— Это на Волоколамском шоссе, Васек?

— Везде гнали. Их прямо тысячами уложили.

— Теперь не сунутся больше!

— Куда там!..

— Наши бойцы грудью за Москву стояли!

— Еще бы! Мы свою землю никому не отдадим.

— От Сергея Николаевича давно писем нет, — вспомнив вдруг учителя, грустно говорит Одинцов.

— Ребята, а может, и он Москву защищал? И где-нибудь стоял и смотрел в полевой бинокль, а? Ведь мы от Москвы недалеко все-таки, а? — с радостной надеждой в сияющих черных глазах, говорит Саша.

Ребята не отвечают. Васек смотрит куда-то далеко за сугробы, за деревья, в глубь парка. Белая, закудрявившаяся от мороза меховая шапка, белые брови и ресницы и заиндевевший шарф под подбородком делают его похожим на елочного деда-мороза с синими-синими глазами и красными щеками. Ребята вспоминают о елке.

— Пойдем! А то поздно уже, — говорит Мазин.

— Постойте! — просит Сева. — Давайте закроем глаза, помолчим и потом сразу скажем, кто как чувствует: увидим мы еще Сергея Николаевича или нет?

— Давайте, давайте!

Ребята крепко зажмуривают глаза и секунду напряженно молчат, потом сразу, как по команде, радостно выпаливают хором:

— Увидим! Увидим!

— Ну, тогда — ура!.. За елкой! Пошли!

— Стойте! А насчет Мити, и Генки, и Степана Ильича, и тети Оксаны как же? — спрашивает Саша. Ребята снова зажмуриваются:

— Увидим! Тоже увидим!

— Эх, вот счастье было бы! Скорей бы только нам победить Гитлера! Тогда все у нас будет: и школа будет, и Сергей Николаевич, и Митя, — мечтает вслух Васек.

— И папа твой приедет, и мой папа, и Лидин…

— И мои мал мала приедут, — нежно улыбается Саша.

— Да они уже выросли, твои мал мала, они теперь уже большие, — убежденно говорит Одинцов. — Ты их и не узнаешь, пожалуй!

— Нет, что ты! — пугается Саша. — Я всех узнаю… Я бы их через много-много лет узнал, если б они даже старые были!

— И правда, ребята, кажется, будто годы прошли с тех пор, как нас родители на Украину провожали, а всего только несколько месяцев. Вот странно! — удивляется Сева.

— Какие несколько месяцев! Мне самому уже сто лет стало, — уверяет Мазин.

— Мне тоже! — подхватывает Петька. — Сто лет, а ума нет!

— Хватит! Замерзнем! Пошли за елкой! — торопит Васек.

Голубые сумерки уже окутывают дома и улицы, когда, запрягшись в санки, мальчики привозят в школу срубленную елку Зеленые мохнатые ветки, распластавшись по обеим сторонам, с тихим шелестом заметают снег; сзади, придерживая густую верхушку, идут Нюра и Лида.

— Куда это махину такую приволокли? — удивляются санитары.

— У нас в школе всегда такая была! — с гордостью отвечают усталые ребята.

Новый год вошел в маленький городок без праздничного шума, как тихий гость, и, хотя в домах было сурово и невесело, в каждой семье встретили его с надеждой и за скромным ужином подняли бокалы за победу. За тех, кто на фронте.

Прошло несколько месяцев после нападения гитлеровцев. В города и села приходили извещения о героической гибели наших бойцов. Матери оплакивали сыновей, сестры — братьев, жены — мужей, а несметные полчища врагов все шли и шли, заливая кровью нашу землю…

Они рвались к сердцу нашей Родины — к Москве. Весь народ поднялся на борьбу с врагом.

В тылу люди работали с удвоенными усилиями и жадно ловили сообщения с фронта.

После каждого урока географ Костя доставал из кармана свернутую в трубку газету и, показывая по карте места, где шли бои, читал утреннюю сводку.

Однажды Костя прочел ребятам про подвиг юной партизанки Тани в селе Петрищеве.

Мужество и стойкость комсомолки Тани, ее гордое презрение к озверевшим врагам потрясли ребят.

Слушая Костю, каждый из них мысленно ставил себя на место этой девушки-героини, каждый хотел быть с ней рядом. защищать ее, бороться вместе с ней до конца.

Прочитав очерк, Костя спрятал газету в карман и долго холил по комнате, позабыв и об уроке и о ребятах.

С этого дня Костя как-то изменился. Голубые глаза его часто туманились внутренней тревогой. Иногда среди урока он подходил к окну и, щурясь от белизны снега, нетерпеливо говорил:

— Придет же весна когда-нибудь!..

И тут же, обрывая себя, поспешно возвращался к занятиям.

Время на Костиных уроках шло незаметно. Спрашивая заданное, Костя обязательно ставил отметку. Ребята учили добросовестно, и все отвечали на «отлично».

Тетрадь отметок Костя держал у себя.

Однажды, просматривая ее, он покачал головой и почти с огорчением сказал:

— Что это у вас все «отлично» да «отлично»?

— А разве это плохо? — засмеялась Лида Зорина.

— Пожалуй, что и плохо. По таким, отметкам я никак не могу определить, где ваше слабое место. Неужели уж так хорошо все знаете? Надо будет назначить проверку.

— А ты бы не предупреждал. Костя, что будет проверка, — советовал ему Одинцов.

— Нет, почему же? Подготовьтесь. Какой же смысл в том, чтобы вы ошибались!

Костя не раз, как бы мимоходом, говорил о том, что к весне их занятия должны быть окончены.

Как-то к Трубачевым забежала Таня. Она часто видела Костю в райкоме комсомола.

— Затосковал ваш Костя, на фронт просится. Весной, верно, уйдет.

Васек и Саша опечалились.

— Анатолий Александрович весной, наверно, тоже уедет Он говорил, что его с комсомольцами в колхоз пошлют работать. Останется у нас одна учительница, — озабоченно сказал Васек.

— Весной много воды утечет, — пошутила Таня и, вздохнув, стала прощаться.

— Опять надолго уходишь? Ты совсем забыла нас! — с обидой сказал ей Васек. Таня обняла его:

— Никогда не говори так. Я ведь учусь и работаю, боевую подготовку прохожу!

— Это зачем же тебе понадобилось? — строго спросила тетя Дуня.

— Мало ли зачем! Многие комсомолки проходят…

Васек с уважением посмотрел на Таню. Таня заметила его взгляд и за — смеялась.

Васек представил себе, как она марширует, и тоже засмеялся.

— Ну, не забыли еще свои смешки-пересмешки? — добродушно пошутила тетя Дуня.

— Нет, не забыли, — ответила Таня, но смех ее вдруг умолк.

Она быстро встала и пошла к двери. На пороге оглянулась и неожиданно шепотом сказала:

— А та партизанка в селе Петрищеве была наша, московская, комсомолка — Зоя Космодемьянская.

Несмотря на то что стоял уже март и изредка сквозь снежные тучи пробивалось солнце, погода была морозная, резкие ветры наметали по обеим сторонам улиц сугробы. В не защищенных заборами дворах люди, выгадывая более короткий путь, протаптывали новые дорожки, похожие на кривые улицы и переулки. Иногда откуда-то из парка на маленький городок налетала снежная метель и в двух шагах прятала от человека знакомое крыльцо. А то из белых туч начинал падать на землю тихий, кроткий, ласковый снежок; он ложился на шапки, воротники и волосы и тут же таял от близости человеческого тепла.

В один из таких дней в госпиталь привезли тяжелораненых.

Васек вместе с ребятами стоял во дворе и смотрел, как санитары осторожно выносят из машины носилки, как старшая сестра в халате и теплом платке, озабоченно хлопочет, распределяя раненых по палатам. Нина Игнатьевна не позволяет ребятам помогать, но они стоят наготове, украдкой поправляют сбившиеся одеяла, открывают пошире двери, провожают каждые носилки. Им хочется сказать раненым какие-то теплые слова, дотронуться до чьей-то бледной руки, выразить сочувствие, ласку.

— Вы не бойтесь, вы поправитесь. У нас хорошие доктора, — выскакивая во двор без пальто, шепчет Нюра бородатому пожилому красноармейцу.

За пожилым красноармейцем санитары выносят из машины носилки с молоденьким бойцом, почти мальчиком. Ребята смотрят на бледное безусое лицо, на запекшиеся от жара пухлые губы, жадно хватающие морозный воздух, на втянутые щеки с лихорадочным румянцем. Голова раненого в расстегнутой шапке с ушами беспокойно съезжает с подушки, глаза в беспамятстве блуждают по сторонам. Ребята подходят ближе. Васек идет рядом, поддерживая носилки.