Насытившись, путешественники помыли руки козьим напитком[11] и блаженно[12] откинулись на свернутые узлами шкуры, подложенные под спины проворным мальчишкой.

— А что, любезный Киттамба, — довольно щурясь, Агафон обратился к жрецу. — Каждый раз у вас такой антициклон перед дождем? В смысле…

— В смысле, циклон, ты хотел сказать? — сухо уточнил старикан и, насладившись ошарашенным видом гостя, кивнул: — Всегда. Но такой — впервые. Эта обезьянья задница Мухонго с каждым разом наглел всё больше, будто не знал, чего еще потребовать за то, что боги других племен дают свои людям бесплатно.

— А отчего вы не поклонялись Большому Полуденному Жирафу? — нахмурилась Оламайд. — К чему вам этот чокнутый шерстяной мешок?

— Жираф перестал отвечать на наши призывы, — брюзгливо скривился Киттамба.

— И давно? — уточнила матрона.

— Еще во времена праотцев праотцев моих праотцев. Когда он только победил Брата и Сестру и стал верховным богом Узамбара, он щедро посылал машукани то, что они просили, и сколько просили.

— Извращенцы, — пробормотал Агафон, вспомнив болото и пиявок.

— Загадочная машуканьская душа, — политкорректно поправил его Анчар.

— Я и говорю — извращенцы, — согласился его премудрие.

— Думаете, нам было нужно это гнилое болото на наших охотничьих угодьях?! — ожег обоих воинственным взором Киттамба. — Но наши предки — мне отец рассказывал, а ему — дед, а деду — прадед, и так далее, жречество у нас в крови, видишь… хоть и не всегда Киттамбы были верховными… Ну да это оказалось легко поправимым, едва кто-то из предков догадался, что это надо поправить, — старикан скромно потупился, отхлебнул из кувшина козьего пива и продолжил:

— Ну так вот. Отец рассказывал, что верховный жрец того времени решил попросить у Жирафа ручей на земле машукани, но чтобы он не вытекал на земли соседей — пусть выпрашивают свой сами. То есть, чтобы ручей не вытекал никуда. Впадал сам в себя! Вы понимаете, что никуда не вытекающий ручей превращается в болото?! Да?! Понимаете?! — распаляясь с каждым словом, жрец воздел в жесте отчаяния руки к потолку, увешанному пучками трав и лука. — А этот сын многоножки и пустого калебаса не понимал! Маленький ручей превращается в маленькое болото! А он попросил большой ручей!.. Но этого ему показалось недостаточно! Он выпросил у Жирафа еще и самых огромных ящериц, чтобы машукани всегда были сыты. И огромные ящерицы, как выяснилось чуть позже, тоже всегда были сыты. Пока машукани не научились постоянно смотреть, куда ступают, даже у себя в доме. А еще этот пустоголовый гамадрил, намешав, видать, ананасового самогона с козьим пивом, вместо того, чтобы попросить сделать коршунов размером с москитов — эти треклятые бандиты постоянно воровали наших цыплят! — выклянчил москитов размером с коршуна! Правда, после этого коршуны облетали наши земли стороной… И цыплят стали таскать уже москиты. А про пиявок я вообще молчу!..

Старик сплюнул и в сердцах грохнул об пол пустой кружкой. На стук подбежал мальчишка и проворно наполнил ее ананасовкой. Осушив кружку до дна, Киттамба крякнул, вытер губы леопардовой башкой и продолжил:

— Когда же мой предок догадался, что верховный жрец машукани может происходить и из другой семьи, было поздно. Большой Полуденный Жираф перестал отвечать на наши призывы. Наверное, решил не обращать на нас внимания — для нашей же пользы. И я его понимаю. После этого, разумеется, мои прародители постарались извлечь максимум пользы из тех проклятий, что покойный верховный жрец обрушил на наши головы. Мы научились охотиться на крокодилов и есть пиявок. Напитанные крокодильей кровью и пожаренные в пальмовом масле они оказались очень даже ничего. Если не нюхать и глотать, не жуя. Очень питательные. Поев их один раз, второй порции хотелось не скоро. Но так как от повышенной влажности и москитов вся остальная живность разбежалась… то время второй порции наставало рано или поздно. Зато из ближних и дальних деревень приходили люди, чтобы посмотреть на наших москитов или сразиться с ними — ну и купить их изображения, фигурки или чучела, чтобы хвастаться перед односельчанами, конечно. В обмен они приносили нам муку, сыр, творог, вяленое мясо — всё, чего не стало у нас самих. И казалось, жизнь стала налаживаться, когда явился Гвала Трусливый, бог-ящерица, и сказал, что если мы не будем его умилостивлять, он отберет у нас дожди. Машукани прогнали его, увидели последствия… и стали его умилостивлять. Потом его одолел медоед Джикони Птица, того — жук-носорог Готто Сокрушенный… Дальше я не помню — к чему засорять голову именами проигравших, тем более, сотни лет назад? Предпоследним в этой свистопляске был крокодил Гвембеш Кривоногий, которого победил Мухонго Злонравный. Горилл оказался самым сильным из всех, и знал это. И требовал каждый раз за дождь всё больше и больше. Столько, сколько машукани не могли платить. И не хотели, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Или, скорее, кто, — пробормотал Агафон. Киттамба кивнул и продолжил:

— Этой ночью Мухонго ввалился ко мне в дом и выкрикнул, что в наших землях появились чужаки, которых безмозглые дубины… то есть мы… сможем принести ему в жертву без раздумий. А еще он сказал, что хотел бы получить вас жареными в масле как пиявок. «Приди и пожарь!» — надменно сказал я ему. Видите, человек должен сохранять гордость и достоинство даже в самых неприятных ситуациях! Но Мухонго не стал спорить — таким был довольным, что мы сдались и он получит своё… А теперь нашим богом стал Каменный Человек.

Жрец испытующе прищурился на атлана и задал вопрос, давно вертевшийся на языке:

— Только он ведь не бог? И не сможет давать нам дождь?

— Не сможет давать — но не сможет и отбирать, — заметил Агафон.

Киттамба хмыкнул:

— Это верно, нганга. Но вы ведь не собираетесь оставаться у нас до конца своих дней? И отдать нам Каменного Человека, когда уйдете, тоже не захотите?

— Нет! — в голос ответили путники.

— И если мы вас отравим на пиру, скормим крокодилам, пиявкам или москитам, Каменный Человек не захочет поселиться у нас и отгонять новых богов, чтобы они оставили наш дождь и нас самих в покое?

— Если вы отравите нас или скормите своим чудовищам, новых богов отгонять не придется. Потому что они не придут. С мертвой деревни толку им никакого, — зловеще предрекла Оламайд.

— Я так и подумал, — кисло хмыкнул Киттамба. — Хотя идея была замечательная.

— А когда Велик уйдет с нами, Мухонго может вернуться? И если да, то представляю, какой он будет злющий! — Делмар обеспокоенно глянул на жреца. Тот в ответ погладил его по голове:

— Умный мальчик. Если тебе надоело бродить по свету — оставайся у нас. Будешь моим наследником.

Застигнутый врасплох паренек отшатнулся:

— Да ни за какие… то есть… я хотел сказать… спасибо за щедрое предложение. Я подумаю, — вспомнил он про вежливость, и Киттамба усмехнулся, оскалив зубы, как голова леопардовой шкуры у него за спиной.

— Вот именно, парень. Ни один человек в здравом уме не станет тут жить по доброй воле.

— Так зачем же вы тут сидите? — удивился Агафон.

— И зачем ты вернулся из Альгены? — припомнил атлан.

— Машукани тут сидят, потому что куда еще деваться трем сотням человек, если все земли заняты другими племенами? — развел руками старик. — А я вернулся… Я вернулся, потому что это — моя родина и мое племя, и без жреца они пропадут. Поэтому я и возненавидел Альгену: там люди живут припеваючи в сухости у моря, едят, что хотят, не отличают москита от пиявки, молятся Жирафу, который не обращает на них никакого внимания… и не ценят того, что имеют. И я привык к такому житью очень быстро, но должен был его оставить ради болота, крокодилов и Мухонго, завяжись его вонючий кишечник на три узла вокруг его облезлой шеи. Нет, конечно, я тут родился и вырос, и с тех пор, как вернулся, прошло уже много сотен лун, и я давно привык снова… Но я знаю, как можно жить по-другому. И ненавижу тех, кто научил меня этому. Чтобы не забывать.