День близился к вечеру и солнце клонилось к горизонту, а Боб Барнет, который ушел часа четыре-пять тому назад, все еще не возвращался; он не подавал даже никаких признаков жизни и давно уже не было слышно пения его карабина. В двенадцатый раз по крайней мере занимал Сердар свой наблюдательный пост и все с тем же неуспехом. Он горько упрекал себя, что позволил уйти своему товарищу, который вопреки данному слову зашел, вероятно, гораздо дальше, чем позволяла осторожность; мысли его нарушены были вдруг отдаленным криком, напоминающим звук охотничьей трубы, который донесся к нему из нижних долин, со стороны Пуанта де Галль.

Он сделал невольное движение радости и стал ждать, удерживая дыхание, так как звук трубы этот был настолько слаб, что походил на ропот моря, донесенный только что поднявшимся ветром.

Не прошло и минуты, как тот же звук повторился снова.

— Нариндра! — крикнул Сердар вне себя от восторга.

— Что случилось, Сагиб? — спросил поспешно прибежавший к нему махрат.

— Слушай! — сказал Сердар.

Нариндра прислушался в свою очередь. Крики повторялись с равными промежутками, но не слишком становились громкими вследствие далекого расстояния, на котором находился кричавший.

— Ну? — спросил Сердар с оттенком нетерпения в голосе.

— Это Ауджали, Сагиб, — отвечал индус; я прекрасно узнаю его голос, хотя он находится еще очень далеко от нас.

— Ответь ему! Пусть знает, что мы его слышим.

Махрат вынул из-за пояса огромный свисток из чеканного серебра и извлек из него три таких долгих пронзительных свистка, что их можно было слышать за несколько миль оттуда.

— Ветер нам навстречу, — сказал Нариндра, — не знаю, дойдет ли до него сигнал, а между тем я был бы удивлен, если бы он не услышал его. Слух Ауджали тоньше нашего.

В ту же минуту, как бы в подтверждение слов индуса, тот же призыв повторился также три раза и с такою силою, которая указывала, что крикнувший имел ясное и определенное намерение дать знать друзьям о своем прибытии. Надо полагать, что кричавший несся безумным шагом, так как судя по большой силе голоса, пространство, отделявшее его от Озера Пантер, значительно уменьшилось.

— Как умен! — сказал Сердар, говоря сам с собою. — Этот Ауджали действительно необыкновенное животное.

Оба стояли и внимательно присматривались к той части долины, откуда легче было взобраться на гору, но густая листва бурао, густо покрытая ползучими лианами и другими паразитами, была так непроницаема, что не было никакой возможности рассмотреть нового посетителя… Сердар просиял, ждать ему было легко с того момента, когда он уверился, что скоро получит разрешение вопросов, которые были так близки его сердцу.

— А что, если он ничего не принесет! — осмелился спросить Нариндра, в той же степени взволнованный, как и его господин, тайны которого он знал почти все.

— Невозможно! — отвечал Сердар. — Ты видно не знаешь Ауджали, что так клевещешь на него. Он не вернулся бы, не отыскав Рама-Модели, хотя ему пришлось бы искать его целую неделю.

Скоро оба наблюдателя заметили в двух или трехстах метрах сильное движение среди веток и листвы, как будто бы вновь прибывший насильно пролагал себе дорогу, выбирая более короткий путь среди непроходимых сплетений растительности. Немного погодя из чащи бамбуков, росших на окраине плато, вынырнул великолепный черный слон колоссальных размеров.

Это был тот, кого ждали.

— Ауджали! — крикнул Сердар.

Благородное животное отвечало тихим и ласковым криком, сопровождая его движением ушей, что служило у него знаком величайшего удовольствия. Весело подошел слон к своему господину и поставил на земле у его ног одну из тех корзин из листьев кокосовой пальмы, в которых индусы носят на рынок плоды и овощи. Корзина, принесенная Ауджали, была наполнена свежими мангами и бананами.

Сердар, не теряя времени на то, чтобы отвечать на ласки умного животного, высыпал фрукты на траву и не мог удержаться от крика радости, заметив на дне корзины толстый пакет, тщательно перевязанный волокнами кокосовой пальмы. Разорвать эти волокна было делом одной секунды; в пакете оказалось значительное количество писем, адресованных на имя иностранных авантюристов, которые, предложили свою шпагу Нана-Сагибу. Письма эти были отложены в сторону. Кроме этих писем там находились еще: большой конверт, запечатанный несколькими печатями из красного воска и один поменьше без всякой марки, но с надписью на табульском наречии: «Salam Srahdana!», т.е. «Привет тебе, скиталец джунглей!», сделанной на скорую руку карандашом.

В последнем находился, вероятно, ответ Рама-Модели, цейлонского корреспондента Сердара, на письмо, переданное ему от своего господина умным Ауджали. Но Сердар, как ни интересовался последним, пробежал поспешно содержание большого конверта, печати которого были подвижными, и воскликнул с торжеством:

— Нариндра! Мы можем теперь ехать в Пондишери, успех моих проектов обеспечен. Недели через две весь юг Индостана сбросит с себя иго английского леопарда и на всем полушарии не будет ни одного красного мундира.

— Правду ли говоришь, Сагиб? — спросил махрат, голос которого дрожал от волнения. — Да услышит тебя Шива! Да будет благословен день мести! Эти низкие иноземцы сожгли наши дома, изрубили наших жен и детей; ни одного камня не оставили на могилах предков и землю лотоса превратили в пустыню, чтобы легче было подчинить ее себе. Но из праха мертвых возродятся герои, когда крик смерти, угрожающей англичанам, пронесется от мыса Коморина до берегов Ганга.

Глаза Нариндры, ноздри его раздувались, кулак поднялся в знак угрозы, когда он говорил эти слова… он весь преобразился. В течение нескольких минут еще сохраняло лицо его жестокое и мстительное выражение, которое индусы-скульпторы придают своему богу войны в старых пагодах, посвященных служению Шиве.

После этого взрыва чувств, одинаково воодушевлявших обоих, Сердар вскрыл письмо, которое Рама-Модели адресовал ему.

После первых же строчек он вздрогнул. Вот содержание этого интересного письма:

Срахдана-Сагибу.

Рама-Модели, сын Чандра-Модели, дает знать следующее:

С большим огненным кораблем франгуисов (французов) приехал молодой человек и говорит, что у него есть поручение к тебе.

«Ты отправишься, когда придешь в „Страну Цветов“, — сказал ему тот, кто его посылает, — в жилище известного всем добродетельным людям Рама-Модели; он один скажет тебе, где ты можешь встретить Сердара.»

Сегодня вечером до восхода луны Рама-Модели, чтобы отклонить всякие подозрения, сам приведет к Срахдану-Сагибу молодого француза.

Будь настороже, Сердар! Леопарды почуяли дичь. Они разбежались по равнине, а от равнины недалеко до горы.

Привет Срахдану-Сагибу.

Рама-Модели.

Сын Чандра-Модели сказал все, что полезно.»

Письмо это привело Сердара в страшное недоумение. Кто был этот молодой человек, нарочно приехавший к нему из Европы и уполномоченный каким-то поручением к нему? Одно только лицо в Париже знало его отношение к Раме-Модели и лицо это деятельно агитировало в Европе по делу о восстании индусов и переписывалось с Нана-Сагибом и Сердаром. Это был Робертваль, бывший консул Франции в Калькутте, где он познакомился с Сердаром и с самого начала был поверенным его планов: восторженный патриот, он ни перед чем не отступал, чтобы помочь их успеху, и мы скоро увидим, какое участие он принимал в деле, которое история назовет впоследствии «заговором Пондишери».

Незнакомец был, по всей вероятности, послан им, но с какой целью? Сердар никак не мог придумать; но больше всего его удивляло, что в письме, сопровождавшем присылку важных документов, не было сделано ни малейшего намека на это неожиданное посещение.

Что бы там ни было, но до разгадки тайны оставалось несколько часов и незачем поэтому было ломать себе голову над решением вопроса, ответ на который окажется весьма вероятно не тем, что он предполагал.

К чувству нравственного удовлетворения, которое он испытывал при мысли, что может считать свои планы обеспеченными, прибавлялось недовольство, превращавшееся постепенно, по мере того как проходили часы, в мучительную тревогу: что сталось с Бобом Барнетом? Ушел около одиннадцати часов утра и не только не вернулся, но вот уже столько времени не подает никаких признаков жизни. Карабин его смолк внезапно, обстоятельство весьма важное по отношению к генералу; страстный охотник, неутомимый пешеход, он был не способен поддаваться усталости, хотя бы даже на минуту, из-за опасности, сопряженной с отдыхом в такой стране, где каждый пучок травы скрывал змею, каждый куст — пантеру или тигра.