Сестра Ягайло — Елена Ольгердовна — вышла замуж за героя Куликовского сражения, двоюродного брата Дмитрия Донского — князя Владимира Андреевича Серпуховского Храброго. Их внучка Мария Ярославна вышла замуж уже за внука Дмитрия Донского — Василия II — и стала великой княгиней московской (1433–1485). Сыном Василия II и Марии Ярославны и был Иван III (1440–1505).

Иная судьба была у другого сына Гедимина — и брата Ольгерда — Кейстута. Кейстут женился на языческой жрице из Паланги — Бируте. Могила ее и доныне почитается в Паланге, куда она вернулась после убийства ее мужа племянником Ягайло. Сын Кейстута и Бируты — Витовт никогда не простил своему двоюродному брату смерти своего отца. Великий князь литовский Витовт (1350–1430) был женат на смоленской княжне Анне, и их дочь Софья Витовтовна была отдана замуж за сына Дмитрия Донского — Василия I Дмитриевича. Великая княгиня московская (1392–1453) Софья Витовтовна жила в Ваганькове и пользовалась уважением. Своего сына Василия Васильевича она возила в гости к отцу в Вильну. Дед Витовт любил внука. Сын Василия II Васильевича — Иван III, внук Софии Витовтовны и Елены Ольгердовны имел, таким образом, предками литовских князей.

«Всего страннее то, — пишет Карамзин, — что Василий в духовном завещании приказывает супругу и детей своих королю польскому Казимиру, называя его братом». Таким образом, в самом имени «Литва» не заключалось откровенно враждебного смысла. Туда многие русские князья «отъезжали», когда ссорились с московским государем. Однако Иван III не простил новгородцам связи с Казимиром, хотя его отец назвал Казимира своим братом и вручил его покровительству жизнь малолетнего Ивана.

Первый и самый тяжелый удар Новгороду был нанесен — оставались еще два. Они не замедлили последовать, хотя и растянулись во времени.

Карамзин отмечает, что Иван III не спускал глаз с Новгорода, старался умножить в нем «число преданных ему людей, питал несогласие между боярами и народом. Если наместники его не удовлетворяли всем справедливым жалобам частных людей, то он винил недостаток древних законов новгородских». Такая искусная политика приносила плоды если и не очень скорые, то спелые.

Многие новгородцы привыкли жаловаться великому князю в Москву, чтобы добиться своих быстрых выгод. Так, Иван III прибыл в Новгород в декабре 1475 года, чтобы учинить свой праведный великокняжеский суд. Он посетил при этом многих знатных новгородских бояр с «миром». В ссылку в Муром был отправлен второй сын Марфы-Посадницы — Федор, он был заключен в монастырь, пострижен в монахи и в том же году скончался. Вместе с ним погибли и многие именитые новгородские бояре, а их земли и богатства были отобраны в великокняжескую казну.

И наконец, в последний раз Иван III осадил Новгород в декабре 1477 года. Московская рать расположилась под стенами города. Посольство, отправленное из республики, дни которой были сочтены, спросило Ивана Васильевича: «Какую власть желаешь иметь над нами?» — «Хочу властвовать в Новегороде, как властвую в Москве», — был им ответ. «Знайте же, что в Новегороде не быть ни вечевому колоколу, ни посаднику, а будет одна власть — государева…» — приказал Иван III передать новгородцам через своего боярина Ивана Юрьевича.

«Тут любовь к древней свободе в последний раз сильно обнаружилась на вече», — пишет Карамзин. Бояре, по его мнению, «не стояли ни за вечевой колокол, ни за посадника, но стояли за свои отчины». Вече раскололось. Одни кричали: «Требуем битвы, умрем за вольность и Святую Софию!» Другие желали перейти под мирное подданство уже мощного государства, где, казалось, были почти гарантированы гражданский покой, безопасность и спокойствие. Они и победили. Последний новгородский князь Василий Васильевич Шуйский-Гребенка, находящийся на службе свободных новгородцев, торжественно сложил с себя чин воеводы и перешел на службу к Ивану III.

Новгородское Вече, которое в течение нескольких столетий собиралось на Ярославовом дворище (Ярослав Мудрый был в XI веке новгородским князем и предоставил ему вольности), 15 января 1478 года прекратило свое существование. Великий Новгород был укрощен.

«Так Новгород покорился Иоанну, более шести веков слыв в России и в Европе державою народною, или Республикою, и действительно имев образ демократии», — пишет Карамзин. Вече избирало и сменяло посадников, князей, тысяцких (воевод, военных людей), оставляя верховную власть за собой; за ним была и судебная власть — оно принимало жалобы, судило и наказывало. Высоко оценивая новгородскую демократию, Карамзин сравнивает ее с Афинами и Спартой Древней Греции. Торговые люди Новгорода покорили непроходимые северные леса, открыли пути в Сибирь, были посредниками между Востоком и Западом, перевозя товары на Русь и из Руси — в Европу. Теперь все это обрывалось и поступало в ведение и разумение только одного человека — московского государя.

2 февраля по распоряжению Ивана III из Новгорода была увезена в Москву вместе с внуком Василием, сыном уже умершего Федора, взятая под стражу Марфа Борецкая. Вместе с нею были отправлены в столицу Московского княжества несколько боярских и купеческих семей Новгорода. Все их богатства и имения отошли в великокняжескую казну. «Никто не смел за них вступиться», — пишет историк Карамзин. Ни одного слова не позволил себе историк, чтобы выразить сочувствие Марфе-Посаднице.

Иное мы наблюдаем в повести Карамзина. Вот ее первая фраза: «Раздался звук вечевого колокола, и вздрогнули сердца в Новегороде». Успех этого сочинения в русском обществе был так велик, что прозу цитировали наизусть, как стихи.

Уже в предуведомлении к читателям повести Карамзин высказывает свое отношение к присоединению Новгорода к Москве: «Сопротивление новгородцев не есть бунт каких-нибудь якобинцев: они сражались за древние свои уставы и права, данные им отчасти самими великими князьями, например, Ярославом». А главную героиню называет не иначе как «Катоном своей республики». Как известно, Катон Младший (95–46 гг. до н. э.) был республиканцем в Древнем Риме, противником Юлия Цезаря, выступал против превращения Римской республики в централизованное государство, империю. После победы Юлия Цезаря покончил с собой. «И летописи, и старинные песни отдают справедливость великому уму Марфы Борецкой, сей чудной женщины, которая умела овладеть народом», — пишет Карамзин. Он считает ее «страстной, пылкой, умной». Итак, действие повести переносит нас в Новгород. На Вече выступает посланник Иоанна, государя московского, склоняя новгородцев перейти в его подданные. И тогда на ступеньки помоста на Вече поднимается Марфа. Она напоминает своим согражданам, что когда в древности пришел в Новгород князь Рюрик, то восстание против него поднял новгородец Вадим. И до сих пор скульптурный памятник Вадиму стоит на Вече как символ независимости города-республики. Марфа полна гордости за то, что Новгород остался свободным от «оков татарских», что не принял участия в междоусобицах русских князей и «сохраняет драгоценное достоинство народное». Умная Посадница на Вече провозглашает: «Несправедливость и властолюбие Иоанна не затмевают в глазах наших его похвальных свойств и добродетелей… Да будет велик Иоанн, но да будет велик и Новгород!» В своей речи Марфа грозит своим согражданам: если они потеряют вольность, то будут наказаны бедностью — опустеют пристани, зарастут травою улицы, великолепие города исчезнет, и никто не найдет следов дома Ярослава и памятника Вадиму.

Речь ее поддержана народом, и участь Новгорода решена: он будет сопротивляться.

Марфа отправляется к мудрому и благочестивому отшельнику, живущему на берегу озера Ильмень. Это ее дед, удалившийся служить Богу. Марфа рассказывает ему обо всех опасениях своих и просит его благословить замужество ее дочери Ксении, которую Марфа выдает за юношу Мирослава.

Во главе новгородского войска Мирослав — надежда Марфы. Все затаились в ожидании. «Одна Марфа тверда душою, деятельна в совете, словоохотлива на Великой площади среди граждан и весела с домашними».