Тюрьма Форс занимала в квартале Марэ, недалеко от развалин Бастилии, просторный дом, когда-то принадлежавший герцогам Форс. Особняк был одним из самых больших и красивых в Париже. Его прежний хозяин был человеком причудливой судьбы. Еще ребенком он избежал смерти во время Варфоломеевской ночи, притворившись мертвым и затаившись между трупами отца и брата. Позже именно он оказался в карете вместе с королем Генрихом IV, когда Равальяк бросился на короля с кинжалом, и именно он обезоружил убийцу. Кинжал Равальяка хранился потом в семье.
Как и большинство особняков в квартале Марэ, этот дом пришел в упадок. В 1780 году Людовик XVI решил превратить его в образцовую по тем временам тюрьму. Большее помещение предназначалось для мужчин, меньшее – для женщин дурного поведения. После падения Бастилии в обе тюрьмы остался только один вход – низкие ворота в конце улицы Балле. Туда невозможно было въехать в карете или верхом, и только невысокие ростом люди могли войти, не согнувшись.
У этих ворот и высадили бывшую маркизу де Понталек. Ей даже не удалось рассмотреть серые стены и маленькие грязные окна, забранные решеткой. Желая показать свое рвение, ее стражники, проявлявшие до этого момента достаточно снисходительности, схватили ее за руки и потащили внутрь. За решеткой оказался длинный коридор. Из него можно было попасть в некогда приятный зеленый дворик, потерявший всю свою прелесть, и оттуда в женскую тюрьму Форс. Туда и отвели Анну-Лауру после того, как чиновник записал ее имя в книге, усердно осыпая ее при этом оскорблениями. Женщине пришлось вынести и сальные шуточки охранников.
Анна-Лаура с облегчением вздохнула, когда ее наконец привели в женскую тюрьму и передали на попечение женщины лет сорока, суровой на вид, но прилично одетой. Она приветствовала новенькую кивком и отвела ее в камеру на первом этаже. Тусклый свет проникал сквозь маленькое и высоко расположенное окошко. В камере не было ничего, кроме старого соломенного тюфяка, табуретки, таза и ведра.
– Вам недолго быть в одиночестве, – заметила госпожа Анер – надзирательница. – К нам везут арестованных со вчерашнего дня. В основном это мужчины, но будут и женщины.
– Кого же арестовали?
– Людей из Тюильри, разумеется. Например, Вебера, молочного брата ко... Марии-Антуанетты. И еще офицеров и телохранителей графа Прованского.
– Но брат короля давно уехал! Ему не нужны были телохранители.
– Что я могу вам ответить? У вас, конечно, найдутся друзья среди этих людей...
– До вчерашнего дня я никогда не бывала в Тюильри. Я там почти никого не знаю.
– Но вас обвиняют в том, что вы близкая подруга...
– Королевы? Она едва меня знает, но я предана ей с тех пор, как она оказалась в беде.
– Вам ее жаль?
– Да, потому что она боится за своих детей.
– У вас тоже есть дети? Вы еще так молоды.
– У меня была дочка, но она умерла месяц назад.
– Так вот почему вы в трауре! Простите меня, если я вам показалась нескромной. У меня тоже есть дочь, и если вам что-то понадобится, – быстро добавила госпожа Анер, – дайте мне знать через Арди, тюремщика. Он славный человек и не станет вас мучить.
– Должна предупредить вас, что у меня нет денег. У меня все отобрали. Но мне ничего и не нужно.
Задумчивый взгляд надзирательницы остановился на совсем еще юной женщине, которая, казалось, отказалась от всего. Голос госпожи Анер зазвучал мягче:
– В тюрьме всегда что-нибудь нужно. Особенно женщине... Я к вам еще загляну.
Она уже собиралась выйти, но Анна-Лаура удержала ее:
– Прошу вас, сударыня, не могли бы вы мне сказать, здесь ли герцог Нивернейский?
– Нет, его здесь нет, но это не значит, что его сюда не привезут. И потом, другие тюрьмы тоже заполняются арестованными. Но вы сказали, что никого не знаете. Значит, вы обманули нас?
– Нет-нет! Это мой единственный друг, и он уже очень стар.
– Я постараюсь выяснить.
Раздалось звяканье ключей, потом заскрежетал замок, и все стихло. Анна-Лаура оказалась в полутьме, так как солнце не проникало в окно камеры, где держался сильный запах плесени. Она слышала не только звуки тюрьмы, но и шум с улицы, где ни на минуту не стихала вакханалия. Когда люди не пели эту кошмарную «Са ира!», они выкрикивали проклятия королевской семье, герцогу Брауншвейгскому и всем этим арестованным дворянчикам, которых постоянно подвозили к воротам тюрьмы. Не смолкали восторженные приветствия в адрес Дантона, Марата и Робеспьера, приведших народ к переменам и новой жизни, которая, как надеялась толпа, продлится вечно.
Анна-Лаура старалась не слышать этих разнузданных выкриков. Она никогда не была очень набожной, а после смерти Селины вообще перестала молиться. Она лишь ждала, когда за ней придут и отведут на эшафот. Это будет ужасный момент, но потом все кончится, наступит освобождение!
И только на десятый день дверь наконец отворилась и в камере появилась благородная и гордая дама. Маркизе де Турзель предстояло отныне делить с Анной-Лаурой тяготы заточения, и гувернантка дофина не смогла скрыть своего удивления:
– Госпожа де Понталек? Но как вы сюда попали? Моя дочь Полина говорила, что вы бросились в Сену. Мы предположили, что вы утонули, так как о вас не было никаких известий. Принцесса Мария Терезия, которой вы так понравились, очень горевала...
– Я тронута, сударыня, и мне очень жаль, что расстроила ее высочество. Выбравшись на берег, потому что с детства умею плавать, мне не удалось спастись – тем же утром меня арестовали в моем доме на улице Бельшас как подругу королевы.
– Это какая-то ошибка! Дружеское отношение к вам ее величества проявилось так недавно, что никто не мог узнать об этом. Правда, маркиз был верным ее другом. Его тоже арестовали?
Анна-Лаура отвела глаза:
– Надеюсь, что нет. Он отправился к графу Прованскому, который призвал его к себе.
– Ах вот как! – Поняв, что ее юная соседка по камере не намерена ничего больше объяснять, маркиза де Турзель не стала настаивать.
Они некоторое время молчали, и Анна-Лаура заговорила первой, чтобы больше не касаться щекотливой темы:
– Но что произошло с вами, сударыня, и с мадемуазель Полиной?
– После вашего прыжка в реку мою дочь и госпожу де Тарант допросили. Благодаря храбрости принцессы их отпустили, и они отправились в дом герцогини де Лавальер, бабушки госпожи де Тарант. На следующее утро Полина и ее брат навестили меня в монастыре Фейянов, в первой королевской тюрьме, где я сходила с ума от тревоги за нее. На следующий день, 13 августа, нам с госпожой де Ламбаль разрешили сопровождать наших монархов в Тампль, где нас всех и заперли. Первую ночь мы провели в квартире архивариуса Мальтийского ордена господина Бартелеми. Полина спала на кухне рядом с Мадам Елизаветой. Там мы и оставались рядом с их величествами до прошлой ночи.
– А что случилось прошлой ночью?
– Около полуночи мы услышали стук. Через дверь нам передали приказ Коммуны: принцесса Ламбаль, моя дочь и я должны покинуть Тампль. Вы можете себе представить, что это было за прощание. Мы простились с королевской семьей как с близкими. Никакие узы крови не могли сделать нас роднее! Нас вывели из Тампля по освещенному факелами подземному ходу, посадили в фиакр и привезли в ратушу. Мы ждали несколько часов. Потом нас вывели на помост, окруженный толпой, для допроса. Допрос напоминал безумный фарс! После него нас привезли сюда и разлучили! Вы понимаете, разлучили! Это самое ужасное. Моя дочь, совсем еще девочка, оказалась в камере, во власти монстров, захвативших Париж. О, это слишком невыносимо, право же, невыносимо!
И эта гордая, высокомерная женщина, казавшаяся несгибаемой, упала на тюфяк Анны-Лауры. Она разразилась отчаянными рыданиями, такими громкими, что молодая женщина не решилась утешить маркизу. Анна-Лаура догадывалась, что госпожа де Турзель слишком долго держала себя в руках, ничем не выдавая своих чувств, и теперь эта эмоциональная разрядка ей просто необходима. Она села рядом с несчастной женщиной и стала ждать, когда та успокоится.
