крупнейшие в мире грызуны. Я протянул руку к одной из них, намереваясь погладить, но тупорылая хохотушка дернула головой и щелкнула зубами у самых моих пальцев.

— Он не кусать,— сказала Мама,— он хотит сосать.

Ободренный ласковым спокойствием Мамы, я осторожно тронул необыкновенное существо за нос. Оно издало шипящее подвывающее ржание, обнажило ярко-оранжевые резцы и захватило мой палец ртом. Шумный процесс сосания вызвал у меня такое ощущение, будто по моему пальцу ездят два костяных рашпиля. Мама, чей пиджин был исчерпан, объяснила с помощью мимики и жестов, что она взяла этих созданий совсем крошками и выкормила их из бутылки. Теперь они уже почти взрослые, но не отказались от привычки сосать все, что им предлагали. Заднюю часть туловища каждой капибары опоясывало широкое кольцо, нанесенное красной краской. Мама объяснила, что сделала это для того, чтобы никакой охотник не застрелил ее любимых зверюшек во время их странствий по сельве.

Мы попросили разрешения поснимать их. Мама согласно кивнула, и Чарльз установил камеру. Капибары в естественных условиях много времени проводят в реке, выходя на берег по ночам, чтобы попастись. Нам хотелось заснять сценку в воде, и я стал заманивать Маминых любимиц в реку. Они свистели и хихикали, но упорно отказывались и близко подходить к воде. Вспомнив фразу из какой-то книжки, что «встревоженная капибара всегда бежит к воде», я попытался растревожить животных. Но эта пара неизменно устремлялась в тенек, за угол Маминой хижины. Я постепенно накалялся, носясь по всей деревне за смешливыми зверюшками, крича и хлопая в ладоши. Мама сидела на крыльце своей хижины, озадаченно наблюдая за происходящим.

—  Так не пойдет,— сообщил я Чарльзу, задыхаясь,— эти подлые твари приручились до того, что забыли, что такое водные процедуры.

Слабый отблеск понимания осветил лицо Мамы.

—   Вода? — спросила она.

—   Да, вода,— ответил я, плохо соображая.

—   Ах, вода! — она вся засияла.— Айииии!

В ответ на этот пронзительный крик два голых постреленка оторвались от игр в пыли и подошли к Маме.

—  Вода! — приказала она.

Дети понеслись к реке. Капибары уставили на нас свои носы, затем развернулись и засеменили вслед за детворой. Те дождались своих четвероногих друзей, и вся компания плюхнулась в воду. Началась резвая возня, и над рекой повис громкий визг. Мама наблюдала за ними с глубоким удовлетворением благополучной матроны.

—  Все они мои дети,— пояснила она и стала рассказывать, что с младенчества четыре крошки всегда купались вместе, и теперь капибары не идут в реку без ребят.

Мама уже знала, что мы, как и она, обожаем ручных животных и надеемся увезти многих в свою страну. Она посмотрела на капибар.

—  Для меня они очень большой,— сказала она.— Ты хотишь взять их? У меня будут еще.

Джека это предложение привело в безмерный восторг. Правда, было не совсем ясно, как удастся перевезти таких громадных животных в Джорджтаун. В конце концов, при консультативной помощи Мамы мы решили, что постараемся соорудить подходящую клетку в Аракаке, если, конечно, когда-нибудь доберемся туда, а капибар заберем на обратном пути.

Многие жители деревни, державшие ручных животных, явно не хотели с ними расставаться. У одной женщины была ручная лабба, прелестное миниатюрное создание с тонкими изящными ножками, как у игрушечной антилопы. Лабба — тоже грызун, родственница морской свинки. Пушистая, с густым коричневым мехом, усыпанным кремовыми пятнышками, она лежала на коленях своей хозяйки, уставившись на нас черными блестящими глазками. Женщина рассказала, что три года назад у нее умер младенец, а вскоре муж, охотясь в лесу, встретил самку лаббы с детенышем. Мамашу он застрелил на мясо, а сиротку принес жене. Та выкормила ее собственной грудью. Теперь лабба была уже взрослой. Женщина нежно гладила ее.