А потом, рыдая от восторга и ветра, раздражавшего глаза, он упал на колени и прошептал, задыхаясь от собачьей любви.

— Я твой. Владей мной.

Охотник улыбнулся и поднял его.

— Ты сказал — я слышал. Идем со мной. И вот тебе знак нынешней твоей власти. Это даст тебе и бессмертие, и силу. Но оно будет и твоей вечной связью со мной — ежели ты сам не захочешь его снять.

Голос его был ласков и проникал в самое сердце. А на ладони лежало блестящее тонкое кольцо, вроде бы из железа.

«Снять? Да никогда! У меня есть покровитель. Хозяин который любит меня. И я буду ему верен».

Хонахт решительно надел кольцо, вздрогнув от ледяной ниточки дрожи, пронзившей все тело.

— Помни, — улыбнулся Хозяин, — сила твоя идет от меня и ни от кого другого. Не сделай ошибки и не возомни лишнего.

Хонахт понял и кивнул.

— Я — ничто без тебя, — прошептал он сквозь внезапно набежавшие слезы. Боги, какое же это счастье — подчиняться…

Пес, никогда не покидавший его, молчаливый верный Пес вдруг заскулил, глядя ему в лицо плачущими, молящими глазами.

— Что ты? — ласково позвал его Хонахт. — Что ты? Все теперь будет хорошо…

Но Пес заскулил и, оглядываясь на каждом шагу, пошел прочь. Он словно звал за собой Хонахта, и что-то болезненно кольнуло сердце, так, что на миг он подумал — какое пустое все это — и кольцо, и власть, и бессмертие, если у тебя есть такой друг…

Друг? Я ему хозяин, в конце концов.

— Назад! — рявкнул Хонахт. — К ноге!

Пес скулил и уходил все дальше. Как он смеет!

— Стой, — негромко сказал майя. — Зачем он тебе? У тебя будут звери, которые не ослушаются тебя — как ты не ослушаешься меня. Оставь его. Есть преданность, которая кроме беды и страданий ничего не приносит. Идем. Пора лететь.

Две ночные птицы направились к югу, а внизу, на пустоши, выл и плакал одинокий осиротевший Пес, потерявший хозяина и друга.

— Сдается мне, он не просто так сюда вылез, — сказал Элладан, коротко глянув на своего спутника. Трижды свистнул лесной птицей, прислушался, ловя ответный свист.

Человек хмуро осматривал здоровенную тварь. Вытер длинный нож о клочковатую смердящую шкуру. Кровь текла широкой струей из только что перерезанной глотки. Две стрелы торчали глубоко в глазнице зверя, копье с широким наконечником перебило хребет. Зверь еще долго мог протянуть, но все же живая тварь, нельзя оставлять его на такие мучения.

— Даже не знаю, как его назвать, — тихо-тихо проговорил он. — Это не волк и в то же время волк… Не знаю Я в первый раз такое вижу.

— У него было слишком много разума в глазах. Злобного разума.

Элладан помнил это ощущение из рассказов бардов, умевших ткать зримые песни и слова. Что-то сходное с теми тварями, что рыскали по темным лесам Белерианда в дни юности его отца. Это ощущение неправильности давно уже тревожило и его, и брата, и всех прочих, кто мог чувствовать. Наверное, человек привык бы к такому ощущению, но не эльф. Неправильность и так была заложена в ткань этого мира Морготом еще при Творении, но сейчас и здесь она была слишком сильной. Какой-то очаг. Источник.

Остальные бесшумно подошли через несколько минут.

— Отвезем к отцу, пусть посмотрит, — предложил Элрохир.

— Да.

Оба брата внезапно переглянулись, охваченные одной и той же мыслью, точнее, намеком на мысль. Предчувствием.

— И такое каждый раз, когда ты выходишь с нами, — сказал старший брат, посмотрев на человека.

Молодой человек чуть улыбнулся.

— Ты хочешь сказать, что я приношу неудачу?

— Нет, — сказал Элладан. — Я хочу сказать, что за тобой идет охота. — Человек поднял взгляд и встал. — Ты сам это давно чувствуешь. За тобой идет охота, и надо в этом признаться. Зачем скрывать очевидное? Каждый раз, когда ты в отряде, случается что-то вот такое. — В голосе эльфа звучало сочувствие и затаенная печаль.

Юноша вопросительно посмотрел на него. Затем на его брата.

— Когда-нибудь тебе придется уйти по своей дороге, — тихо добавил Элрохир.

— Что вы хотите сказать? — выпрямился он. Взгляд его стал настолько требовательным, что Элладан покачал головой.

— Ты уже вошел в возраст, и пора тебе кое о чем узнать.

— О чем?

— Об этом тебе скажет отец. Это его долг и право.

— Ладно, слишком много слов, — сменил тему Элрохир. — Пора отправляться. Помоги-ка, Эстель. Надо эту зверюгу как-нибудь примостить…

В ветвях резко захлопала крыльями птица.

Элладан резко повернулся, свистнула стрела, и наземь упал огромный ворон с чересчур острым клювом и когтями. Они были темно-красного цвета. У обычных воронов таких не бывает…

Глубоко в лесу сидел на земле, скрестив ноги, человек. Он неподвижно восседал под древним деревом, закрыв глаза. Вдруг он вздрогнул, резко поднял веки. Теперь он знал врагов в лицо. Они смеют убивать его зверей. Но зато он знает их имена и выследил их жилище. Он сквитается. А пока надо возвращаться…

Огромная птица с кожистыми крыльями взмыла ночью над лесом и взяла направление к юго-востоку.

«Он нашел гнездовье этих тварей неведомо где. Теперь они плодятся здесь, в особом ущелье. Их кормят падалью, а то и живым мясом. Воняет оттуда страшно, даже орки носы воротят.

Зверюшки его следят хорошо — за всеми путями, за всеми непролазными лесами. Думаю, если бы Сам положился на зверей господина Хонахта, то Кольцо не проворонили бы. Впрочем, это уже значения не имеет.

Оно само к нам придет. А пока -

История восьмая

И этот тоже нуменорец по происхождению. Все наши Бессмертные — нуменорцы попадали к нам через Умбар или Харад. Здесь столкновение Запада и Юга.

Кем он был до того, как сюда попал, не знает никто. Что его привело сюда — тоже неизвестно. Сдается мне, он сам позаботился о том, чтобы о нем никто ничего не знал. Сейчас же он знает обо всем и обо всех и способен распутать любую, самую запутанную интригу.

Другое дело, что он отчаянно не ладит с остальными Бессмертными. Он считает себя чистым — остальных грязными, когда ему приходится работать вместе с кем-то и з своих собратьев, он нарочно бездействует, словно показывая всем, какие они дураки и как все садятся в лужу без него. По большей части именно так и выходит.

Но когда Сам поручает ему действовать в одиночку или отдает других Бессмертных ему под команду, результат, как правило, великолепен.

Жаль, что Сам не всегда ему так доверяет… Тогда не прохлопали бы Торонгиля.

То, чего не было в записках Секретаря

Самая почтенная харчевня в Умбаре называется «Золотой парус». Находиться она в патрицианской части города, и заходят сюда только люди с очень солидным достатком и столь же солидной и непременно давней репутацией или посетители весьма высокого происхождения. Короче это заведение отнюдь не для всех. Внезапно разбогатевший плебей тут тоже не появится. Просто побоится. Есть что-то этакое, неуловимое, по чему безошибочно видно, кто патриции, а кто — плебей. Даже имени спрашивать не надо. Тут и не спрашивают. Тут на людей смотрят. Вот войдешь — и слуги так посмотрят, что сразу выйдешь. Или, наоборот, ощутишь себя чуть ли не Столпом Небесным.

Нынче здесь изысканной приправой к прекрасному вину и столь же прекрасной трапезе служит пение недавно прибывшего из метрополии менестреля. Это почти юноша, стройный, хрупкий, с бледным одухотворенным лицом, светловолосый, с большими серыми глазами. Дамы не сводят с него взоров, тихонько перешептываясь. Дамам не возбраняется посещать сие почтенное заведение, особенно о Умбар изволит почтить своим присутствием заезжая знаменитость. Но дамы предпочитают прикрывать лица прозрачными вуалями, а то и полумасками. Впрочем, они и днем прикрывают лица, чтобы кожа не загорала и оставалась белой, это харадримкам да служанкам пристало быть смуглыми. Слуги молча разносят вино и угощение, почтенная публика ведет себя так, как и подобает почтенной публике.