— Ладно. Утром я возьму эскадрон из гарнизона, и мы арестуем ее.

Старик перевел свои призрачные глаза, и пергаментные пальцы заученным движением натянули капюшон мехового плаща на лысый череп:

— Это должно быть сделано немедленно. Этой ночью.

— Как? Родители девчонки не дадут увести ее ночью. Эти фермеры отнюдь не такие трусы, как горожане. Они прямо-таки гордятся своей независимостью.

— Хозяин обещал мне твою помощь, Рокингем. Пойдем со мной, тебя одного будет вполне достаточно.

— Меня? Ты хочешь сказать, что именно для этого ты вытащил меня из Блекхолла и приволок в эту проклятую долину?

— Мне нужен был кто-нибудь вроде тебя, уже подготовленный хозяином.

— Да о чем ты? — с нетерпением воскликнул солдат.

Но вместо ответа старик вытащил длинный кинжал, сверкнувший в свете луны тусклым серебром, и мгновенным ударом вонзил его в живот Рокингему. Простонав, тот упал на спину, дав возможность прорицателю полоснуть по ране еще раз.

Зажав руками живот и стараясь удержать выпадающие внутренности, Рокингем простонал:

— Чт-т-то ты сделал?

Но вместо ответа Дизмарум, не убирая окровавленного кинжала, воздел к небесам вторую руку, оканчивавшуюся морщинистым обрубком:

— Идите же, дети мои! Ищите ее! Будьте моими глазами. Будьте моими ушами. Уничтожьте всех, кто стоит на нашем пути!

Слабея, Рокингем упал на руку, другой все еще продолжая зажимать страшную рану. Живот его жгло, как раскаленными угольями, начиналась агония. С протяжным криком он упал на бок и разжал руку.

Перед глазами у него потемнело, и в этой призрачной темноте он вдруг увидел, как из его распоротого живота выползают тысячи белых, похожих на червей личинок.

Оказавшись на холодном воздухе, они вдруг начали расти до размеров человеческой руки, и эта живая отвратительная масса кишела вокруг него, закапывая что-то в мерзлую землю и затем исчезая прочь. Но вот тьма стала совсем плотной, Рокингем умер.

И последним, что старый воин услышал на этой земле, были слова пророка:

— Ищите же ее, ищите, ищите! Она будет моей.

Елена вздохнула и погрузилась в теплую ванну, от которой к потолку шел пар. Нос щипал острый запах каких-то трав, которые положила в воду мать.

— Горячая вода очистит тебя, а травы уймут спазмы, — уверяла мать, выливая в ванну очередное ведро горячего настоя. — Но ты должна сидеть до тех пор, пока вода не остынет совсем.

— Я никуда и не собираюсь, — ответила Елена и начала плескаться в ванной, то напрягая, то расслабляя все тело. И все странные события этого дня постепенно ушли, сменившись воспоминаниями о прекрасном обеде с жареной уткой, который был устроен по поводу выгодной продажи быка и где она сидела на самом лучшем месте — между родителями. Новость о ее первой менструации взволновала всю семью гораздо больше, чем какая-то испачканная рука. Словом, все минувшее казалось теперь девушке лишь дурным сном.

— Завтра я пошлю Джоаха, чтобы он всем объявил о вечеринке, — сказала мать, блестя глазами в предвкушении праздника. — Позову тетку Филу помочь с пирожными, а отец поедет и купит еще сидра. А хватит ли у нас стульев? Может, лучше послать повозку к Зонтакам да занять еще у них? И тогда уж можно быть уверенным, что…

— Но я не хочу никакой вечеринки, мам, — отнекивалась Елена, в глубине души просто немного боявшаяся: ведь теперь каждый узнает, что она уже стала настоящей девушкой. Елена быстро нырнула, побыла немного под водой и вновь улыбнулась матери, вытирая воду с глаз.

— Глупости, вечеринку надо устроить обязательно. Ты ведь моя единственная дочка! — При этих словах по лицу матери промелькнула тень печали, и Елена замолчала. Она знала, что через два года после нее у родителей родилась мертвая девочка, и больше мать никак не могла забеременеть. А теперь в ее рыжих волосах уже просвечивали седые пряди, и на лице появилось много морщинок. И тут в первый раз девочка поняла, что мать ее старится, и никогда у нее уже не будет ни сестры, ни другого брата, кроме Джоаха.

Мать пробежала длинными пальцами по седеющим кудрям и вздохнула. Она вдруг снова вернулась к настоящему и к правой руке Елены:

— Но только скажи, девочка, ты точно не побаловалась с красками бабушки Филбьюры? — она взяла ладонь дочери и повертела в своих руках. — Или, может, ты случайно разлила краску, которой пользуются игроки в регби? Ты же знаешь, я очень не люблю, когда дети там играют.

— Нет, мама, — ответила Елена, высовываясь из ванны по пояс. — Клянусь тебе. Она вдруг взяла и стала вся красная.

— Может, это Джоаховых рук дело?

— Нет, не может быть, — Елена слишком хорошо знала брата и запомнила его шок, когда она показала ему красную руку.

— Ну, тогда мальчишки с соседней фермы. Эти Уокленсы вечно хулиганят.

Елена высвободила руку из материнских пальцев и взяла щетку из конского волоса.

— Так, значит, это не какая-нибудь женская тайна? — спросила девушка, начав усердно тереть ладонь — Не какой-нибудь секрет, который известен только взрослым?

— Нет, моя дорогая, — улыбнулась мать. — Это может быть лишь чьей-то шуткой, не более.

— И совсем не смешно, — Елена продолжала усердно тереть ладонь щеткой, но ничего не менялось.

— Хорошие шутки редки, — вздохнула мать и провела рукой по щеке девочки. Правда, глаза ее так и не отпускали красную руку. У рта женщины легли новые морщинки.

— Но я уверена, все пройдет. Так что не беспокойся об этом.

— Наверное, к вечеринке уже пройдет?

— Конечно. А если нет, то просто наденешь мои перчатки — вот и все.

Елена так и просияла:

— Можно? — она даже перестала тереть руку. Да и кожа на ладони начала уже гореть. Наверное, и вправду надо на какое-то время забыть об этом. Зато как здорово будет надеть мамины длинные шелковые перчатки! Как они будут смотреться с ее праздничным платьем!

— Так что вылезешь, когда вода начнет остывать, и мы поговорим о празднике подробней, — предупредила мать и встала, оправляя платье. — Впрочем, уже поздно. Потом вытрись хорошенько и сполосни ванну, прежде чем пойдешь спать.

— Конечно, мама, — ответила Елена и украдкой вздохнула. Увы, она больше не ребенок.

Мать поцеловала ее в макушку:

— Спокойной ночи, моя сладкая. Увидимся утром.

Мать вышла из ванны и плотно прикрыла за собой дверь.

В столовой отец все еще выговаривал Джоаху за то, что тот оставил сестренку одну. Но, расслышав отцовские слова, Елена не очень расстроилась за брата: она знала, несмотря на то, что Джоах стоит сейчас с покорно-виноватым видом, упреки отца проходят мимо его ушей.

Девушка улыбнулась. Теперь из-за крепкой дубовой двери до нее доносилось лишь какое-то подобие мурлыканья. Она погрузилась поглубже в горячую воду, и воспоминание о горящем в лучах солнца огромном яблоке вдруг представилось ей какой-то далекой-далекой нереальной картинкой. Это просто чья-то неумная шутка. А все-таки хорошо, что она не рассказала никому про яблоко. Теперь, дома, это вообще казалось неуместным и глупым.

И все же…

Елена поднесла руку к свету. Кровь, казалось, сразу вобрала в себя весь свет и начала переливаться по ладони маленькими сияниями и вихрями. Девушка почему-то вспомнила о том, как яблоко сморщилось и высохло именно в тот момент, когда она мечтала о теплом яблочном пироге.

Все это выглядело каким-то волшебством.

Елена помахала рукой в туманном пару, изображая дьявольскую магию и, смеясь сама над собой, представила себя одним из тех древних темных магов, о которых рассказывалось ночами вокруг костров, — древние истории о далеких временах, в которые лорды Гульготы перешли Восточное море, чтобы спасти их народ от хаоса.

Таинственные истории о дикой магии передавались шепотом и в то же время — в многочисленных песнях. В них действовали среброкудрые эльфы и великаны с гор. В них возвышалась Алоа Глен — многобашенная цитадель черной магии, скрывшаяся в волнах моря столетия назад. В них свирепствовали огры с Западных склонов, которые умели говорить, как люди, но ненавидели человечество. В них плескались морские существа, плававшие вдоль побережий Шоала. Елена знала сотни подобных историй, не раз слышанных за тринадцать лет жизни.