Кругом него раздались внезапно выстрелы из карабина, а за ними крики, о происхождении которых он сразу догадался:

— Боб! Барнет! Генерал! О! Э! Где вы?

— Здесь, друзья мои, здесь! — поспешил ответить добродушный Боб.

— Где это? — спросил голос Сердара.

Было полнолуние, и свет луны ясно освещал весь ландшафт.

— Здесь, наверху! — крикнул Барнет. — Третья кокосовая пальма, вправо от Ауджали.

Громкий хохот приветствовал этот оригинальный способ указывать свое помещение; друзья соединились вместе, и радость снова наполнила их сердца.

Барнет спустился с кокосовой пальмы скорее, чем взобрался на нее, и был принят на спину Ауджали, где товарищи его расположились с того момента, как вошли в болото. Как только слон понял, что все отправляются на поиски Барнета, он сам повел Сердара и его трех товарищей к тому месту, где покинул его, чтобы идти на помощь к своему хозяину.

Теперь друзья все вместе возвращались к гроту, рассказывая друг другу все, что случилось в течение дня. Один только Сердар молчал; он дал только несколько объяснений, необходимых для того, чтобы понять причины своего посещения сингалезского города. Он не хотел рассказывать о своем приключении: дуэли с губернатором без свидетелей, ибо в таком случае он вынужден был бы сообщить своим товарищам главные эпизоды своей молодости… а в жизни его была тайна, которую он хотел бы унести с собой в могилу; никто не должен был знать, каким образом Фредерик де Монмор де Монморен, родом из знатнейшей бургундской семьи, сделался авантюристом Сердаром. Единственного человека в Индии, которому была известна эта тайна, он убил сегодня вечером… или, по крайней мере, думал, что убил. От пули в сердце не воскресают, а он метил туда.

Авантюристы спокойно провели ночь в гроте, не беспокоясь и не заботясь ни о чем: Ауджали охранял их, и присутствия его достаточно было, чтобы не подпустить к ним ни одного врага, будь то животное или человек.

На рассвете Сердар разбудил своих спутников и дал знак к немедленному отъезду; ему не терпелось видеть поскорее проход, открытый Сами: это давало им возможность покинуть Долину Трупов, не вступая ни в какую борьбу; там было спасение и возможность в назначенное время быть в Пондишери, где Сердара ждали новые обязанности; оттуда легче было идти скорее на помощь майору Кемпуэллу, который держался еще в крепости Гоурдвар-Сикри, вряд ли бывшей способной выдержать осаду долее двух недель. Необходимо было, чтобы Сердар прибыл в лагерь индусов раньше сдачи города, ибо в противном случае никакая человеческая сила не могла бы спасти от рук фанатиков ни одного из осажденных. Ни популярность Сердара, ни престиж Наны-Сагиба не могли бы вырвать из рук солдат, и особенно жителей, людей этих, запачканных убийством старцев, женщин и детей, гнусное избиение в Гоурдваре до того возбудило индусов, что они признали бы за изменника каждого предводителя своего, который вздумал бы избавить негодяев от справедливой мести.

Сердар, больше других озлобленный против человека, которому приписывали ответственность за это варварское деяние, мог ли он просить своих людей за того, которого он еще так недавно называл мясником Гоурдвара? Нет, это было невозможно; он мог только содействовать майору и для этого мог только рассчитывать на слепое повиновение двух людей, Нариндры и Сами, преданность которых не рассуждала; он мог просить от них какой угодно жертвы, и они не позволили бы себе ни малейшего возражения. Господин сказал: этого для них было довольно, чтобы согласиться.

Они не знали другой воли, кроме его воли, другой привязанности, кроме его привязанности, другой ненависти, кроме его ненависти. Это была, одним словом, преданность Ауджали — и Сердар решил воспользоваться всеми тремя.

Что касается Рамы, то, мы сказали уже, Сердар ни на минуту не мог допустить мысли, чтобы здесь можно было ожидать хотя бы нейтралитета. Дело шло об убийстве его отца, а по закону индусов тот, кто не мстит за смерть отца, «должен быть изгнан из общества порядочных людей, и душа его после смерти тысячи раз будет возрождаться в теле самых отвратительных животных».

Как видите, полная противоположность христианскому милосердию, тогда как суть учения и там, и здесь ставит на первом плане добродетель прощения всех обид. Правило чистой формальности на востоке, где добро забывается всегда, зло никогда.

На востоке ли только?

Как бы там ни было, но в борьбе, к которой готовился Сердар, он был только один, а потому недостаток силы ему приходилось пополнять хитростью; ему необходимо было время для того, чтобы распределить свои батареи, придумать сообщение и, наконец, найти верное убежище для майора после его побега. Вы понимаете теперь, с каким лихорадочным нетерпением спешил он уехать: каждый проходивший день уменьшал шансы на спасение несчастного, за которого он в этот час готов был с радостью отдать свою жизнь, чтобы оставить воспоминание в сердце единственного существа, которое еще напоминало ему счастливые и беззаботные часы детства, навсегда канувшие в вечность.

В ту минуту, когда маленький отряд покидал грот, куда он больше не думал возвратиться, и направлялся по дороге к проходу, найденному молодым Сами, кусты над гротом тихонько раздвинулись и между ними показалось лицо, безобразное до отвращения, которое долго следило глазами за удаляющимся караваном, как бы выслеживая дорогу, по которой он направлялся.

Когда скрылись из виду Барнет и Рама, замыкавшие шествие по своей привычке, как соединенные узами дружбы, благодаря обоюдной ненависти к капитану Максуэллу, кусты сомкнулись и оттуда вышел индус, совершенно голый, вследствие чего тело его сливалось в тени леса с окружающими его предметами; поспешно спустился он со скалы, где прятался и, скрываясь в джунглях, пошел параллельно той дороге, по которой шли наши авантюристы. Это был Кишная, глава душителей, который каким-то чудом избежал мести Сердара и теперь шел по следам его. Какие планы у него? Не хотел ли он снова приняться за свое гнусное ремесло в надежде получить награду, обещанную губернатором Цейлона… или поступками его руководило какое-нибудь более важное побуждение?.. Мы это, вероятно, скоро узнаем, потому что смерть его сообщника Веллаена побудила его перебраться на Большую Землю, чтобы присоединиться к своим, ждавшим его в лесах Тривандерама… Не желает ли он, быть может, унести с собой уверенность, что и Сердар также покидает Цейлон и отправляется на Коромандельский берег?

Первый час дороги прошел в молчании, как это бывает всегда, когда какой-нибудь отряд путешественников отправляется в путь до начала дня. Тело и душа сливаются, так сказать, в одно с окружающей их природой; птицы спят еще среди листьев, куда едва начинают проникать смутные проблески рассвета, этих сумерек утра; влажная свежесть несется от травы и листвы дерев; легкая дымка, результат ночной росы, которая начинает испаряться в воздух, придает всему ландшафту неясный оттенок, смешивая все предметы, как будто бы они прикрыты легкой газовой вуалью. Все идут, точно погруженные в сладкую дремоту, которую первый солнечный луч рассеет вместе с утренним туманом.

Мало-помалу все проснулись под теплым дуновением дня; стаи маленьких сингалезских попугайчиков крикливыми голосами приветствуют появление солнца и с оглушительными «тира-тира» несутся к полям дикого сахарного тростника в джунглях и рассаживаются на ветках больших тамариндов; гиббоны прыгают с ветки на ветку, гоняясь друг за другом и исполняя самые изумительные гимнастические фокусы, тогда как белые ара и какаду тяжелым полетом проносятся над листвой фикусов и тамариндов. В джунглях, одним словом, начинается жизнь для всего их безобидного и прелестного населения: птиц, мух, бенгальских зябликов, соловьев, разноцветных попугаев, белок и обезьян, тогда как хищники, утомленные ночными похождениями и драками, пресыщенные мясом и кровью, прячутся в самую густую чащу, откуда они не выйдут раньше сумерек.

Эта полная жизни и одушевления природа, освещенная золотистыми лучами солнца, с лазурным небом, зеленью, цветами и радостными криками, изменила несколько направление мыслей Сердара. Как ни привык он к богатствам природы в джунглях, возвышенная душа его никогда не оставалась бесчувственной к ним, и он чувствовал, что сердце его постепенно успокаивается, несмотря на тяжелые заботы.