Все это время Симона что-то бормотала себе под нос — невразумительный набор слов, из которых Дамиан сумел разобрать только одно или два. То ли это был какой-то иностранный язык, то ли просто бредятина, подумал он. Голос Симоны стал громче. Ветер стих. Из леса выполз туман, подкрашенный красным. Словно в прожилках крови. Дамиан почувствовал чье-то незримое присутствие... ощущение было сродни тому, что он испытывал в детстве, в церкви... соприкосновение с силой Господней... только теперь в этом соприкосновении было что-то грязное и непристойное. По рукам и ногам побежали мурашки. В шепоте ветра явственно различались слова. Ветер нес с собой запах — как в туалете, когда кто-то забыл спустить унитаз. Дамиан попытался закрыть нос рукавом рясы, но ветер ударил его в лицо. Что шептал ветер? Дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо мудачье дерьмо дерьмо дерьмо.

Ну вот, у меня уже слуховые галлюцинации.

Господь Бог ест дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо мудачье дерьмо дерьмо дерьмо. Иди ко мне Дамиан иди ко мне есть дерьмо есть дерьмо дерьмо дерьмо.

Это что — колдовство Симоны? Заражение ветра синдромом Туретта в запущенной стадии? Ветер дул рывками. Симона поставила кувшин с экскрементами в шляпную коробку и выдвинула коробку за пределы круга. Потом достала какой-то пузырек с вонючим маслом и принялась поливать им кувшин.

— Мы подсадим его на масло, — объяснила она. — Он должен знать своего хозяина.

Жак зажег угли в жаровне. Бросил в пламя какие-то травы. Потом зажег две тонкие свечи и вручил одну Дамиану. Дамиан вдруг понял, что ему страшно, и ему это очень не понравилось.

— Только не паникуй! — прошипела Симона, уловив его настроение. — Сейчас нельзя паниковать! Подумай о налоговой инспекции! Подумай о правительственном расследовании и о своем секс-скандале и делай, что я говорю!

Свеча дрожала в руках Дамиана. Ветер выкрикивал непристойности. Голос ветра был хриплым и яростным — скрипучим голосом старика. Дай мне дерьмо дай мне дерьмо дай мне дерьмо дерьмо дерьмо...

— Пратна! — закричала Симона, вскинув руки над головой. — Тварь между мирами... раб своей похоти... иди ко мне... иди к маме.

И тут Дамиан услышал его — это невидимое существо. Ветер затих, и в тишине раздалось утробное урчание... или скорее влажное бульканье... едва различимое, еле слышное... такой звук могла бы издавать улитка, будь она размером с человека, ползущая по асфальту шоссе к границам магического круга. Не это была не улитка. Теперь Дамиан видел... это была человеческая голова. Кожа — в пятнах гангрены, губы наполовину сгнили. Из ноздрей на дорогу льется зеленоватая слизь. Голова продвигалась вперед, отталкиваясь от асфальта языком. Стертый язык был весь в язвах. Следом за головой тянулись спутанные в клубок внутренности. Они извивались, как змеи. Пищевод стоял вертикально и поворачивался туда-сюда, как перископ. Существо изрыгало ругательства исключительно на фекальную тему — с аристократическим британским акцентом, который никак не вязался с азиатскими чертами лица.

Зачем вы призвали меня вы дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо вы разве не знаете кто я дерьмо дерьмо дерьмо и кто вы такие что осмелились вызвать меня из тьмы дерьмо дерьмо дерьмо вы что не знаете страха вы не боитесь меня дерьмо дерьмо дерьмо вы не боитесь возмездия дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо

— Это преподобный Дамиан Питерс, — деловым тоном проговорила Симона. — А я Симона Арлета. Подойди к нашему кругу. Здесь тебе будет еда.

Дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо

Фи красу был на удивление проворен. Ловко действуя языком, он спустился с дороги и пополз по траве — к кувшину с экскрементами. Дамиан замер, завороженный его взглядом... таким развратным... таким одиноким и опустошенным. Существо уцепилось языком за коробку и потянулось к кувшину. — Говори слова, — прошипела Симона.

Дамиан кашлянул, прочищая горло, и произнес слова, которым его научила Симона:

— Тварь из тьмы! Я предлагаю тебе свои экскременты в обмен на помощь. Нам нужно связать своей властью Тимми Валентайна, такого же духа, как ты — запертого между мирами. Мы предлагаем тебе нескончаемые запасы того, чем ты кормишься, тварь из тьмы.

Накормите меня накормите меня накормите меня

— Пора! — закричала Симона.

Она быстро скинула верхний плащ, набросила его на коробку и затащила коробку в круг. Леденящий кровь вопль вонзился в ночь — такой человеческий, словно кричала душа в адских муках, — Дамиан видел, как змеи-внутренности извиваются под плащом, пытаясь выбраться наружу. Симона опустилась на колени и обвязала коробку поверх плаща сайсином, священной веревкой из Таиланда. Потом достала из кармана живую мышь и выдавила из нее кровь, держа обеими руками над завязанной коробкой — как будто это была не мышь, а апельсин.

— Дерьмо, чтобы тебя заманить, кровь, чтобы тебя привязать, — проговорила она. — Подобное держит в плену подобное, паразит властвует над паразитом.

Она швырнула мертвую мышь в жаровню, где ее сразу объяло синее пламя.

Из коробки доносился приглушенный вой. Ветер поднялся снова. Кошмарная вонь ударила в нос Дамиану, тошнота подступила к горлу.

Вы меня обманули дерьмо дерьмо дерьмо вы меня отравили отпустите меня немедленно отпустите иначе я сожру вас живьем разорву вас в клочки да да я высосу все дерьмо прямо из ваших разобранных животов все дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо дерьмо

— Ладно, — сказала Симона, — поехали отсюда.

Она передала коробку Жаку — существо внутри все еще трепыхалось, стараясь вырваться из физических и магических пут. Жак отнес коробку к машине, поставил ее на заднее сиденье, потом вернулся к ненужному больше кругу и принялся собирать магические принадлежности.

• ангел •

...а потом появился он.

Раз — и он уже здесь.

Она сразу поняла, что это он. Просто маленький мальчик. Обыкновенный мальчик. А по телевизору он смотрелся таким... таким особенным. Он пришел с целой толпой. Люди носились туда-сюда, таскали сумки и чемоданы, расписывались в журнале регистрации, кидали на стойку кредитки. Но потом они все ушли, и остался лишь он.

Шеннон сказала:

— А нам сказали, что ты только завтра приедешь.

Эйнджел Тодд улыбнулся:

— Люблю сюрпризы.

— Я могу что-нибудь для тебя сделать? — «Я, наверное, все еще сплю, — подумала Шеннон. — И мне все это снится». Что-то с ним было не так. Может быть, из-за тумана, что клубился у него под ногами? Или из-за глаз, светившихся красным? Да, это сон.

— Шеннон.

«Я же не говорила ему, как меня зовут... или все-таки говорила?»

— Ты ждала меня. Целую ночь. Жаль, что рассвет уже скоро.

Она поднялась из-за стойки и вышла к нему. Его губы были такие красные... она медленно подошла к нему, очень медленно... ковер был словно вязкое облако.

— Почему ты ждала меня, Шеннон?

— Я не знаю. Наверное, потому, что это очень волнительно. — По идее ей и сейчас должно было быть волнительно — в присутствии такой знаменитости, — но он был не похож на других киношников, которые чуть ли не лопались от важности и обращались с ней, с Шеннон, даже не как с прислугой, а как... с червяком в грязи у них под ногами. — Обычно у нас здесь так скучно, в Паводке. — Да. Скучно и грустно. До боли. Почти все друзья и подруги Шеннон сбежали из этой дыры к новым сияющим горизонтам; она осталась одна — ну, то есть с матерью, капризной и своенравной женщиной, у которой только и разговоров, что о смертных грехах... она уже и не помнит, когда в последний раз была с парнем... в школе, наверное... может быть, даже с Пи-Джеем Галлахером.

— О Шеннон, — сказал мальчик, — если бы ты только знала, как это много для меня значит, когда меня кто-то ждет... когда кто-то впускает меня к себе в сердце...

Она улыбнулась.

— Такой молодой, а уже разбиваешь сердца.

— Возьми меня за руку.

Его рука была очень холодной. Шеннон попыталась ее растереть двумя руками. Его рука выпила все тепло из ее рук и все же осталась холодной, как слиток ценного металла. Шеннон чувствовала, как холод проникает ей в кровь, и кровь течет медленнее, и сердце бьется едва-едва.