– Это воры или убийцы?

– Чтобы это выяснить, придется вернуться, – мрачно пошутил де Бац. – А в наши планы это не входит. Бежим отсюда!

Они оказались на улице Ришелье, недавно переименованной в улицу Закона. Уличный фонарь горел, освещая все кругом ровным светом. Бац взял свою трость из дрожащих пальцев Мишель Тилорье.

– А теперь скажите мне, где живет ваша подруга Фанни. Я вас отведу к ней.

– Это совсем рядом, на улице Фейдо.

– Замечательно! Но я догадываюсь, что нам придется поднять на ноги весь дом?

– Нет. Я всегда возвращаюсь на рассвете, и Фанни оставляет для меня приоткрытым окно.

– И ее родители находят это нормальным? – поинтересовался Жан по дороге.

– Ее отец умер. Он был адвокатом и масоном, как и мой отец. Отец Фанни помогал моему отцу во время процесса по делу о колье защищать Калиостро. Он никогда не ладил со своей женой. Она слишком набожная и... глухая! А слуги спят в задней части дома.

– Да, вы меня просветили!

Де Бац не стал высказывать свою точку зрения на странное поведение дочерей адвокатов в такое смутное время. Это, наверное, своего рода символ этого времени. И Жану вдруг пришла в голову мысль, что даже если бы он и собирался жениться, то такого рода знания умерили бы его пыл.

Когда они подошли к дому Фанни, выяснилось, что подруга Мишель добросовестно выполнила свою часть сделки – ставни и окно, казавшиеся плотно закрытыми, поддались и отворились. Мишель взобралась на подоконник с легкостью, выдававшей привычку. Бац удержал ее, когда девушка собиралась уже спрыгнуть в комнату:

– Вы обещаете мне, что никогда больше не вернетесь на улицу Менар?

– А вы?

– Господи, до чего же вы действуете мне на нервы! Разумеется, я туда вернусь – завтра, при свете дня, чтобы оценить убытки. Но вам не стоит больше меня ждать, я не собираюсь там бывать.

– Но когда же я вас увижу?

– Когда я приеду с визитом к вашим родителям. И вы будете вести себя, как послушная девочка.

– Я не девочка и уж тем боллее не послушная, – запротестовала Мишель.

– Что ж, тогда ведите себя так, словно вы ею остаетесь! Быстрее в дом! Приближается патруль! Благодарение господу, у этих ребят тяжелая поступь и подкованные железом ботинки. Но у меня нет ни малейшего желания отвечать на их вопросы. Ваш покорный слуга, мадемуазель Тилорье!

И де Бац пустился бежать. Он свернул за угол удицы Фейдо как раз в ту секунду, когда на ее другом конце появился патруль. Жан бежал до тех пор, пока не оказался в тени деревьев бульвара, роняющих последние листья. Там он сел на скамью, чтобы отдышаться и поразмыслить. Барон чувствовал себя усталым и не представлял, где ему ночевать. В этот час фиакра было уже не найти, и все его квартиры были слишком далеко.

Куда же идти? Де Бац сидел неподвижно и чувствовал, как влажный холод пронизывает его. Он вырос в солнечных краях и не любил зиму. Это была одна из немногих его слабостей. Барон встал и походил немного, чтобы согреться, по бульвару с пятью рядами деревьев. Ночь! Пустые дома – другая планета! Бац не мог здесь оставаться. И не из-за страха перед патрулем или грабителями, которые по ночам вылезали из предместий и искали добычу в большом городе. Нет, ему просто могло не хватить сил. Ему необходимо было выспаться! Два-три часа – и этого будет достаточно, но спать необходимо только в тепле.

Бац решил было вернуться на улицу Менар. Поняв, что ему удалось ускользнуть, его преследователи наверняка ушли. Но сохранялась вероятность и того, что его там ждут, и очаровательный дом, где на всем лежал отпечаток присутствия Мари, станет для него ловушкой.

Мари! Он вдруг увидел ее, очаровательную, внушающую уверенность. Ее любовь, которую она дарила Жану, ничего не требуя взамен, была для него как защита, и рядом с ней он чувствовал себя хорошо. Эта женщина была бесконечно дорога ему и скорее всего все еще ждала его в доме в Шаронне. На другом конце света! Он представил Мари в красивой овальной гостиной, которую она всегда украшала цветами или листьями, свернувшейся клубочком в глубоком кресле у огня, обтянутом атласом цвета зари, который она так любила, прислушивавшейся к звукам за окном и одновременно грациозно отвечающей на вопросы Дево, развлекающей американского посла, который буквально боготворил ее. Она была так далека от него, словно их разделяла Атлантика.

Странно, но именно воспоминание о человеке с деревянной ногой вырвало Баца из странного оцепенения, в котором он пребывал. Отель «Уайт», ну конечно! Комфортабельная, даже роскошная дорожная таверна монахов ордена святого Августина теперь служила временным клубом для живущих в Париже американцев и англичан. Все, кто приезжал в Париж, являлись сразу же в эту таверну и немедленно оказывались в привычной атмосфере. А Джонатан Уайт умел принять каждого как полагалось. Бац часто завтракал там с Моррисом, Блэкденом или другими заокеанскими друзьями. Правда, он там никогда не ночевал, но барон не сомневался, что радушный хозяин всегда найдет для него уголок, даже если отель переполнен. И потом, это совсем недалеко. Сразу за площадью Виктуар. Как он раньше об этом не подумал!

Барону понадобилось всего несколько минут, чтобы достичь желанного оазиса. Он с облегчением вздохнул, когда заметил, что, несмотря на поздний час, окна первого этажа освещены. За столами сидели люди и горячо обсуждали что-то. По контрасту с черной глыбой, напоминающей склеп, опустевшего монастыря августинцев и их разграбленной и пустой церкви отель «Уайт» показался ему маяком в ночи.

Не обращая внимания на царящий в зале шум, Уайт, сидя в вестибюле за конторкой, спокойно занимался бухгалтерией. Он тут же встал, чтобы приветствовать гостя, не выказав, впрочем, ни малейшего удивления при его появлении.

– Господин барон, для меня огромное удовольствие видеть вас, – Уйат употреблял дореволюционные обороты вежливости, давая понять, что все эти новшества к его заведению никакого отношения не имеют. – Если вы хотели поужинать, боюсь, что уже слишком поздно. Печи уже погашены...

– Это неважно... Но от бокала вина и куска хлеба я бы не отказался. И еще мне нужна комната на ночь. Я вернулся к себе на улицу Менар и нашел свой дом разграбленным. Спать там невозможно. И тогда я вспомнил о вас... Разумеется, мне необходим ночлег только на эту ночь!

– Не беспокойтесь, у меня есть то, что вам нужно. Но догадываюсь, что уснуть вам вряд ли удастся. Такой шум! Декрет, принятый сегодня Конвентом, взбудоражил все умы. Эти господа уже несколько часов обсуждают его. Некоторые выступают за, другие – против.

– И кто же в большинстве?

– Большинство в основном за. Вы, несомненно, знаете, что граждане свободной Америки с самого начала отнеслись к революции с понятным сочувствием...

Словно для того чтобы подтвердить его слова, из зала вышел человек. Он остановился на пороге и закончил свою речь:

– ...и не забудьте, что после возвращения из Варенна я опубликовал «Обращение к французам», в котором попытался объяснить народу необходимость покончить с королевским режимом. Мое обращение было расклеено на дверях Национального собрания с 1 июля этого года.

Мужчина повернулся к хозяину и добавил:

– Нам нужно еще несколько пинт пива, господин Уайт!

Де Бац вдруг побелел как полотно и встал между хозяином гостиницы и говорившим:

– Неужели вы и в самом деле нуждаетесь в процессе над монархом, господин депутат от Па-де-Кале, чтобы убедить ваших слушателей, что вы всегда и во всем правы? Судить короля! Это так Америка намерена выразить ему свою признательность?

Человеку, к которому обращался барон, было лет сорок пять. И он определенно являлся единственным американцем, которого ненавидел де Бац. Возможно, как раз потому, что американцем этот человек не был. Незадолго до восстания «поселенцев» Америки против Англии Томас Пэйн, выходец из Норфолка, получивший квакерское образование, в возрасте тридцати восьми лет бросил родной дом и отправился в Америку. Он стал одним из тех, кто разжег зреющую революцию. Пэйн предложил свои услуги армии, но Совет безопасности Филадельфии счел более целесообразным назначить его секретарем комиссии по международным делам. В этом качестве он несколько раз побывал во Франции, пытаясь добиться финансовой и военной помощи от Версаля. Здесь Пэйн обзавелся друзьями и со страстью следил за началом революции, он пропагандировал ее. Он даже отправился на свой страх и риск в Лондон, чтобы там провести кампанию в поддержку новой Франции. Ему едва удалось избежать полиции, и Пэйн оказался в Париже как раз к началу драмы 10 августа. Одним из последних своих актов Законодательное собрание предоставило ему французское гражданство, вследствие чего сразу четыре департамента – Уаза, Эн, Пюи-де-Дом и Па-де-Кале – пожелали, чтобы он представлял их в Конвенте. Пэйн выбрал Па-де-Кале, и с тех пор его пламенные речи творили чудеса.