В первом антракте я предложил руку фрау Фрейд, и все мы вчетвером отправились в вестибюль в поисках шампанского. Когда мы подошли к ложам первого яруса, Холмс остановился и взглянул наверх.

— Если барон фон Лайнсдорф был покровителем театрального искусства, — сказал он вполголоса, — то наверняка имел постоянную ложу в опере. — Он показал на ложи одними лишь глазами, не поворачивая головы.

— Конечно, — согласился Фрейд, подавив зевок, — но я не получил никаких сведений на сей счет.

— Так давайте проверим, — предложил Холмс и двинулся в фойе.

Аристократическим семьям, достаточно состоятельным, чтобы иметь постоянную ложу, не надо было давиться в очереди за прохладительным — официанты в ливреях держали особый запас и подавали напитки прямо в ложи. Всем остальным же приходилось проявлять немало изобретательности и нахальства (ну совсем как в старом баре «Критерион»), чтобы протиснуться через внешнее кольцо дам и внутреннее кольцо джентльменов, заполнивших бар и ожидающих очереди.

Оставив Фрейда с супругой беседовать, мы с Холмсом отважились пробраться сквозь строй и вскоре вернулись с победой, хотя, должен признаться, я расплескал добрую половину своего бокала, когда запоздал с попыткой увернуться от энергичного молодого человека, двигавшегося в противоположном направлении.

Мы застали Фрейда разговаривающим с долговязым лощеным господином, который на первый взгляд казался моложе, чем на второй. Одет он был изысканно и смотрел на окружающий мир через пенсне с такими толстыми стеклами, каких я никогда не видел. Черты лица его были красивы, правильны, но чересчур серьезны, хотя он и улыбнулся, когда Фрейд знакомил нас.

— Разрешите представить — Гуго фон Гофмансталь. Мою жену, я думаю, вы знаете, а эти джентльмены — мои гости: герр Холмс и доктор Ватсон.

Фон Гофмансталь не мог скрыть изумления.

— Уж не вы ли тот самый герр Шерлок Холмс и тот самый доктор Ватсон? — воскликнул он. — Какая честь для меня!

— Не меньшая, чем для нас, — спокойно отвечал Холмс с легким поклоном, — если мы действительно лицезреем автора драмы в стихах «Вчера».

Важный господин средних лет поклонился и покраснел до корней волос. Он был явно смущен и польщен в одно и то же время, что никак не вязалось с его манерой держать себя. Я не знал, что это за произведение «Вчера», упомянутое Холмсом, и поэтому скромно хранил молчание.

В то время как мы в тесном кругу беззаботно попивали шампанское, Холмс углубился в оживленный разговор с Гофмансталем о его операх, расспрашивая о соавторе, некоем Рихарде Штраусе, не имевшем, однако, никакого отношения к автору известнейших вальсов[29]. Наш новый знакомый говорил по-английски как мог, то и дело запинаясь. И оставив без ответа заумные вопросы Холмса о том, какой стихотворный размер он считает предпочтительным для комедии, поинтересовался, что привело нас в Вену.

— Правильно ли я вас понял, что вы здесь заняты каким-то расследованием? — спросил он. Глаза его горели от любопытства, как у мальчишки.

— И да и нет, — ответил Холмс. — Скажите, — спросил он, не давая продолжить разговор на эту тему, — молодой барон фон Лайнсдорф, он что, такой же поклонник театра, как и его отец?

Вопрос оказался столь неожиданным, что фон Гофмансталь, позабыв обо всем некоторое время озадаченно созерцал моего друга. Я же уловил истинный смысл вопроса: раз фон Гофмансталь вхож в венское оперное общество, он должен довольно близко знать его покровителей.

— Удивительно, что вы меня об этом спрашиваете, — неторопливо отвечал поэт, покручивая пальцами ножку бокала.

— Но почему же? — спросил Фрейд, следивший за беседой с огромным вниманием.

— Да потому, что до сегодняшнего вечера я бы ответил вам «нет». — Фон Гофмансталь говорил по-немецки быстро, но отчетливо. — Я никогда не замечал в нем интереса к опере и, по правде сказать, опасался, что со смертью старого барона музыка в Вене потеряла влиятельного покровителя.

— Ну, а теперь? — спросил Холмс.

— А теперь, — отвечал поэт уже по-английски, — он посещает оперу.

— Он и сегодня здесь?

Фон Гофмансталь, совершенно озадаченный и убежденный, что вопрос Холмса прямо связан с ходом расследования, возбужденно кивнул.

— Пойдемте, я вам его покажу.

Тут публика потянулась обратно в зал на звон колокольчика, возвещавшего, что представление скоро возобновится. Фон Гофмансталь, хотя его место было в партере (в тот момент, когда Фрейд повстречал его, он нес кому-то шампанское, да так и не донес), повел нас к нашим местам. Там он, повернувшись и сделав вид, что высматривает знакомого на балконах, осторожно подтолкнул Холмса локтем.

— Вот он, третья ложа слева от середины.

Взглянув в указанном направлении, мы отыскали нужную ложу, а в ней две фигуры. При беглом осмотре удалось разглядеть пышно одетую даму с причудливо уложенными волосами, в которых сверкали изумруды. Она неподвижно сидела рядом со статным господином, который беспокойно обозревал в бинокль театральную толчею. Под биноклем виднелась ухоженная бородка, обрамлявшая волевой подбородок, и тонкие чувственные губы. Этот заросший подбородок показался мне до боли знакомым. Вдруг я понял, что его обладатель смотрит прямо на нас, настолько неуклюжи оказались старания фон Гофмансталя остаться незамеченным. Конечно, как драматург, он считал, что оказывает Холмсу услугу в расследовании (впрочем, так оно и было на самом деле). И все же он позволил себе увлечься, хотя, вне всякого сомнения, пытался сделать как лучше.

Вдруг господин в ложе опустил бинокль, и тут Фрейд и я в один голос вскрикнули от изумления. То был обидчик со шрамом, которого Фрейд проучил на теннисном корте в «Маумберге». Если барон увидел, а может быть, и узнал нас, то и глазом не моргнул. Шерлок Холмс, скорее всего, заметил наше поведение, но тоже ничем не выдал себя.

— А кто эта дама? — спросил Холмс у меня за спиной.

— Ах да, дама. Это его мачеха, полагаю, — сказал фон Гофмансталь, — американская наследница Нэнси Осборн Слейтер фон Лайнсдорф.

Я все еще не мог оторвать взгляда от этой холодной красавицы, когда погас свет и Холмс потянул меня за рукав, приглашая занять свое место. С неохотой я повиновался, однако не мог устоять перед соблазном еще раз взглянуть на эту странную парочку — видного барона и его словно высеченную из камня спутницу, чьи изумруды мерцали в темноте. Раздвинулся занавес, и начался второй акт.

Стоит ли говорить, что если и раньше опера не захватила меня, то во втором акте, после того как Гуго фон Гофмансталь опознал в даме из ложи барона фон Лайнсдорфа-старшего его вдову, интерес к представлению был совершенно утрачен. Мысли мои кружились нескончаемым хороводом. Я старался вникнуть в только что услышанное от Гофмансталя и найти в этом хоть какой-то смысл. От Холмса не было никакого проку; я попытался что-то шепнуть ему на ухо во время вступления, однако он приложил палец к губам и погрузился в музыку, оставив меня наедине с нелепыми догадками.

Возникало несколько объяснений. Либо эта женщина действительно вдова оружейного короля, либо самозванка. Если она та, за кого себя выдает — должен признать, что, судя по ее внешности, это чистая правда, — то что же представляет собой наша подопечная? Ведь она осведомлена о самых сокровенных тайнах личного характера, и у меня не оставалось никаких сомнений, что именно по этой причине ее и похитили.

Украдкой взглянув на Фрейда, я убедился, что он тоже ломает голову над этой загадкой, хотя со стороны могло показаться, что он глубоко взволнован судьбой персонажа в медвежьей шкуре. Однако блеск его глаз говорил мне, что мысли его бродят очень далеко.

В ландо по дороге домой от Холмса опять ничего нельзя было добиться: он упрямо не хотел разговаривать о деле и лишь делился своими впечатлениями от представления.

Когда мы наконец-то оказались в кабинете на Бергассе, 19, Фрейд пожелал жене спокойной ночи, нам же предложил бренди и сигары. Я принял оба предложения , Холмс же довольствовался кусочком сахара из белой фарфоровой вазочки на кухне. Мы расположились в креслах и совсем уже собрались обсудить дальнейшие действия, как Холмс, пробормотав извинения, сказал, что скоро вернется. Когда он вышел, Фрейд нахмурился, поджав губы, и грустно посмотрел на меня.