– Эта молодая дама, которую вы спасли сегодня, как вы с ней поступите?

– Не знаю, – ответил барон, не открывая глаз, но притягивая Мари к себе.

– Разве вы не говорили мне, что собираетесь отправить ее в Бретань к ее матери?

– Я и вправду собирался так поступить, но эта молодая женщина совершенно потеряла желание жить. Представьте себе, она упрекала меня за то, что я спас ее. Маркиза утверждает, что она даже хотела умереть. И я могу ее понять – эта дама потеряла ребенка и выяснила, что муж, которого она любит, больше всего на свете хочет оказаться вдовцом.

– Вы заставили ее передумать?

– Да. Мы заключили с ней сделку. Я не могу позволить ей дать себя убить, как невинного агнца, и поэтому в некотором смысле купил ее жизнь, которой она не дорожит. Я пообещал предоставить ей возможность умереть за дело, заслуживающее подобной жертвы.

– И бедняжка согласилась?

– Анна-Лаура де Понталек согласилась и предоставила мне право самому решать, как лучше распорядиться ее жизнью. Но теперь настала ваша очередь действовать, моя красавица.

– Моя очередь? Но что я должна делать?

– Сначала скажите мне, нравится ли она вам. Если нет, я найду кого-нибудь другого.

– Было бы странным, если бы она мне не понравилась. Эта женщина такая славная, такая очаровательная. И она могла бы стать еще привлекательнее, если бы не была такой отрешенной. Ваша протеже выглядит монахиней, которую против ее воли вырвали из монастыря. В ней есть врожденная гордость. И храбрость.

– Тогда сделайте так, чтобы наша гостья превратилась в молодую красивую женщину, элегантную и даже немного кокетливую. Она вас послушает. Эта дама пробудет здесь несколько дней. Позже, изменившуюся и даже отчасти преображенную, возможно, и под чужим именем, – маркиз де Понталек должен считать, что его попытки уничтожить жену удались, – я отправлю ее к герцогу Нивернейскому, который так ее любит.

– А ее муж не связан с герцогом?

– Связан, но маркиз теперь далеко. Я полагаю, что это именно он представляет графа Прованского при дворе короля Пруссии, если судить по докладу Дево. Да-да, Мишель только что вернулся. Герцог Брауншвейгский всего в пятидесяти лье от Парижа.

– Я предполагала, что это Дево, но решила не мешать вам.

– Мари, вы как всегда сама деликатность! Вы и в самом деле заслуживаете больше того, что я могу вам дать.

– Меня устраивает то, что я имею. Быть рядом с вами – это единственное мое желание. Что же касается нашей гостьи, я ею займусь. И вы останетесь довольны результатом моей работы.

– Верните ей вкус к борьбе, вкус к жизни. Это самое важное. Я пока недостаточно ее знаю, чтобы понять, как ее можно использовать, но я предвижу, что она может быть очень полезна.

– Вы хотя бы представляете, на что она способна?

– Это умная, храбрая и образованная женщина, она говорит на трех иностранных языках. Испанский она выучила в семье, а английскому и итальянскому ее научил герцог Нивернейский. К тому же Анна-Лаура способна на весьма бурное проявление чувств.

– Это намного больше того, что могут предложить дамы ее круга.

– Да, я должен как следует все обдумать.

– И еще один вопрос. Эта сделка, которую вы с ней заключили... Вы и в самом деле намерены выполнить свое обещание? Я говорю о том, что вы пообещали дать ей возможность умереть. При определенных обстоятельствах, разумеется.

Если барон и колебался, то Мари этого не заметила.

– Безусловно, если игра будет стоит свеч!

– Я вам не верю. Неужели в вас нет ни капли жалости?

– Жалости? Жалость ей не нужна. Она жаждет смерти, и она ее получит, но на моих условиях. А до тех пор пусть живет и наслаждается жизнью. Не смотрите на меня так, Мари! – Голос барона зазвучал нежнее. – Вы же знаете, чему я посвятил жизнь. Я готов отдать ее в любую секунду. Это относится и к тем, кто решил последовать за мной по той дороге, которую я избрал. Ведь я не скрывал этого от вас, правда?

– Да, вы правы. Вы сказали мне об этом в первую же ночь. Вы даже пытались испугать меня, но уже тогда я вас слишком сильно любила. Умереть рядом с вами или ради вас – это будет для меня самым лучшим финалом.

– Тогда почему же вы хотите, чтобы я уберег ее, которая для меня ничего не значит и сама жаждет смерти?

Де Бац снова обнял молодую женщину и спрятал свое лицо в ее душистых шелковистых волосах.

– Как вы красивы и отважны, Мари! Как я вас люблю!

– Только эти слова я и хотела услышать, – прошептала она, отдаваясь ему со счастливым вздохом...

Около двух недель спустя Анж Питу, без осложнений вернувшийся в свою квартиру на улице Пеллетри и приступивший к выполнению своих обязанностей солдата Национальной гвардии, присоединился к ночному дозору у монастыря Фейянов, где не хватало солдат. Он всегда охотно вызывался помочь, и его великодушием беззастенчиво пользовались. Благодаря вечно удивленному взгляду больших голубых глаз, простодушной и более или менее – по обстоятельствам – глуповатой улыбке он пользовался у «патриотов» своего квартала репутацией доброго малого, не слишком хитрого, но щедрого.

Итак, в ночь на воскресенье 16 сентября Анж Питу шел со своим патрулем по улице Оноре, еще недавно носившей имя святого Оноре. Ими командовал представительный субъект – некий господин Мишель Камю, адвокат, писатель, член Академии литературы, бывший член Национального собрания и хранитель государственного архива, только что избранный в новоиспеченный Конвент. Нотабль, что там говорить! И это было символом времени. Ученый, место которому было за рабочим столом, а в ночное время – в супружеской кровати, был вынужден шагать по темным парижским улицам с бандой балагуров, собравшихся бог знает откуда и не имевших с ним ничего общего. Но это не мешало Мишелю Камю держаться браво и вести себя так, словно он был маршалом Франции. И это ужасно раздражало солдата Питу.

Чтобы разогнать скуку и побороть сон, Анж все время что-то насвистывал. Вдруг он остановился, заставив остальных последовать его примеру.

– Гражданин! – обратился он к своему командиру. – Посмотри-ка, что это там происходит?

Они проходили по улице Флорантена – тоже потерявшего титул святого. На углу бывшей площади Людовика XV какой-то тип с корзиной в руке при помощи веревки карабкался на уличный фонарь.

– Что это он делает? – спросил гражданин Камю.

– Я так понимаю, что это вор, который лезет на склад мебели. Видишь, он пропал? А вот и другой поднимается следом!

– Склад мебели? – изумился молодой патрульный. – Ты хочешь сказать, что они собираются воровать мебель? Это нелегко... Особенно с корзинками!

– Ты просто глупец! – сказал Питу. – Ты разве не знаешь, что вот уже два года, после того как из Версаля все уехали, здесь хранятся драгоценности королевской семьи? И это неплохая добыча, можешь мне поверить!

– Ах вот оно что!

– Вот именно! И мне так кажется, что если мы не вмешаемся, то к завтрашнему утру там ничего не останется! Мы идем туда, командир?

– Да... Но тихо. Я вам скажу, как мы поступим. Мы пойдем по противоположной стороне улицы, оставаясь в тени, и посмотрим, нет ли там других.

– Но мы можем схватить тех, кто пробрался внутрь!

– Если у них есть сообщники, то мы их только спугнем. За мной! Затылок в затылок и без шума!

Они и вправду сделали большой круг и вышли на площадь как раз к тому месту, где до 2 августа возвышалась конная статуя Людовика XV, сброшенная с постамента и отправленная на переплавку. И где теперь было большое немощеное пространство. С востока к площади, расположенной на самой окраине Парижа, подходили высокие деревья Елисейских Полей, а с запада ее окружали широкие рвы, отгороженные для безопасности прохожих балюстрадой. Южная часть площади выходила к Сене и мосту, проложенному к садам Тюильри, а на северной, разделенные улицей Руаяль, расположились два величественных дворца-близнеца, украшенные колоннадой. Каждый дворец имел по фасаду восемьдесят метров, и оба они были выстроены в шестидесятых годах восемнадцатого века по проекту архитектора Жака-Анжа Габриэля. Одно из этих зданий служило складом мебели. До начала беспорядков его интендантом был Тьерри де ля Виль д'Аврэ, первый лакей Людовика XVI, живший в этом здании. Там же были и небольшие апартаменты для Марии-Антуанетты на случай, если она после спектакля в Опере или в театре оставалась на ночь в Париже. Ля Виль д'Аврэ был гостеприимным хозяином. После возвращения из Версаля в октябре 1789 года в этих апартаментах расположился граф де ля Люзерн, министр флота и часть его ведомства.