– Не-е-ет!!! – громыхнуло над бескрайней степью.

– Так выступим же, не мешкая! И пускай Сульдэ решает, достойны ли мы победоносно шествовать по этим новым землям, на которые его воля нас привела! Вперёд, мои могучие барсы! Хур-раг-гх-х-х!!!

Взвилась длинная ажурная плеть. Ожгла бок скакуна.

Иноходец Джуггэ взвился на дыбы. Заржал, показывая Небу воинственную улыбку-оскал. Несколько раз ударил копытами передних ног по податливому воздуху и опустился на землю. Подсел… И, наконец, рванув с места, выбросил обе передние ноги далеко вперёд. Почти одновременно взрыл ими почву, завершая прыжок.

Первый шаг!

Первая песчинка, оброненная на оглушительно пустынную поверхность нижнего отделения песочных часов.

Новый отсчет времени на шкале Вечности.

Первый шаг по нескончаемой тропе Военного Похода. Сделал его стремительный хурдум хуба Джуггэ, подаренный Великому Хану старшим сыном Джучи. Тайна смерти которого так и останется неразгаданной где-то там, позади, в прошлой жизни… Сохранил конь, сам того не ведая, жизнь хану – унёс на себе от злобных демонов, стелившихся по следу. Теперь же – уносил по новой тернистой тропе навстречу желанным победам.

…Серый в яблоках иноходец быстро удалялся, грациозно выбрасывая правую переднюю ногу. Вслед ему, спохватившись и настёгивая коней, вытягивался, лязгая железом, ударный клин первой тысячи – отборнейший из отборных. Отряд багатуров. Напряглись, ожидая команд своих нойонов, другие тысячные колонны… Немного запоздав, пронзила даль звуками будоражащая труба дунгчи Тасигхура.

Где-то впереди простирались неведомые земли, возможно, усеянные цветами, а может, пропитанные смертью насквозь…

Где-то, не далее десятичасового перехода отсюда, навстречу монголам спешила целая грозная армия, если верить словам этой подколодной парочки – Кусмэ Есуга и Дэггу Тасха. И абсолютно ни за что нельзя было поручиться, только молить Небо, просить его не отвращать свои благосклонные очи. И всё-таки по губам Великого Хана блуждала, угасала и вспыхивала вновь – улыбка! И прищуренные глаза посветлели до невиданного ранее серо-жёлтого оттенка.

Давно уже не видал Хасанбек своего обожаемого Повелителя таким счастливым!

Шаг за шагом, постепенно срываясь на полурысь, уходили одна за одной колонны всадников, выстраивались в тяжёлую бронированную змею, ползущую навстречу Неизвестности.

Шаг за шагом. По бесконечной дороге войны…

Лишь чуть различимый среди облаков орёл неподвижно парил над ними. Медленно оскальзывая с нисходящих потоков и тут же взбираясь на восходящие. И – что тут дивного? – должно быть, сам того не желая, плыл в одном направлении с Чёрной тьмой Чингисхана.

Хасанбек скакал в полный опор. Тёплый упругий ветер развевал полы его плаща, незло хлестал по лицу. Где-то совсем рядом с ножнами, ритмично покачивающимися в такт движениям скакуна, расходилась волнами незримая упругая сила. Возле самой земли, во все стороны от темника. Энергия недавно произнесённых им непростых слов: «Храни меня, о Стремительный и Ненасытный…»

И наверное, уже не раз прошептал-добавил Хасанбек к этому старому заклятию четыре новых слова: «…в этом Вечном Походе».

Иначе – отчего бы неустанно шевелились его губы, при застывшем, тяжёлом, как клинок его меча, взгляде?

Наверное, именно такой исподлобный взгляд загнанный волк бросает из чащи на человеческое жильё.

Дома с виду были так близко, что пяток шагов сделай – упрёшься в скрипучую деревянную калитку, и она своим ворчанием разбудит кого-нибудь из домочадцев. Я отвёл от глаз свой мощный комбинированный бинокль «Зевс», попутно по привычке запомнив показания дальномера. Расстояние до ближайшего дома составляло 294,8 метра.

Жилища, судя по всему, были русскими избами; «самыми что ни на есть», с резными наличниками и ставнями, с коньками на крышах и взаправдашними завалинками. Да и маячивший в начале улицы колодец с «журавлём», склонившимся поближе к воде, вряд ли мог иметь другую национальность. Но вот только… веяло от этой деревни некоей музейностью. Не могла в наши дни, искорёженные тотальным «прогрессом цивилизации», сохраниться до мелочей такая красота, непонятно какого века. Никак не могла!

Пришлось в который раз невольно переспросить самого себя: и куда ж я попал?!

Хотя вопрос этот уже давным-давно стал обыденным…

Было раннее утро, и улицы выглядели безжизненными. Солнце ещё не вырвалось из-за плотных облаков, скопившихся на горизонте, а небо не наполнилось голубым свечением, просто нависало светло-серой бездной, напоминая неохотное пробуждение после липкой, знойной июльской ночи без сновидений.

Деревенька располагалась, на мой профессиональный взгляд, очень удачно. Одна улица, самая длинная, примыкала к смешанному лесу, дуговидно повторяя очертания его опушки. Она напоминала нестройную атакующую цепь, что нехотя наступала на лес огородами, о чём свидетельствовали многочисленные, ещё не выкорчеванные пни побеждённых деревьев. В самом конце, дальнем от меня, улица резко отворачивала от леса крючкообразным отростком в пять-шесть домов, словно бы там поселились отступники от общего дела. Две другие улицы, а их в деревне и было-то всего три, отходили от «лесной», как я её окрестил, в сторону под разными углами, пытаясь слиться в чистом поле, но так и не сумев этого сделать. Между полосами улиц кое-где особняком стояли несколько домишек с подворьями, обнесёнными заборами, остальная земля, вероятно, использовалась для выпаса домашней живности.

В этот рассветный час утонувшая в зелени деревня безмолвствовала. Правда, где-то вдали в большом количестве по очереди коротко ржали лошади, как бы переговариваясь между собой, да одиноко и беззлобно лаяла чья-то собака, может, вылаивала свою собачью тоску по закатившейся невесть куда собеседнице-луне.

Неожиданно неподалёку от меня «заговорил» топор невидимого дровосека, упруго и нечасто ударяя по древесине. Я насторожился, некстати усмехаясь. Просто ничего не мог поделать со своей улыбкой. Память ехидно подсунула мне строчки из элементарной школьной программы. Образчик наследия поэта позапрошлого века Некрасова, модернизированные неким пародистом столетия не то прошедшего, не то нашего: «В лесу раздавался топор дровосека – он тем топором отгонял гомосека…»

Да-а уж, далеко не первый десяток лет отсчитывает себя век нынешний, компьютерный, а по-прежнему не забываемы чтящим народом великие классики бумажной литературы. Вот я, как типический представитель оного народа, не заб…

Я стиснул зубы, поиграв желваками. Улыбка сникла, потом угасла. На смену ей наконец-то пришло дельное соображение: пообщаться с хозяином топора и выведать у него кое-что из местных реалий. Для этого пришлось покинуть разлапистые ветви гостеприимной сосны на окраине леса, с которых я и рассматривал окрестности.

Обнаружить дровосека было несложно, хотя бы потому, что он ни от кого не прятался, как, впрочем, и никого не отгонял, а стоял как раз там, где один из огородов схлестнулся с лесом в невидимой борьбе за жизнь. Возле «рыцаря пилы и топора» лежали пара берёзовых стволов, спиленных загодя, куча обрубленных и уже увядших веток и с десяток отпиленных чурок. Вот их-то он и рубил на поленья, ставя по очереди на самый толстый пень.

Роста дровосек был среднего, сухощав и подвижен. В белом рубище, подпоясанном веревкой, в чёрных штанах и – неожиданно – в сапогах. Я сразу кратко определил его статус: крестьянин, безуспешно мечтающий о зажиточности. Несколько минут понаблюдал за его умелыми действиями, попутно убедившись, что он один. И лишь потом решился привлечь внимание, стараясь сделать это помягче, чтобы крестьянин с перепугу не отчленовредительствовал себе что-нибудь жизненно-нужное.

– А что, отец, немцы в деревне есть? – брякнул я первое, что взбрело в голову, придав вопросу непонятную интонацию, – то ли «своего» на оккупированной территории, то ли шутника, изнывающего от безделья.