— Значит, такова судьба. Я родился, я его сын, я знак его силы и власти над этой землей. Я имею право наследовать ему!

— Потому князь тебя и ненавидит. Не нужен ты ему был.

Ингро подобрал куском лепешки остатки варева со дна горшочка.

— Мать, я хочу своего места. Мое место — в роду князя, это справедливо. Он мой отец, и все это знают. И я хочу своей доли. Мать, — слишком серьезный взгляд для четырнадцатилетнего, — я не хочу быть пащенком. Я хочу, чтобы у меня был отец. А тебе замуж нельзя — ты была девой Земли. Потому я и хочу, чтобы он меня признал.

Мать вздохнула.

— Был бы он без жены и детей — он бы признал. А так его жена никого не потерпит, потому как, сам знаешь, сын у нее один, другого родить все никак не может, одни девки.

— Трус и дохляк! — со злорадным удовольствием сказал Ингро.

— Вот потому тебя никогда и не признают и не возьмут в род, чтобы ты не стал ему поперек дороги.

— Пусть отец прогонит жену, — упрямо нахмурился Ингро. — Она злая дура. Все знают.

— Она дочь старого князя Волков и сестра нынешнего, она ублюдка не потерпит. В род возьмут — ты вождем можешь стать, а не ее сынок. Волки — сильный клан, это выгодное родство.

— Я стану вождем, — кивнул Ингро.

— Тебя раньше убьют.

— Меня? — Он поднял голову и уставился на мать круглыми желтыми глазами Сов. — Я священный сын. Кто меня убьет — тот сам умрет.

— Ну, значит, подошлют раба, а потом его прирежут… Сынок, зачем тебе княжий род? Выбери путь хэлгээрт, и все будет спокойно…

— Не хочу! Хочу быть воином, хочу получить все по праву крови! Оно у меня есть, и я знаю!

— Право-то есть. Защиты у тебя нет. И силы, чтобы свое право взять. — Мать сердито встала. Ингро почуял что-то не то в ее словах.

— Тебе что-то пообещали? — тихо спросил он.

— Твою жизнь, — тихо ответила мать.

Ингро упорно жевал лепешку. Мать опять нудит.

— Подожди до дня выбора Пути, — сказал он. Мать замолчала — видно, подумала, что согласен. Пусть думает. «Если и она против меня, то драться буду один».

После вешнего объезда Ахтанир гостил у князя Утайгиро ан-Иллаис, ибо так требовало вежество. Он прекрасно понимал, что принимали его с таким радушием и щедростью только потому, что опасались тано и надеялись, что после такого угощения князю скостят десятину и никого в Аст Ахэ не заберут. А тано в послании, что на словах передал Ахтанир — на словах, потому как мало кто из сильных людей знал грамоту — как раз намекал, что люди ему нужны.

«Этак скоро всех забирать начнет, одни хэлгээрт и останутся. И чем станут кланы? Чернью? Смердами? У кого сила, тот и князь, а пойди собери большую дружину, когда лучших забирают».

Молодой сотник прекрасно понимал мысли вождя, но старался сохранять невозмутимый вид. Он уже пять лет служил в Аст Ахэ и ни за какие коврижки назад не вернулся бы. Здесь было мерзко. Глупые, темные, мелкие люди. Но тано велит их жалеть. Пусть, тано знает лучше, но Ахтанир с удовольствием увел бы всех полезных людей в Аст Ахэ, а этих оставил бы здесь и не помогал бы им больше. Пусть себе живут, как могут.

Князь все подливал меду и что-то бубнил. Ахтанир молча улыбался, глядя на его красивую и злую жену, слишком бледную и худую после последних неудачных родов. Мальчик и трех дней не прожил. И, похоже, ее чрево уже никогда не принесет плода. Худая кровь. Рядом с ней жался тощий запуганный отпрыск. И это — князь? О, Тано Ушедший, неужели так пал и измельчал род человеческий? Где те великие воины древности, повергавшие врагов без счета, славные дружбой и честью? Где они, честь и дружба? Одна гниль, мразь, предательство… Ахтанир поджал губы, углы рта брезгливо выгнулись вниз.

— А где тот мальчик, князь, что выиграл для тебя битву дня Элло? — вдруг спросил Ахтанир. Князь так и застыл с полуоткрытым ртом, округлив и без того круглые желтые глаза.

«Тут никак не ошибешься, — подумал Ахтанир. — У парня такие же глаза и нос — прямой, тонкий, слегка крючковатый».

— Призови его, князь, — сказал он.

Ингро насаживал топор на новое топорище, когда услышал собачий заливистый лай. Он неторопливо подошел к ограде, сложенной из дикого камня еще дедом. За забором стоял слуга с княжьего подворья. Серый заливисто лаял.

— Тихо, — сказал Ингро, и пес тут же замолк. Собаки его всегда слушались, как и любая домашняя живность. Его даже хотели поставить деревенским пастухом, но Ингро наотрез отказался, потому как не княжьему сыну коров пасти. За это его вечером отлупили ребята из детей дружинников, которым явно сам князь и велел пащенка поучить. Как только они его не позорили — и ублюдком, и навозным жуком, и червяком земляным называли… Воспоминание это то и дело всплывало в его памяти, особенно когда он видел княжьих людей.

— Что тебе? — угрюмо буркнул он. — Отец зовет?

— Какой он тебе отец, пащенок?

— Пащенок, да княжий. А ты смерд. Чего надо?

— У князя гость из Аст Ахэ. Тебя зовет.

Ингро хмыкнул. Княжий человек ждал.

— Ну, что стоишь, иди. Скажи — приду. Умоюсь и приду. Ну, иди, — нарочито небрежно махнул рукой Ингро и пошел в дом.

Княжий человек помялся-помялся и поехал себе, желая, чтобы этому наглецу всыпали, как тогда, зимой, после праздника.

Ингро открыл сундук и стал выбирать лучшую рубаху. Достал красную, с желтой и зеленой вышивкой. Мать старательно заштопала и закрыла узором дыры, которые остались после той драки. Его били впятером. Он молча отбивался, но силы были явно неравны. Его повалили и стали бить ногами. Наверное, сначала его просто хотели поучить, но, когда он стал отбиваться, вместо того чтобы свернуться комком и молча получать удары, парни озверели окончательно. И тут, когда он думал, что уже все, когда оставались только злость и бессильная ненависть, он в красном мареве увидел волка. И приказал — на них.

Потом рассказывали, что собаки со всей деревни вдруг сбежались к месту драки и стали рвать озверевших парней и те едва отбились и убежали. А Ингро видел волка и знал, что это волк созвал своих двоюродных родичей-собак и защищал его. Иногда волк снился ему по ночам, но сны были смутными. Но волчью морду он вырезал на кусочке кости и носил на шнурке на груди под рубахой, вместе с медной маленькой совой.

В красной рубахе, вымытый и причесанный, Ингро зашагал вверх по дороге, к холму, на котором стояла княжья усадьба Аст-Иллаис. День был ясный, вешний, хотя ветерок был еще прохладным. Пахло сырой землей. А дальний лес звенел птицами, и легкая нежно-зеленая дымка прикрывала его серую послезимнюю наготу. Кругом была вода — и в мягком ветре, и в сладком березовом соке, и под ногой. Хотя ветер и был еще холодным, он не стал надевать меховой безрукавки или теплой шерстяной туники — рубаха была красивая, и хотелось ею похвастаться. Дорога к княжьему подворью была хорошая, щебенчатая — тано велел держать главные дороги в порядке, вот и держали.

Он шел, совершенно не замечая ни косых взглядов, ни злых приглушенных слов, подхваченный непонятной радостью, что всегда настигала его весной. Шел, расправив тощие свои мальчишеские плечи и вздернув острый подбородок, щуря на ярком вешнем солнце желтые совиные свои глазищи. Таким он вошел в ворота, таким прошел по княжьему двору, и все собаки скулили и ласкались к нему, прося внимания. Он не видел почему-то людей, только просящие ласки глаза собак и умные, горделивые глаза лошадей. «Ну, мы-то с вами понимаем, что мир хорош и весна на дворе. Это люди глупые ничего не видят. Вот стану вождем…»

Что он сделает, когда станет вождем, он додумать не успел, потому как оказался вдруг в пировальной палате. И сидел там единственный гость, которого он сразу заметил, и человек этот сурово улыбался. Он помнил его, это был тот самый сотник из Аст Ахэ, что зимой назвал его победителем. И Ингро улыбнулся ему в ответ.

— Хороший у тебя поборник, князь, — звучным голосом произнес он. — Ты уже выбрал Путь? — обратился он к Ингро.

Ингро посмотрел на князя, который сидел, стиснув кулаки до белых костяшек. Красивый, седой, с пышной бородой, желтыми яркими глазами и тонким крючковатым носом. Отец. Судьба, значит. Сейчас надо все сказать, именно сейчас.