Рассказ вызвал неудержимый хохот распутной компании. Но кто-то донес об этом графине, и можно представить себе, какая буря чувств обуяла ее. Гнев госпожи Платтен усугублялся еще и тем, что его приходилось скрывать. Разумеется, она не могла потребовать от своего любовника, курфюрста, чтобы он отомстил за нее. Уж кто-кто, а Эрнест должен был оставаться в неведения. Но не только поэтому решила она отсрочить возмездие. Сперва надо было тщательно, до мелочей, все продумать. Ну, а уж тогда… Тогда этот не в меру самонадеянный хлыщ горько поплатится за нанесенную ей обиду.

Возможность нанести удар предоставилась графине довольно скоро, и предоставилась в значительной степени благодаря новому проявление ненависти госпожи фон Платтен к Софи. Она свела принца Георга с Мелузиной Шулемберг. Мелузина, ставшая спустя несколько лет герцогиней Кендал, еще не достигла тогда той крайней степени худобы и безобразия, из-за которых впоследствии стала притчей во языцех в Англии. Но и в юности она не отличалась привлекательностью. Впрочем, обольстить принца Георга было нетрудно.

Тупой распутник, не ведавший благородства, склонный к чревоугодию, обильным возлияниям и сквернословию, он нашел в Мелузине фон Шулемберг идеальную партнершу. Введение ее в роль титулованней наложницы состоялось на балу, который принц Георг давал в Херренхаузене и на котором присутствовала принцесса Софи.

Она привыкла к грубому распутству своего мужа и была безучастна к его похождениям, но такое публичное оскорбление переполнило чашу ее терпения. На другой день она покинула Херренхаузен, найдя прибежище у своего отца в Зеле.

Однако отец принял ее прохладно, отчитав за своеволие и легкомыслие, не соответствующие, по его мнению, ее достойному и высокому положению. Он посоветовал ей впредь проявлять больше благоразумия и смирения, как и подобает замужней женщине, и отправил назад.

Георг встретил жену крайне неприязненно: на сей раз она проштрафилась куда больше обычного, выказав непростительное неуважение к его особе. Пусть уразумеет, что своим нынешним положением она обязана супругу. И он будет признателен ей, если она хорошенько взвесит свое поведение к его возвращению из Берлина, куда он вскоре намерен отбыть. Георг предупредил Софи, что более не собирается сносить от нее подобных выходок.

Все это он произнес с гримасой холодной ненависти на дряблой синюшной жабьей физиономия, с трудом удерживая в равновесии свою неуклюжую приземистую фигуру и силясь придать ей некоторую осанку.

Вскоре он отравился в Берлин, увозя с собой ненависть к жене, оставляя дома смятение и еще большую ненависть ее к себе. Повергнутая в отчаяние, Софи пыталась найти верного друга, который мог бы дать ей столь необходимую сейчас поддержку, избавил бы ее от невыносимой участи. И вот, волею судеб, в эту тяжелую минуту рядом с ней очутился друг детских лет, друг преданный, как она полагала (и это действительно было так), изысканный дерзновенный Кенигсмарк, златокудрый, прекрасноликий, с загадочными голубыми глазами…

Как-то летним днем, прогуливаясь с ним вдоль аккуратно подстриженной живей изгороди английского парка, окружавшего дворец Херренхаузен, такой же неказистый и приземистый, как его строители и обитатели, она излила Филиппу душу и, страстно желая сострадания, рассказала ему обо всем, что прежде, страшась позора, скрывала от посторонних. Софи не утаила ничего; она сетовала на свою несчастливую жизнь с грубым супругом, говорила о бесчисленных унижениях и оскорблениях, о боли, которую она раньше стоически прятала в тайниках души; призналась даже в том, что иногда Георг бил ее. Кенигсмарк то краснел, те бледнел, меняясь в лице, и эти превращения отражали охватившие его бурные чувства. Его бездонные глаза цвета сапфира гневно засверкали, когда женщина под занавес поведала ему о перенесенных побоях.

— Довольно, госпожа, — воскликнул он. — Я клянусь вам, что он будет наказан, да услышит меня Господь!

— Наказан… — машинально повторила Софи, остановившись и глядя на Филиппа с грустной недоверчивой улыбкой. — Друг мой, я ищу не кары для него, а избавления для себя.

— Одно другому не помеха, — с жаром отвечал он, похлопывая ладонью по рукоятке шпаги. — Вы избавитесь от этого грубияна, как только я настигну его. Нынче же вечером я последую за ним в Берлин.

— Что вы намерены сделать? Что все это значит? — спросила она.

— Я проткну его насквозь своей шпагой и сделаю вас вдовой, госпожа.

Софи покачала головой.

— Принцы не дерутся на дуэли, — с презрением сказала она.

— Я нанесу Георгу такое оскорбление, что у него не будет выбора, разве что он и вправду не знает ни стыда, ни совести. Я улучу такую минуту, когда вино придаст ему достаточно храбрости, чтобы принять вызов. А если ничего не выйдет, и он спрячется за свой титул — что ж, есть и другие способы покончить с ним.

Быть может, в этот миг Филипп вспомнил о мистере Тинне.

У бедняжки Софи потеплело на душе: ведь это из-за нее граф выказывает такое пылкое безрассудство и романтическое негодование. А она уже давно холодна как лед, ведь она жаждет любви и нуждается в сострадании. Поддавшись внезапному порыву, она стиснула руку Филиппа.

— Друг мой, друг мой! — дрожащим голосом вскричала она. — Вы сошли с ума. Вы прекрасны в своем безрассудстве, но все же это — безрассудство. Вы подумали, что станет с вами, если вы действительно это сделаете?

Он отмахнулся от ее доводов презрительным, почти сердитым жестом.

— Разве дело в этом? Меня больше волнует, что станет с вами. Я рожден, чтобы служить Вам, моя принцесса, и вот это время наступило… — Филипп улыбнулся, пожал плечами, потом выразительным движением воздел руки к небу и вновь уронил их вдоль тела. В этом человеке как-то одновременно уживались и дворянин, и сказочный герой, и странствующий рыцарь.

Она подошла к нему, взялась своими белыми руками за голубые отвороты мундира и нежно заглянула в его прекрасные глаза. Возможно, впервые в жизни она была близка к тому, чтобы поцеловать мужчину, но только как любимого брата, в знак глубокой благодарности за его преданность ей, женщине, не имевшей по-настоящему верных друзей.

— Знай вы, какой бальзам на мою израненную душу пролили этим доказательством вашей дружбы, вы бы поняли, что я не нахожу слов, чтобы выразить мою признательность, — молвила она. — Я в замешательстве, и не знаю, как вас благодарить.

— Не надо благодарности, — отвечал Филипп. — Я сам полон признательности к вам за то, что вы обратились ко мне в час нужды. Единственное, о чем я вас прошу, — это позволить мне действовать по собственному усмотрению.

Софи покачала головой. Она заметила, что его взгляд становится все более встревоженным. Филипп хотел было возразить подруге, но она опередила его.

— Окажите мне услугу, если на то будет ваша воля. Видит Бог, мне нужна помощь верного друга. Но форму этой услуги я должна избрать сама. Только так, и никак иначе.

— Но каким же образом могу я помочь вам? — нетерпеливо спросил граф.

— Я хочу бежать из этого ужасного города, покинуть Ганновер и никогда не возвращаться сюда.

— Бежать? Но куда бежать?

— Не все ли равно? Куда-нибудь, лишь бы подальше от этого ненавистного двора. Куда угодно. Ведь мой отец отказал мне в приюте, на который я так надеялась. Я бы уже давно бежала, не будь у меня детей. Две моих крошки — вот ради кого я проявляла такое долготерпение. Но теперь и ему пришел конец. Увезите меня отсюда, Кенигсмарк, — она опять вцепилась в отвороты его мундира. — Если вы действительно хотите мне помочь, то посодействуйте моему побегу.

Он взял ее ладони в прижал их к своей груди. Румянец заиграл на его щеках. В его глазах, глядевших прямо в ее полные боли глаза, внезапно вспыхнул огонек вожделения. Страсть быстро охватывает чувствительные романтические натуры, и ради страсти они готовы на самые рискованные приключения.

— Моя принцесса, пока ваш Кенигсмарк жив, вы можете рассчитывать на него.