Купил себе две рубашки серого цвета, как говорят, немаркие, купил для Ивана добротные портки, пару рубах, хорошие сапоги.

Когда вышел с наполненным до половины вещевым мешком, навстречу двинулись два крепких молодца, это они уносили того героя, что возжаждал после хорошей выпивки ещё и хорошей драки. Телохранители, понятно, в прошлый раз не успели, теперь наверстывают.

Один сказал угрюмо:

— Ты попал, парень. Нельзя задираться с княжичем Демидовым.

Я присвистнул.

— Его отец… князь? Из тех самых?

Он кивнул.

— Его светлость очнулся, всё рассказал. Так что, либо добровольно дашь руку сломать… ты бил с правой?.. Либо изобьем, а потом всё равно сломаем. Без обид, парень, нам дано указание сломать тебе руку, которой ты ударил.

Я отступил на шаг.

— Ребята, может вы и не видели, но это он на меня напал!

Он сказал безучастно:

— Нам сказали сломать тебе руку, понял? И мы не пьяные, нас не вырубишь.

Он сам сделал ко мне шаг, второй начал заходить сбоку и быстро ухватил меня за ворот рубашки.

Ворот у меня такой, что моментально выскользнул, как ртуть, бодигард снова попытался ухватить, на этот раз за рукав, но проще удержать в ладонях тяжелую и яростно сопротивляющуюся скользкую рыбину.

Я успел на перехвате ударить в угол нижней челюсти того, что вел со мной беседы, сам уклонился от его кулака, тут же развернулся и шандарахнул второму болвану открытой ладонью в лоб.

Он отлетел назад, что значит плохой удар, при правильном и резком, противник медленно опускается на подгибающихся ногах там же, где и стоял, но этот ударился спиной и затылком о стену, под нею и распластался.

Я постоял пару мгновений, оба не делают попыток подняться, хорошо приложило, отряхнул ладони. Звук получился сухой, словно постучал друг о друга дощечками, костяшки заныли на обеих руках, кожа содрана и кровоточит, где моя гребаная регенерация, почему так медленно…

Издали донесся крик:

— Ваше благородие, держитесь!

Иван примчался с дубьем в руках, запыхавшись, уставился на распластанных героев.

— Уф, справились? Крепкие ребята…

Я сказал тоскливо:

— Здесь хоть когда-то не дерутся?

Иван воззрился на меня в изумлении.

— Барин, здесь же благодать!

— Массовые кулачные бои?

Он сказал истово:

— Истинно так! Ну морды друг другу побьют, ну зубы вышибут, кому-то руку сломят… но страсти как раз у благородных! Мы кулаками, а они саблями, шпагами, а то и вовсе мечами!.. Вот там смертоубийство на смертоубийстве! Даже из пистолей, Господь их прости, то и дело стреляют, подумать только, друг в друга! Дувелями такое непотребство кличется!

Я пробормотал озадачено:

— Тогда да, здесь тишь да гладь, Божья благодать.

Я толкнул ногой в широкую харю ближайшего добра молодца с разбитым носом и расквашенными губами.

— Вставай, счастливец! И топай отселя. В следующий раз обоим руки поломаю. А, может и шею, я сегодня добрый… Иван, коней продал?

Он сразу помрачнел, вздохнул.

— Да… Совсем обнаглели! Почти задаром отдал.

— Ничего, — утешил я. — В Петербурге купим.

Наверное, на станции все бы перегрызлись и передрались, задержись поезд суток на трое, но, к счастью, на следующее утро из каменного здания вышел в служебном мундире важного вида чиновник с огромными пышными усами, в руке флажок, сунул что-то в рот и оглушительно засвистел.

— Поезд!.. — прокричал его помощник. — Поезд идет!.. Все с путей! Тут не играют!

Похоже, это я один новичок, остальные знают, что такое поезд, быстро убрали играющих детишек с полотна, другие начали выносить из постоялого двора мешки, чемоданы, баулы и объемистые ридикюли.

Вдали над лесом показался дымок, начал расти, приближаться, вот уже в небо бьет струя чёрного дыма, показался сам паровоз: огромный, блестящий, с множеством металлических лесенок справа, слева и сверху, ну да, это же просто большой котел, который требует много воды…

Иван рядом ахнул и перекрестился.

— Господи, помилуй!.. Что это?

— То, на чём поедем, — сказал я.

— Да как на нём ехать? На тех лесенках?

Поезд уже сбавлял скорость, стало видно, что за ним тянутся вагоны, большие, как сараи, и совершенно одинаковые. Народ на станции оживленно заговорил, а из постоялого двора продолжали выносить вещи. Наконец показались и настоящие пассажиры, в смысле, сразу заметно, что это не купцы, а состоятельные дворяне, сдержанные в словах и жестах, держатся с достоинством, не спешат и не суетятся.

Их места не займут, знают, к тому же поезд сразу обратно не отправится, проверка колес, заправка дровами, вон за паровозом грузовая платформа уже почти пустая, а дрова нужны только березовые.

Железная дорога, если честно, поразила до самых чресел. Я ожидал что-то вроде увеличенного паровоза Черепановых, первый вариант перевозил целых три тонны, что ого-го как много в сравнении с телегами. Правда, второй паровоз, что смастерили на следующий год, перевозил уже шестнадцать тонн, но то, что я увидел, ошарашило и ещё как ошарашило.

Такие же паровозы, что медленно сбавляет ход у станции, дожили до моего детства, усердно таская грузы по стране даже в век тепловозов и электровозов, продолжая перевозить грузы в глубинке России на второстепенных магистралях. Такие паровозы практически в неизменном виде возили эшелоны солдат как на Первую Мировую, так и на Вторую, а затем переселенцев на целину, что и понятно: железная дорога не асфальтовое покрытие, там раздолье для конструирования новых типов автомобилей, а здесь всё ограничено колеей, шире колеса не поставишь.

Если черепановский перевозил шестнадцать тонн, то этот наверняка тянет не меньше тысячи, а вообще, как подсказывает услужливая память, паровозы с легкостью таскали и четыре тысячи тонн, лишь потом уступили электровозам.

Иван всё ещё ошалело смотрел на проплывающие вагоны, не тележки, а целые хаты, даже дома, домищи!.. Да ещё и на таких колесах, что смотреть страшно.

— Наш вон тот третий, — сказал я, — не спеши, сейчас остановятся.

Он сказал трепещущим голосом:

— Весь народ поместится?

Я отмахнулся.

— Тут больше провожающих. Не все же коней и повозки продавали, заметил?

Иван горестно вздохнул, подхватил мешки, готовясь идти вслед за вагонами, я остановил жестом, вагоны начали замедляться, пару раз стукнулись буферами, а остановились так, что третий оказался как раз перед нами да так, что и лесенка с дверцей почти прямо передо мной.

Иван с уважением покрутил головой, но ничего не сказал. Я поднялся первым, хватаясь за металлические поручни, взял у него из рук мешки и понес по узкому проходу между стеной с окнами и кабинками-купе с уже распахнутыми дверцами.

Наше купе чуть ли не посредине вагона, я предпочел бы ближе к купе проводницы… хотя здесь проводники, не женское это дело, ну а так вообще всё здорово, справа и слева по диванчику, один шире и помягче другого, между ними под окном столик, над каждым диваном зеркало, а на уровне моего роста справа и слева по деревянной полке, ясно, для багажа.

Я затолкал мешки под диванчик поменьше, это для Ивана, с удовольствием сел на свою и вытянул ноги. Мелькнула мысль предложить ему эту диван, он же старше по возрасту, но и он не поймет, да и вызовет недоумение у всех, кто увидит, почему это аристократ уступил лучшее место слуге.

Иван по моему примеру сел напротив, с беспокойством посматривает то на меня, то на открытую дверь, где по проходу начали проходить пассажиры, с любопытством поглядывая в наше купе.

— Может, закрыть дверь? — предложил он.

— Переодеться хочешь? — уточнил я. — Закрывай.

Он дернулся.

— С чего переодеваться? Что будет дальше?

— Скоро поедем, — сказал я успокаивающе. — Придет проводник, проверит билеты ещё раз, закроет вагон, чтобы никто больше не залез, и тронемся… Надо бы узнать, где будут остановки. Хотя сортир тут есть, в левом конце. Проводник в правом купе, сортир в крайнем слева.