Лица в тумане. Темные духи. Женщина-Кукуруза баюкает на руках Мирового Змея.

Машина поднялась в воздух. Дорога осталась внизу, далеко-далеко. Корова все-таки перепрыгнула через луну. Безумное сальто. Пума вцепилась когтями в крышу. Тусклое и слепое пространство, пронизанное только вспышками взвихренных молний. В тумане — Тимми Валентайн. Стоит, раскинув руки крестом. Его губы слегка приоткрыты, готовы вобрать в себя первый вздох жизни, а потом...

Тишина.

Полная неподвижность.

Туман рассеялся так же внезапно, как и появился.

Они очень удачно вписались в ствол дерева. Его ветви легли перекрестным узором на лобовое стекло. Лунный свет лился с безоблачного неба.

Хит открыла глаза. Пи-Джей подумал, что такой вид бывает у человека, который только что проснулся от сна — от сна, в смысле, что он видел сон. Причем очень яркий сон.

— Я видела дедушку, — тихо сказала она. — Он полз по лесу. Что-то его звало.

— Да. — Он не хотел говорить ей, что это «что-то» сбросило их с дороги и едва не убило. — Кто-то еще, кроме нас, знает про твоего дедушку... и он им нужен, я не знаю зачем, но нужен... но кто может знать, кроме нас с тобой?

— Только моя семья. И еще эта женщина-медиум, Симона Арлета.

— Симона...

— Да. Она мне его и показала. Тогда, на сеансе.

• колдунья •

— Теперь можно помедленнее, Дамиан. Мы их обогнали. Останови здесь.

— Что ты с ними сделала?

— Не твоего ума дело.

Туман рассеялся мгновенно. Они стояли на небольшой площадке — скалистом выступе у дороги, — откуда Узел, вернее, то, что от него осталось, просматривался как на ладони. Они уже выехали из леса, но лес был рядом. Они выбрались из машины.

— Послушай, Симона, можешь ты хоть на пять минут забыть о своих фокусах-покусах и просто сказать мне, какого дьявола тут происходит...

— Они гнались за тем же, за чем гонимся мы. Я сделала так, чтобы они не успели. Когда они доберутся до места, будет уже слишком поздно.

Преподобный Дамиан Питерс достал из багажника дорогой кожаный чемодан и полез за своим церковным облачением. Света было достаточно. Полнолуние. На улице было свежо и прохладно, где-то вдалеке ухала сова. Внизу простирался сгоревший город: обугленные дома, кладбище, церковь и чуть дальше — уродливые бетонные строения, приготовленные за месяц для внутренних съемок. Дамиан Питерс достал свою синюю рясу с эмблемой Церкви Вселенской любви. Эмблему придумала его бывшая жена — когда они еще были вместе и пытались изобрести самую прибыльную религию. Ряса, как и стихарь, и епитрахиль, была не похожа на рясу католического священника — это было экуменистическое одеяние, объединявшее эмблематику всех главных религиозных конфессий. Преподобный Дамиан Питерс сознательно декларировал терпимо-уклончивое отношение ко всем религиозным догмам, что позволяло ему переманивать в свою церковь верующих от других конфессий.

Дамиан осмотрел себя в маленьком зеркальце и остался доволен. Он оделся так тщательно, будто готовился выйти в эфир. Впрочем, зрители есть всегда. Даже когда ты один, ты все равно не один — Бог все видит. Достаточно лишь запрокинуть голову и посмотреть на звезды, чтобы понять, что Бог все-таки существует. Какой именно Бог — преподобный Дамиан Питерс предпочитал не задумываться.

Лунный свет, подернутый алой, как будто кровавой дымкой, напомнил ему фразу из Откровения Иоанна Богослова насчет того, что луна сделалась как кровь.

Жак открыл один из магических ящиков Симоны — огромный ящик, разрисованный звездами, солнцами, лунами и каббалистическими знаками. Он подошел к хозяйке с ворохом кричаще-яркой одежды и стал ее одевать. Плащ на плащ, слой за слоем, один под другим, один в другом — как те деревянные куклы-матрешки, которые продаются в сувенирных лавках в странах третьего мира. Симона стояла с отрешенным лицом, пока Жак ее одевал. Дамиан подумал, что Симона умеет работать на публику не хуже его самого, а может быть, даже лучше. Но почему они оба так озабочены этой гипотетической «публикой», ведь на них, кроме Бога, никто не смотрит? Он уже собирался задать этот вопрос вслух, но Симона как будто прочла его мысли.

— Дамиан, Дамиан, — проговорила она. — Ты так долго служил Мамону, что давно потерял свой путь. На самом деле ты ведь не веришь в силы света и тьмы, я права?

Он не ответил. Он уже очень давно пришел к компромиссу между верой и неверием. Вера — божественный дар. Если Господь обделил его этим даром, то теперь, как ни тщись, ты его все равно не получишь — ни благочестием, ни высокой моралью. Если что-то тебе не дано, то оно не дано.

— Так что поверь мне на слово, Дамиан, здесь рядом есть одно существо, и нам сейчас предстоит захватить его и заставить служить нашим целям. Это бывший принц Пратна. Насколько я знаю, он умер, когда красивая женщина из вампиров откусила ему пенис и выпила его кровь. Он превратился во фи красу, чудовище, запертое между мирами живых и мертвых, между жизнью и смертью. Он умер позорной и страшной смертью, и поэтому он не может ни упокоиться, ни должным образом возродиться в ином воплощении.

— И ты веришь в эту бредятину?

— Я это видела.

— Но не на самом деле. Может быть, ты это видела в трансе... но не в реальности.

— Ладно, можешь не верить, — сказала Симона. — Главное, чтобы ты мне помогал. Ты привез, что я тебя просила? Давай мне кувшин.

Дамиан пожал плечами и достал из чемодана тяжелый каменный кувшин. Как просила Симона, он заранее испражнился в кувшин и запечатал его левой рукой, прочитав ритуальную формулу.

— Чувствую себя идиотом, — заявил он. — Тащусь посреди ночи в горы, сру в кувшины, якшаюсь с ведьмами.

— Просто дай мне кувшин, без комментариев. Фи красу питаются человеческими испражнениями. Это фиксированный ритуал обмена. У тебя есть, что нужно ему... у него есть, что нужно тебе. Черная магия не отворачивается с презрением от функций тела и выделений человеческого организма, как это ваше христианство, в котором, кстати, присутствует каннибалический ритуал поедания плоти Бога.

Она подошла к нему и отобрала кувшин. Поднялся ветер.

— Это создание, которое нам предстоит захватить, — продолжала она, — умерло в погоне за Тим-ми Валентайном. Ты понимаешь, о чем я? Все, что было в нем человеческого, этого больше нет. Осталась только злость. Негасимая ярость. Нам нужна эта ярость, но чтобы заполучить ее, нужно ее напитать. Из чего вытекает необходимость, как ты выражаешься, срать в кувшины. — Бред сивой кобылы. Но Симона излагала это все с таким видом, как будто втолковывала ребенку, что буква "А" это "А". Для Дамиана это была полная чушь, но он видел, что Симона относится к этому очень серьезно. В ее глазах не было смеха. Разве что только безумие. В свете кровавой луны ее глаза отливали красным.

— И все же это не согласуется с тем, что мы знаем о потустороннем мире, о жизни после смерти... — начал было Дамиан, но Симона не дала ему договорить, зайдясь хриплым ведьминским смехом.

— Когда же вы, люди, научитесь различать метафору и реальность? — сказала она, отсмеявшись. — Неужели ты думаешь, что мы в состоянии понять сверхъестественный мир и описать его в наших, смертных понятиях? Какой вздор. Культура, в которой мы выросли, она навсегда остается с нами — даже после смерти. Чудовища, пожирающие дерьмо, вампиры, даже ваши ангелы и черти — это все существа, порожденные нашим собственным подсознанием, ты согласен? Или ты обвинишь меня в ереси мирского гуманизма?

Ветер вздохнул, погнал по склону прутики и сосновые шишки.

Симона нарисовала на земле белый круг — негашеной известью. С внешней стороны круга расположила четыре буквы непроизносимого имени Бога, а внутри начертила пентаграмму.

— Богохульство, — прошептал Дамиан. Она пропустила его замечание мимо ушей, зато Жак небрежным жестом — как капельдинер в театре — пригласил его войти в круг и занять определенное место. Дамиан открыл было рот, но Жак приложил палец к губам. Потом он надел на голову Дамиану бумажную тиару и отошел на свое место в круге!