Воспоминания, как рои потревоженных пчел, осаждают меня, и мне остается одно писать и писать.
Итак, мы отправились с Петро в деревню.
Петро, старый слуга нашего дома, обожал отца и меня, да и вообще любил всю нашу семью. Это был добрый, веселый старик, всегда готовый помогать мне во всех шалостях, достать ли птичье гнездо, смастерить ли удочку, принести ли живого зайца… В Петро я всегда находил усердного помощника.
Но за последнее время Петро очень переменился: его уже не интересовали больше ни наши зайцы, ни ловля рыбы, ни даже молодой ворон с перебитым крылом, что подарил мне кучер.
Петро молчал по целым часам, и только глаза его страшно бегали и как-то загорались злобой, когда он хотя издали видел проходившего старого слугу графа, привезшего гроб.
Он что-то бормотал, и «старый дьявол» частенько срывался с его губ.
Вся дворня знала ненависть старика к приезжему американцу, и всех это удивляло, так как добрее и обходительнее, чем Петро, не было человека в замке.
Чем вызвал американец к себе ненависть – трудно сказать. Он был так тих и так непритязателен. Все время он проводил или в своей сторожке, которую исправил, или в склепе, у гроба своего господина. Реже он тихо бродил в той части сада, где было его жилье.
Ни в людской, ни в кухне он никогда не появлялся. От общего содержания он тоже отказался.
– Мой господин оставил мне достаточно, чтобы не умереть с голода, – объяснил он отцу.
Кое-кто из наших привилегированных слуг думали свести знакомство с новым жильцом; но живо отстали, обиженные его гордыми и холодными ответами.
Отказ от общего стола тоже многих задел за самолюбие, а над выражением «не умру с голоду» слышались шутки.
– Ишь ты, приехал сухой да серый, а теперь так растолстел, что в дверь не войдет, да и губы красные, что твоя кровь! – смеялась Марина, молодая веселая поломойка.
– Не верещи! – крикнул на нее Петро, – вот заест тебя, так не так еще потолстеет.
– Подавится, – заливалась смехом Марина.
Пока довольно, Альф.
Ты спросишь, какие дела с Ритой? Великолепно. Бросая перо, я сбрасываю и все прошлое и принадлежу только моей чудесной невесте.
Иногда мне приходит на ум – время ли теперь заниматься воспоминаниями, не лучше ли наслаждаться настоящим?
Но в тиши ночи, после горячих поцелуев меня тянет к воспоминаниям, а следовательно, и к перу, Что это? Видимо, за долгую жизнь изгнанника назрела потребность высказаться…, и даже сама любовь не в силах заглушить ее.
И так до следующего раза. Завтра иду отыскивать подарок, достойный моей милой.
– Господа, я продолжаю разговор о снах, – сказал хозяин, как только Карл Иванович прервал чтение.
– Что! Спать! Рано еще, – раздались голоса.
– Ну, кто как, а я ухожу, – встал первый капитан Райт.
Сегодня так до него и не добрались, а все это ваши чтения. А по правде говоря, и разобрать-то в них ничего нельзя. Молодежи ничего не осталось, как только покориться решению старших.
Библиотекарь аккуратно сложил старые, пожелтевшие листки и, поклонясь, вышел из комнаты.
– Завтра в Охотничьем доме, – кричали ему вслед.
– Хорошо.
Назавтра за час до захода солнца вся компания собралась к Охотничьему дому.
На высокой башне развевался флаг свободной Америки (голубое поле с серебряными звездами) – это была лесть перед владетельным американцем.
Дом был невелик, но странной архитектуры; видимо, его построили не сразу, а надстраивали и пристраивали понемногу. Стены из серого камня облупились, выветрились, но все это скрадывалось сильно разросшимся диким хмелем и вьющимися ролями. Окна нижнего этажа до половины были закрыты боярышником и жасмином. Да и вообще растительность, никем не задерживаемая, развилась во всей красе и часто являлась почти непроходимой У крыльца общество было встречено управляющим Смитом и его помощником, местным уроженцем, Миллером.
Из довольно темной прихожей с допотопными колоннами гости прошли в ярко освещенную столовую.
Комната большая, но узкая, видимо, всегда имела это назначение: большой камин, несколько вделанных в стену шкафов, украшения из рогов и голов убитых зверей подтверждали это предположение. Охотничьи картины по своей аляповатости ясно говорили о своем местном происхождении и невольно наводили на мысль, что изображенные на них сцены взяты из жизни владельцев.
Вот седой старик наступил на голову убитого медведя. Рядом висит картина, изображающая прекрасную породистую собаку, впившуюся зубами в загривок волка. Ноги хищного животного упираются в лежащего на земле человека: судя по одежде – егеря. Молодой человек в бархатном плаще держит наготове ружье, чтобы прийти на помощь своей собаке. А вот у ног прекрасной охотницы лежит благородный олень.
Когда-то дорогие тисненные золотом обои отстали и потемнели, но хитрый янки уже в очень плохих местах повесил флаги в честь гостей, а так как гости были разной национальности, то флаги своим разнообразием напоминали ярмарку. На стене против камина висел красивый бархатный ковер и еще больше усиливал пестроту комнаты. Мебель была тяжелая, орехового дерева.
Слуги торопливо бегали, приготовляя ужин. В ожидании его хозяин предложил осмотреть дом. Все охотно согласились.
Из столовой шел узкий с несколькими поворотами коридор. В конце его было круглое окно, с разноцветными стеклами, часть стекол была выбита и заменена белыми. При таком скудном освещении даже днем коридор был темен.
По коридору шли небольшие комнаты, видимо, спальни. Каждая из них имела одну или две кровати. Кровати были все старинные деревянные, но с новыми тюфяками, набитыми свежим сеном.
На одном из поворотов коридора управляющий открыл дверь в противоположную сторону от расположения спален.
Общество весело вошло в открытую дверь. Новая комната была большая, с широкими окнами, выходившими к озеру.
Обстановка ее отличалась богатством и роскошью. Высокая резная кровать под парчовым балдахином, с золотыми амурами в головах, конечно, не могла служить ложем для мужчины; да и вся остальная меблировка напоминала о прекрасной, избалованной женщине.
Изящный туалет с дорогим венецианским стеклом, шкапики, этажерки, столики – все это могло удовлетворить самую прихотливую красавицу.
– Э, Гарри, да мы никак попали в замок фей, – вскричал всегда спокойный Райт.
Все с интересом принялись осматривать комнату.
– Да, несомненно, это жилище женщины, смотрите, – сказал доктор, открывая один из столиков.
Там, прикрытые легким слоем пыли, лежали принадлежности дамского рукоделия: шелка, еще сохранившие свой яркий цвет, шерсть, немного истлевшая, а особенно много бисера и мелкого жемчуга. Крошечный золотой наперсток с вставленным опалом, красивые ножницы, иголки и все прочее, без чего не может обойтись женщина.
– Мы ничего здесь не трогали, – как бы извиняясь, сказал управляющий, посматривая на пыль.
– Отлично сделали, – ответил хозяин. – Осмотр жилища феи доставит удовольствие мне и моим друзьям.
И в подтверждение своих слов он открыл дверцу одной из шифоньерок.
Тонкая ароматная струя лаванды наполнила комнату. На полках лежало прекрасное белье, отделанное настоящими кружевами; вороха лент, бантов, цветов. Тут же стояли изящные маленькие туфельки.
– А вот и ларец с драгоценностями, – указал доктор на довольно большую шкатулку. Шкатулка неоспоримо японской работы была украшена золотом и перламутром.
– Посмотрим, что прятала в нем красавица, – прибавил Гарри, беря ящик в руки.
Но все старания открыть крышку не повели ни к чему. Ларец имел свой секрет! А что он не был пуст, доказывала его тяжесть.
– Придется оставить до другого раза, – сказал Гарри, ставя на прежнее место и закрывая шкаф.
