— Ничего, Селия, это просто собирается дождь, — постаралась я успокоить ее. — И нам лучше поехать на мельницу в карете, а не в ландо. Сейчас я только приму ванну и вернусь. Я быстро.

Но быстро у меня ничего не получалось. Воздух, казалось, сгустился вокруг меня, я не могла подняться по лестнице.

— Беатрис, ты холодная как лед, — подойдя, заметил Джон. — У тебя нет лихорадки? Может быть, ты тоже боишься бури?

— Нет, я ничего не боюсь, — я едва могла говорить. — Я все эти ужасные дни провела в поле. Я ездила туда каждый день. Пока вы сидели вдвоем в гостиной, плели вокруг меня заговоры и пили чай, за который заплачено моим трудом, я работала в поле, под палящим солнцем, пытаясь спасти Вайдекр.

— Ты знаешь, почему меня не было с тобой, — Гарри, наконец, оторвался от тарелки с пирожными. — Они не обращают на меня внимания, и я не мог выносить такое оскорбление.

— Оставь, Гарри, — мои губы искривились в презрительной усмешке. — Конечно, я делала это для тебя. Как и для всех вас. Извините меня, пожалуйста. Я очень устала. Пойду выкупаюсь и вернусь нормальным человеком.

Мне в самом деле удалось смыть эту смертельную усталость и обиду. И я опять стала такой же красивой, как всегда. Когда Люси, одев меня, передала мне слова няни, что Ричард неспокоен, так как у него режутся зубки, я велела ей обратиться к доктору Мак Эндрю.

Глаза Люси смотрели на меня с осуждением, она не могла представить себе мать, которая не идет к собственному ребенку, когда он болен и зовет ее.

Через несколько минут я спустилась вниз. Мои близкие ждали меня в гостиной. На минуту меня охватил ужас. Я чувствовала себя старухой, которая чудом задержалась на этом свете. Я пережила свои лучшие годы и любовь ко мне людей. И я с горечью подумала: «Боже мой! Что я наделала! Я хотела стать творцом своей жизни и залила ее потоками крови. Я убивала случайно и обдуманно, и ради чего, Боже? Чтобы эти трое жили здесь в богатстве, покое и с чистой совестью? Чтобы я встречала их осуждающие взгляды? Что же я сделала со своей жизнью?»

— Сожалею, что заставила вас ждать, — я постаралась овладеть собой. — Мы можем ехать.

Карета въехала во двор мельницы, и лица сотни бедняков, казавшиеся зеленоватыми в наступающем сумраке, обернулись к нам. Селия вышла первой, и ее встретил невнятный приветственный гул. Такое же бормотание приветствовало Джона. На нашу с Гарри долю досталось каменное молчание. Однако каждая женщина присела передо мной в поклоне, и каждый мужчина приподнял картуз. Гарри это потрясло, но он занял свое привычное место, произнес короткую благодарственную фразу и дал знак вносить блюда.

Миссис Грин внесла огромный поднос с ломтями ветчины, цыплятами и говядиной. Позади нее вайдекрские повара несли множество тарелок с сыром и золотыми булками, выпеченными из нашего зерна. Но ни единого возгласа удовольствия не раздалось при этом. Люди были голодные, но они почти отвыкли есть. Во время рождественского обеда они вырывали друг у друга куски, они сражались как дикие животные, сейчас все переменилось. Эти бедняки забыли вкус мяса и удовольствие от еды. Они либо не ели, либо ели очень мало.

Вместо этого они старались унести что-нибудь с собой, они запихивали огромные ломти хлеба в карманы, завязывали куски сыра и мяса в уголок передника. Но даже тогда они не хватали еду, наоборот, они помогали один другому. Более молодые помогали старикам, а те в свою очередь старались подсунуть свой кусок матерям с детьми. Одна девушка, на лице которой застыло отчаяние, была беременна, и ее соседи с мягкой заботливостью протягивали ей самое лучшее, что было на столе. Они больше ничего не выхватывали друг у друга. Голод выучил их дисциплине.

Зловещее темное небо тяжело нависло над нашими головами, но здесь, внизу у реки, не чувствовалось ни дуновения ветерка, который раскачивал верхушки сосен у усадьбы. Вдруг всех нас ослепила вспышка молнии и раздался страшный треск, будто разом рухнула сотня деревьев.

— Мне очень страшно, — Селия вздрогнула и схватила меня за руку.

— Уведите ее отсюда, — повелительно приказал Джон, и Гарри поднялся с места.

— Нам пора идти, — в наступившем мраке его голос казался сиреной погибающего корабля. — Спасибо за вашу работу и доброй вам всем ночи.

Мы уселись в карету.

— Я не могу выносить такую жизнь. — Селия едва могла говорить. — Эти люди умирают от голода. У их детей руки и ноги как тростинки. Я не могу есть в усадьбе, пока в деревне голодают.

Внезапно новая вспышка молнии осветила происходящее. Бедняки все еще сидели за столами, и на блюдах перед ними не осталось ни крошки. Ни одной маленькой крошки даже на скатерти. В углу двора одного ребенка отчаянно рвало, он в первый раз за полгода попробовал мясо. Его мать придерживала его голову, и слезы тихо струились по ее лицу. Молодые люди не флиртовали друг с другом, они сидели либо положив головы на стол, либо уставившись в пространство, ибо голод и страх перед будущим убили в них все живое.

Меньше года потребовалось, чтобы шумный, веселый, радостный мир Экра превратился в подобие кладбища. Я знаю, что тут произошло. Это я убила их.

Карета тронулась, лошади стали разворачиваться, и снова ослепительно вспыхнула молния. Две сотни глаз смотрели на нас, они читали на моем лице ужас, но не жалость. И тут я увидела, как взмахнула чья-то рука, и инстинктивно пригнулась. Огромный камень разбил стекло кареты и осыпал нас дождем осколков. К счастью, он никого не задел, но один осколок попал мне в руку и застрял в ране. Но боли я даже не почувствовала.

— Хоть бы пошел дождь, — произнесла я отсутствующе, когда мы подъезжали к дому.

— Дождь! — выкрикнула Селия. — Я хотела бы, чтобы начался потоп и смыл всю эту жестокую страну в море.

— Перестань! — слабо выговорил Гарри. — Ты расстроена и не понимаешь, что говоришь. Они — дикари, вот и все. И я больше не потерплю их на своей земле.

— Дикари — это мы! — гневно обернулась к нему Селия. — Как ты мог довести людей до такой жизни! На твоей собственной земле! Мы кормили наших лошадей лучше, чем они могли кормить своих детей. Мы с Джоном, конечно, тоже виноваты, но вы с Беатрис, вы просто убивали их. Я этого больше не допущу.

Карета остановилась у дома, и Селия первой выскочила из нее.

— Мы вели хозяйство так, чтобы получить большой Урожай, — оправдывался Гарри, зайдя в гостиную и направляясь к холодному камину. — Так делают все.

— Мы могли бы обойтись и меньшим урожаем, — резко ответила Селия. Гнев не давал ей молчать, ее обычно сдержанную натуру возмущала любая несправедливость.

— Урожаи — это не твоя забота, моя дорогая, — в голосе Гарри прозвучали угрожающие нотки.

— Отчего же! — щеки Селии полыхали. — Карету, где сижу я, забрасывают камнями. Я не могу спокойно молиться в церкви, так как позади меня толпятся живые мертвецы.

— Хватит! — Гарри повысил голос. — Я не хочу этого слышать, Селия.

— Я не стану молчать, это не по-христиански, это несправедливо, когда между богатыми и бедными существует такая пропасть. Ты — тиран Вайдекра, Беатрис, ты решала абсолютно за всех. Но ты не можешь заставить бедных голодать. Я этого не позволю.

— Я управляла Вайдекром как могла… — начала я, но Селия перебила меня.

— Ты не управляла Вайдекром, Беатрис, ты разрушала его. Ты разрушила все, что любила. Ты обожала Вайдекр, и ты погубила в нем все хорошее. Ты любила луга, и теперь их нет. Ты любила леса, и теперь они либо проданы, либо вырублены. Ты любила холмы, и твой плуг сравнял их с землей. Ты разрушаешь все вокруг себя. — С последней фразой она метнула взгляд в сторону Джона, и я догадалась, о чем она подумала. — А я не хочу жить в таком аду. Я не позволю тебе разрушать нашу жизнь. Я не позволю тебе губить людей, у которых нет защиты.

При этих словах глаза Джона неожиданно сверкнули, и он заговорил:

— Вы ошибаетесь, Селия, — я удивилась, думая, что обретаю неожиданного союзника. — У них есть защитник. — Значение, с которым он произнес последние слова, удивило Селию и даже заставило насторожиться Гарри. — Каллер.