Вылезли из лодки.

— А пойдёшь ты вот так, — показал казак на далёкий степной горизонт. — Прямо вон на тот лесок. За ним хуторишко будет… А от хуторишки опять прямо… выйдешь на обрезной шлях… И дуй себе по шляху… Он у Красивого кургана в аккурат мимо вашего хутора пролегает. Ну, счастливой тебе дорожки, милок! — И старый казак похлопал Вадимку по плечу.

И снова в путь. Вадимке хотелось наверстать упущенное время. Скоро он подошёл к небольшому лесу. Перед лесом было картофельное поле, на нём работала женщина, окучивала картошку. Вадимка не сомневался, что женщина его увидела. За время дороги он твёрдо усвоил — в открытом, безлюдном поле человек всегда замечает даже далеко от горизонта другого человека. А вблизи на Вадимку с его полушубком в такую жару всегда глядели во все глаза. Теперь никого, кроме него и этой женщины, не было видно, но она, не разгибая спины, продолжала работать, не обращая на него внимания, даже когда он подошёл к ней вплотную.

— Здорово дневали, тётенька! — нарочно громко сказал Вадимка.

Она быстро выпрямилась, внимательно посмотрела на парнишку и закрыла глаза. Вадимка заметил, что женщина сильно побледнела.

— Я вас напужал, тётенька? — растерялся парнишка.

— Опять чужой! — расплакалась женщина.

— Да вы на меня не обижайтесь… Я не хотел вас пужать!

— Гляжу, кого-то перевезли на лодке. Уж не из моих ли кто домой идёт? А у меня их двое там. Не буду, думаю, глядеть, пока он ко мне не подойдёт. Жду, а сердце готово выскочить… И вот опять чужой!.. Господи, и когда все это утихомирится?!

— Они в отступ ушли?

Тётенька усмехнулась.

— Да один отступал, а другой наступал — один у белых, а другой у красных. Сначала ждала того, что у красных, а теперь прошёл слух — с панами война начинается… Опять война!.. Видно, не скоро дождусь… А другой к морю ушёл. Что теперь с ним?.. Живы ли мои сыночки? — И её голос снова дрогнул. — А ты сам-то от моря, что ли?

— Ага.

— Ну, пойдём ко мне домой, я тебя покормлю.

— Да нет, я за Донцом только что ел… Мне на обрезной шлях надо!

— Пойдём, пойдём… Может, Николку моего видал… Пирожков на дорогу возьми… Страдальцы вы наши, бедные, несчастные.

И Вадимка пошёл за казачкой.

…На обрезной шлях он вышел на закате солнца. Густо запахло полынью вечной целины. Никто не знал, когда провели этот шлях в тридцать саженей ширины; говорили только, что в старину по этой целинной полосе казённые гурты гоняли. А один проезжавший учёный доказывал, говорят, что тут когда-то пролегала дорога кочевников. Потому, дескать, тут так много курганов. Вадимка дошёл до высокого кургана, стоявшего у самого шляха, и стал располагаться на ночлег. На последний ночлег в этом пути! Завтра он будет уже дома! Ужинать он не собирался, сегодня его накормили досыта.

Невдалеке из буерака вышел человек и тоже направился к кургану. Солнце только село, и Вадимка хорошо видел, что человек был в красноармейской форме, на руке шинель, за спиной мешок-горбовик — видать, пустой — на плече винтовка. «А вдруг это — милиция? — встревожился Вадимка. — До чего же будет обидно, ежели загребут перед самым домом! И принесло же этого дядьку как раз теперь!..»

Человек взошёл на курган. Парнишка не сводил с него глаз. Пришедший, сильно рябой верзила, зарос рыжей, давно небритой щетиной. На Суходоле рябого казака звали «рашпилем». Незнакомец расстелил на траве шинель, положил на неё винтовку и уселся сам. Не здороваясь, он сказал недовольным голосом:

— Чего уставился? Морда моя окопами изрыта? За что на меня окрысился бог — не знаю. Одни пакости мне творит… Откудова, герой?

— С Суходола… Вёрст пятнадцать отсюдова… Знаете?

— Как же, знаю… Зачем забрался в такую даль?.. А чего снасть у тебя зимняя?

— Да повёл коней на попас в Осиноватую балку, а сам задумал ночью выспаться, взял с собою вот этот шубец да валенки, а то дома никогда выспаться не дадут… Ну, и заснул на свою голову, а кони ушли. Пробегал целый день — как скрозь землю провалились! Переночую, да и домой двину… Можа, они уже дома?

— Значит, дома будешь докладывать, что ты не спал. Сидел, сидел, глядел, глядел… Проснулся, а коней нету!

Вадимка улыбнулся — в первый раз за всю дорогу ему насчёт полушубка и валенок, кажется, поверили…

— Ну, что ж… Давай вечерять, что ли? А ну, покажи, что у тебя там в сумке? Зачем тебе харчи обратно домой ташшить?

Парнишка, с недоумением глядя на нового знакомого, развязал мешок. После того, как две казачки положили туда свои гостинцы, еды в мешке оказалось много.

— Ну, вот. У тебя, оказывается, и жареного, и вареного, и печёного полно… Что значит, человек из дому… Пышки да сальце давай съедим сейчас, а пирожки да яички оставим на завтрак.

«Нехай лопает… лишь бы меня не забрал… Заберёт чи не заберёт?» — мельтешилось в голове Вадимки.

Новый знакомый набросился на еду с большой жадностью. Вадимка еле успевал подавать куски незваному гостю.

Когда повечеряли, уже темнело. Рябой набросил шинель на плечи, стал укладываться на ночь, положив с собой рядом винтовку.

— Гусь одно крыло подстелет, другим оденется, казак шинель подстелет, шинелью и оденется. Под голову — кулак, но когда спишь на кулаке, все больше черти снятся, — говорил он, подкладывая под голову свой горбовик. Спать на нём было слишком низко. — Ну-ка, дай свои валенки, я их под голову подложу.

— Да я, дяденька, хочу обуться в валенки. А то босые ноги ночью мёрзнут.

— Человек ты молодой, тебя кровь греет… Давай, давай!

Вадимка отдал валенки. Его поражала наглость нового знакомого. Кто же он такой? Парнишка тоже стал устраиваться на ночлег. Как всегда, накинул на плечи полушубок, положил под голову сильно похудевший мешок, но как ни старался поджать под себя ноги, чтобы спрятать их под полушубок, это ему не удавалось — полушубок был короток. Спать ему едва ли нынче придётся, но ещё больше его занимал все тот же вопрос «Что за человек этот ночной гость? Милиционер? Так он давно бы меня забрал. Зачем ему со мною рассусоливать? Красноармеец? Так почему он такой одичалый и голодный? Горбовик у него совсем пустой. И уж очень он давно небритый. Кто же он такой? И что он все отмалчивается? А что, ежели он из тех, о которых говорил казак, что меня через Донец перевозил? С советской властью воюет?.. Наверно, убил какого-нибудь красноармейца, а в его одёжу обрядился. Эх, узнать бы!»

— Дяденька, а куда вы идёте? — не утерпел Вадимка.

— Отсюдова, брат, не видно.

Рябой долго молчал, а потом спросил:

— А что гутарят казаки на вашем хуторе?

— Да кто пришёл из отступа, а кто ишшо не пришёл. Те, кто пришли, про отступ больше всего рассказывают.

И снова наступило молчание.

— А ишшо наши казаки гутарят, что без власти, мол, жить нельзя, что по всей России и на Дону установилась советская власть, а другой уже не будет, — заговорил Вадимка.

— Без власти, конечно, нельзя, — буркнул рябой. — Только власть-то… она разная бывает.

— А ишшо гутарят, что воевать с советской властью теперь — гиблое дело. А кто этого не хочет признавать…

— Ну, хватит тебе! Не мешай спать!

Вадимка больше не спрашивал.

…На зорьке Вадимку стал сильно донимать холод, ноги у него озябли, а скоро послышался и голос соседа.

— Так и царствие небесное можно проспать! Доставай-ка свои харчишки. Бог дал день, бог даст и пищу!

За завтраком съели всё, что было в Вадимкином мешке. Потом рябой поспешно засобирался в дорогу. Одним движением он запихнул Вадимкины валенки в свой мешок-горбовик.

— Тебе, парень, валенки к зиме новые сваляют… Ну-ка, давай сюда овчину. — Он снял с плеч парнишки полушубок и вместе со своей шинелью бросил на руку. — Шубу тебе тоже сошьют… Ну, брат, не поминай лихом. Дома скажешь, что конфисковал, мол, Роман Попов. Именем Всевеликого войска Донского! Те, кто сложил лапки перед новой властью, сидят дома, зады греют, нехай хоть дань платят нашему брату. Так и скажи!