Я напряг глаза, глядя на цепкий маленький дух.

– Что ты здесь ждешь? – отчаянно прошептал я. – Почему я тебя вижу?

Он шевельнул губами, как будто намереваясь заговорить, но лишь едва заметно качнул головой, красноречивым жалобным жестом выражая свое замешательство.

Шаги приближались. Я еще раз попробовал уловить запах. Но его не было, не было даже пыльной вони вампирских одежд – только приближающийся шаркающий звук. Наконец к решетке подошла высокая, похожая на тень фигура изможденной женщины.

Я знал, что она мертвая. Знал. Я знал, что она мертва, как и маячивший у стены малыш.

– Поговори со мной, пожалуйста, ну пожалуйста, умоляю тебя, заклинаю тебя, поговори! – выкрикнул я.

Но призраки не могли отвести глаз друг от друга. Быстро, почти бегом, мальчик бросился к женщине и поспешил укрыться в ее объятиях, а она, забрав свое чадо, начала таять, несмотря на то что ее ноги продолжали царапать жесткий земляной пол, производя тот самый сухой звук, который возвестил о ее появлении.

– Посмотри на меня! – тихо умолял ее я. – Хоть одним глазком!

Она остановилась. От видения почти ничего не осталось. Но я все же заметил, что она повернула голову, и из ее глаз на меня полился тусклый свет. Потом она беззвучно исчезла, полностью растворилась в воздухе.

В полном отчаянии я лег на спину, машинально протянул руку и потрогал детский труп, еще чуть теплый.

Призраки являлись мне не каждый раз.

Я не стремился в совершенстве освоить умение их вызывать.

Эти духи, периодически собиравшиеся на сцене, где я совершал свои кровавые убийства, не были моими друзьями – скорее, они стали моим новым наказанием, проклятием. Они приходили в минуты моих самых жестоких душевных страданий, когда их кровь во мне была еще теплой, и в их лицах я не мог прочесть даже слабого намека, позволявшего надеяться на избавление. Их не озарял яркий луч светлых чаяний. Может быть, способность их видеть развилась во мне благодаря голоданию?

Я никому о них не рассказывал. В той гнусной темнице, в проклятом месте, где неделю за неделей ломалась моя душа, лишенная даже возможности обрести покой и утешительное забвение в закрытом гробу, я боялся их и постепенно их возненавидел.

Только много позже я узнал, что большинство других вампиров их не видят. Было ли это милосердие? Я не знал. Но я забегаю вперед.

Давай же вернемся к тому невыносимому времени, к тем испытаниям. В таком плачевном состоянии я провел около двадцати недель. Я больше не верил, что существует яркий, фантастический мир Венеции. Я знал, что мой Мастер умер. Я это понял. Все, что я любил, погибло.

Я тоже умер. Иногда мне снилось, что я дома, в Киеве, в Печерской лавре, что я стал святым. В такие моменты мое пробуждение было мучительным.

Когда ко мне пришли Сантино и седовласая Алессандра, они, как всегда, вели себя ласково. Увидев меня в таком состоянии, Сантино прослезился.

– Пойдем ко мне, – позвал он, – идем же. Ты начнешь заниматься со мной всерьез, идем. Даже такие жалкие создания, как мы, не должны так страдать. Идем со мной.

Я доверился его рукам, я открыл губы ему навстречу, я наклонил голову, чтобы прижаться лицом к его груди, и, слушая, как бьется его сердце, я сделал глубокий вдох, словно до этого момента мне отказывали даже в воздухе.

Алессандра очень нежно прикоснулась ко мне своими прохладными мягкими руками.

– Бедный маленький сирота, – сказала она. – Заблудшее дитя, какой же длинный путь ты прошел, чтобы найти нас.

Удивительно, но все, что они со мной сделали, показалось мне нашей общей бедой, общей и неизбежной катастрофой.

Келья Сантино.

Я лежал на полу, меня обнимала Алессандра, она покачивала меня и гладила по голове.

– Я хочу, чтобы сегодня ночью ты пошел с нами охотиться, – сказал Сантино. – Ты пойдешь с нами, со мной и Алессандрой. Мы не позволим другим тебя мучить. Ты голоден. Ты же очень голоден, правда?

Так началось мое пребывание среди Детей Тьмы. Ночь за ночью я молча охотился со своими новыми спутниками, со своими новыми возлюбленными, со своим новым господином и со своей новой госпожой, а когда я был готов серьезно заняться новыми уроками, Сантино, мой наставник, которому изредка помогала Алессандра, сделал меня своим учеником, оказав мне таким образом великую честь, о чем мне не замедлили сообщить, улучив момент, остальные члены собрания.

Я узнал то, о чем в свое время написал Лестат после моих откровений, – Великие Законы.

Первый. По всему миру мы составляем общества, у каждого общества есть свой предводитель, своего рода настоятель монастыря, и мне предстоит стать таким предводителем. В мои руки будут отданы бразды правления. Я, и только я, буду определять, когда следует создать нового вампира; я, и только я, буду следить, чтобы превращение производилось надлежащим образом.

Второй. Темный Дар, ибо у нас это так называется, запрещается передавать тем, кто не обладает физической красотой, ибо порабощение Темной Кровью красивых людей более приятно справедливому Богу.

Третий. Нельзя допускать, чтобы создателем нового вампира становился кто-либо из древних, ибо со временем наши силы возрастают, и кровь старейших вампиров слишком могущественна для молодых. Свидетельство тому – моя собственная трагедия, ибо меня создал последний из известных нам Детей Тысячелетий, великий и ужасный Мариус. Я обладаю силой демона и телом ребенка.

Четвертый. Ни один из нас не смеет уничтожить себе подобного, за исключением предводителя общества, который должен быть готов в любой момент решить судьбу непокорного подданного. Всех странствующих вампиров, не принадлежащих ни к какому обществу, предводитель обязан уничтожать без промедления.

Пятый. Ни один вампир не имеет права открыть тайну своей истинной сущности или волшебную силу в присутствии смертного и остаться в живых. Ни один вампир не имеет права делать какие-либо записи, способные выдать эту тайну. Смертный мир не должен знать ни одного вампирского имени, и все свидетельства нашего существования, попадающие в царство смертных, должны уничтожаться любой ценой, как и те, кто допустил столь ужасное нарушение Божией воли.

Это еще не все. Мне предстояло изучить множество ритуалов, песнопений и усвоить целый ряд традиций.

– Мы не входим в церкви, ибо в этом случае Господь поразит нас молнией, – объявлял Сантино. – Мы не смотрим на распятие, и присутствия такового на шее смертного достаточно для того, чтобы оставить его в живых. Мы отводим глаза от изображений Святой Девы и ни в коем случае к ним не прикасаемся, в какой бы форме они нам ни встретились. Мы трепещем перед ликами святых.

Но тех, кто пренебрегает защитой Господа, мы разим Божественным огнем. Мы питаемся, где и когда нам угодно, жестоко, как невинными, так и теми, кто благословлен красотой и богатством. Но мы не похваляемся перед миром своими деяниями, не похваляемся и друг перед другом.

Великие замки и залы закрыты для нас, ибо мы ни при каких обстоятельствах не смеем вмешиваться в судьбу, уготованную Господом нашим для тех, кто создан по его образу и подобию, иначе, чем вмешиваются в нее паразиты, или пылающий огонь, или Черная смерть. Мы – проклятие Тьмы. Мы вечны.

А завершив во имя Господа свои труды, мы сходимся вместе, избегая удобств, богатства и роскоши, в подземельях, благословенных нами для сна, и лишь при свете огня и свечей мы собираемся, чтобы читать молитвы, петь песни и танцевать, да, танцевать вокруг костра, тем самым укрепляя волю, тем самым разделяя свою силу с нашими братьями и сестрами.

Шесть долгих месяцев прошло за изучением этих уроков. В это время я совершал вместе с остальными вылазки в римские переулки, где охотился и объедался теми, от кого отвернулась судьба, с легкостью отдав их в мои руки.

Я не искал больше в их мыслях преступления, оправдывающего мою хищную трапезу. Я больше не тренировался в утонченном искусстве убивать, не причиняя жертве боли, я больше не стремился избавить несчастных смертных от жуткого вида моего лица, моих безжалостных рук и острых клыков.