— Лежи! Без ребятишек обойдётся! — дёрнули его за рубаху.

Стрельба постепенно прекратилась, суходольцы вскочили на ноги, бросились к пожарищу, стали выносить во двор всё, что было в курене, спасать добро председателя. Вадимка стремглав бросился разыскивать дядю Василя. Он увидел его на противоположной стороне пожарища.

Какой-то бандит внезапно вырвался из рук схвативших его людей и в упор выстрелил в подбегавшего к нему бойца. Тот упал. Стрелявший бросился бежать — недалеко был забор, за ним улица.

— Стой, гад! Уйдёт мерзавец! — крикнул дядя Василий и кинулся следом за бандитом.

У забора убегавший вдруг обернулся. Оба противника оказались во весь рост друг перед другом. Защёлкали затворы, одновременно прогремело два выстрела.

— Дядя Василь! Родненький! — закричал Вадимка, закрыв глаза.

Кругом суетились люди. Кто-то чуть не сбил с ног Вадимку. Он открыл глаза, вместе с другими подбежал к забору.

Дядя Василий стоял как вкопанный перед человеком; лежавшим на земле. Лицо лежавшего, освещённое мятущимся огнём пожара, показалось Вадимке совсем незнакомым. Человек слабо пошевелился, поманил рукой Василия, жестом прося нагнуться. Тот опустился на колено. Теперь Вадимка увидел, над кем склонился Алёшин. На земле лежал Яков Чугреев.

— Василь… деткам моим подмогни… Они без отца остались, — ещё расслышал Вадимка.

Яков замолк.

Вадимка не мог отвести глаз от его лица, которое то появлялось в свете пожара, то снова исчезало в темноте. Ему вдруг стало очень жалко убитого. Растерянно посмотрел на дядю Василия. Тот будто застыл, стоя на одном колене и опершись на винтовку. Вадимка, сам не зная почему, подошёл и обнял его за плечи. Василий Алёшин плакал.

Потом почему-то кругом появилось много казачек. Лежавших на земле стали поднимать, их куда-то уносили. Прибежали родные Якова Чугреева. Все утонуло в громких причитаниях. Подбежала жена Алёшина — Анна Ивановна.

— Пойдём, Василь, скорей от греха, — сказала она. — Все воюешь да воюешь… пора домой… Без хозяина и дом сирота.

— А где Настюшка? — схватил Вадимка её за рукав.

— Только её тут и не хватало! — услышал он ответ.

Но Настя словно выросла из-под земли.

— Батюнюшка, батюнюшка! — Она кинулась к отцу и стала гладить его руку. — Жив!

Вадимка подошёл к Насте, но та на него и не глянула.

Парнишка почувствовал, что кто-то крепко его обнял — это была мать. Она то и дело повторяла: «Домой, домой… ради Христа, домой…»

И они пошли вместе с Алёшиным. Во дворе председателя бойцы окружили кучку пленных. Всматривались в их лица.

— А где же Роман Попов? — спрашивал басовитым голосом высокий человек в военной форме — командир отряда.

— О Романе вы ишшо услышите, — злобно выкрикнул кто-то из бандитов.

На траве рядом со спасённым домашним скарбом сидели еле живые домочадцы председателя и, всхлипывая, смотрели на пожар. Сам Алексей Спиридонович, окружённый суходольцами, стоял тут же и глядел на огонь. Вадимка понял, что спасти курень уже нельзя. Стала рушиться крыша, зазвенела посыпавшаяся черепица.

— Не горюй, Алексей Спиридонович, мы тебе всем хутором на загляденье курень отгрохаем! Будет лучше этого!

— Кудин у нас на хуторе один! Уж как-нибудь постараемся!

— Да бог с ним, с куренем… Было б кому в нём жить, а курень — дело наживное… Хорошо, что подоспели… Ишшо бы чуть-чуть… А бой на этот раз мне всё равно пришлось принимать… — как всегда, не спеша, врастяжку рассуждал Алексей Спиридонович. Вслед за этим он громко сказал стоявшим с ним суходольцам: — Казаки! А чего же вы бросили полковника Мальцева? Это же ваш командир полка, казаки!.. Чего ж никто из вас к нему не подойдёт? Похоронить ведь надо!

— Был командир, а стал лютый враг, в банду пошёл. Ну его… — раздались голоса.

Всё-таки несколько хуторян, хотя и неохотно, подняли полковника, понесли его к амбару.

Вадимка с Алёшиными и матерью вышел на улицу. Следом за ними понесли домой мёртвого Якова. Вадимка пошёл рядом с Настей, но та ни за что не хотела идти с ним, она спряталась за отца.

— Не я бы его, так он бы меня… Ничего он не делал наполовину… Одному из нас всё равно не осталось места на нашей земле, — вздохнул Василь и тряхнул головой, силясь не заплакать опять.

Его спутники молчали. Вадимка чувствовал, как вздрагивают руки матери, державшей его за плечи.

До самого двора их сопровождал надрывный плач и крики Чугреевых. Словно и теперь Яков Чугреев шёл рядом с Василием Алёшиным.

Когда Вадимка с матерью пришли домой, уже рассвело. Провинившийся ждал, что мать вот-вот начнёт его ругать — он бегал туда, где стреляли, а это для неё было самое страшное. Но мать молчала. Она была очень бледна, сразу же рухнула на постель. Лежала с закрытыми глазами.

— Мамка, может тебе водички дать?

— Господи, до каких же пор! — почти крикнула она и заметалась на кровати.

— Может, ты есть хочешь?

— Ничего мне, сынок, не надо, — сдерживаясь, сказала она. — Ты бы тоже прилёг да отдохнул.

Вадимке было очень жалко мамку. Он решил никуда нынче не бегать, провести день дома. Ночью из-за него она небось хлебнула горя! Вадимка боялся себе признаться, что ему очень хотелось сейчас помчаться к двору председателя, посмотреть, как уходит отряд. Теперь там уже не стреляют. Теперь там совсем не страшно!

Спать ему не хотелось — разве можно спать, когда на хуторе творится такое. Он стоял у раскрытого окна и глядел на двор Алёшиных. Там из куреня вышел дядя Василь. На плече висела винтовка. Только пришёл домой — и снова уходит! Наверно, ему нужно в отряд, на двор председателя. Анна Ивановна и Настя вышли его провожать.

— Вот бы и мне с ним! — вздохнул Вадимка.

И не утерпел — замахал рукой, приглашая Алёшина зайти к ним в курень. Он решил позвать дядю Василия себе на помощь. Хорошо, что мамка не видит.

— Василь, скажи этому обормоту, чтоб он хоть нынче-то сидел дома, — попросила мать, когда вошёл сосед.

Вошедший и Вадимка переглянулись. Взгляд Вадимки был умоляющим.

— А нынче там, Андревна, стрелять уже не будут. И я буду с ним… Мне нужно отряд провожать… Да-а… А вот домой мне нынче хоть не являйся… Ты же сама слышишь?!

В курене Чугреевых то умолкал, то снова слышался плач. Вадимка прислушался, можно было разобрать, как женский голос голосил:

— Да, голубчик ты наш роди-и-имый. Десять лет скитался на чужби-и-ине. Теперь возвернулся, чтобы умереть на пороге родного куреня. Боже ты наш милосердный…

— С ним мне будет легче, Андревна… пойми ты… А в обиду я его не дам… Пошли, герой!

Марья Андреевна промолчала. По её щекам текли слезы.

Алёшин подошёл к ней, положил ладонь на её лоб.

— Не надо, голубушка… Меня тоже пожалеть надо.

— Идите с богом, — сказала она шёпотом.

— Да я, мамка, скоро. Я сейчас! — погладил её Вадимка по щеке.

Вышли на улицу.

У калитки Алёшиных стояли Анна Ивановна и Настя. Все четверо молчали. Но между ними произошёл безмолвный разговор, понятный только им. Анна Ивановна посмотрела на мужа долгим горестным взглядом, в котором муж прочёл:

«Ради бога, скорей приходи домой… Храни тебя господь, Василь!»

В устремлённых на неё глазах мужа она увидела:

«Что ж теперь поделаешь… Уж так получилось… Не я в этом виноват… Хватит плакать, будь молодцом!»

Между Настей и Вадимкой шёл свой разговор взглядами.

«Как тебе не стыдно! Обещал никуда не бегать, а сам?..» — было ясно написано на личике Насти, хотя девчонка смотрела совсем в другую сторону.

«Ну и что?.. Подумаешь, беда!»

Вадимка посмотрел на Настю. Никогда он не испытывал к этой девчонке такой нежности, как теперь. Впервые не хотелось называть её Настей. На язык просилось другое слово — Солнышко! Ему все больше нравилась эта упрямая насмешница. Он был уверен, что этой ночью мать заперла Настюшку в курене, но та, конечно, вылезла в окошко и прибежала туда, где стреляли. «Молодец! Не побоялась!» Вадимке хотелось улыбнуться, но он сдержался.