В-третьих, это был Кирсан. В его крови тоже было намешано всякого разного, но бросалось в глаза не это, бросалась в глаза его молодость. У Кирсана была невероятно гладкая кожа, осененная на щеках юношеским румянцем. У Кирсана были густая, идеально ухоженная темная шевелюра, большие грустные глаза и метр восемьдесят пять роста при весе в неполные семьдесят килограммов. В результате все женщины старше тридцати лет при встрече с Кирсаном испытывали плохо скрываемое желание приласкать его, подкормить, обогреть... Кирсан от этого приходил в бешенство, потому что сам себя он считал вполне состоявшимся программистом экстра-класса. Кирсан хотел быть взрослым и серьезным, ему же не верили, когда он говорил о своем возрасте — двадцать четыре года. В техническом отделе ему дружно давали восемнадцать с хвостиком и гоняли за кофе и пирожками в буфет. Кирсан несколько месяцев жил в состоянии прогрессирующего тихого отчаяния, а потом совершенно случайно вылил горячий кофе на брюки начальнику отдела. На следующий день ему предложили перейти в отдел "А". Кирсан едва не бросился на шею невзрачному мужчине с красными усталыми глазами, который оказался шефом отдела секретных операций, но тут молодому человеку пояснили, что руководить им будет женщина по фамилии Морозова. Кирсан представил новую порцию унизительной опеки с подкормкой, обогревом и сюсюканьем — и захотел придушить своего нового начальника. Но тут в кабинете появилась Морозова, и Кирсан вмиг понял, что на сюсюканье здесь рассчитывать не придется.

— Слабак, — холодно сказала Морозова. — Зачем он мне такой? Его отдачей сдует...

— Какой отдачей? — недоуменно спросил наивный Кирсан.

— Когда стреляешь, бывает отдача, — пояснила сурового вида женщина в джинсах и черном свитере.

— А мне что, стрелять придется? — с плохо скрываемым восторгом спросил Кирсан. Морозова фыркнула.

— Берешь мальчика? — спросил Шеф, пряча глаза. Кирсан еще больше захотел сомкнуть руки на его шее из-за этого «мальчика». — Бери, умный мальчик. Тебе пригодится.

— С умными у меня проблема, — согласилась Морозова. — Только... — она озабоченно посмотрела на Кирсана.

— Что — только?

— Ты никак не можешь убрать куда-нибудь вот эти румяна со своих щек? Меня они бесят!

— Меня — тоже! — немедленно заявил Кирсан. Впоследствии, несмотря на все неудобства работы в отделе "А" (выкручивание ушей Дровосеком по случаю хорошего настроения, язвительные замечания Морозовой по случаю плохого настроения), Кирсану это нравилось куда больше, чем беготня за кофе в техническом отделе. Он чувствовал себя на своем месте. И что касается техники — туг он был действительно умнее других членов морозовской пятерки. И умнее самой Морозовой.

И в-четвертых, был Карабас. Тут все было просто. Кара-бас был хорошим водителем, но ему было сорок пять. Ему было сорок пять, но у него имелись хорошие знакомые в верхушке СБ — те, кого он возил в предшествующие десять лет. Компромисс между амбициями Карабаса и его реальными возможностями был наконец найден — его отдали Морозовой. Там он был вроде бы как при деле, а с другой стороны, на это место никто особенно не рвался.

Вот так все и сложилось — сложилось не как кусочки мозаики, один к одному, контур к контуру, а как странная, ни на что не похожая машина, собранная из деталей разных марок. Тём не менее машина заработала, и чем дальше, тем лучше. Впрочем, шеф отдела "А" в этом и не сомневался. Настойчивость и непреклонность в достижении поставленной цели у Морозовой были видны невооруженным глазом. В результате Дровосек слегка поутих, Кирсан не допускал очевидных молодежных глупостей, а Монгол с Карабасом просто делали свое дело.

Пока четверо из пяти не сели в поезд Москва — Санкт-Петербург.

— Так, — Морозова восседала среди подушек и одеял, словно какой-нибудь восточный султан, а Шеф навроде робкого визиря томился рядом, клоня голову и не решаясь подсесть поближе. — Но ведь все равно по-прежнему не получится. Я не хочу работать с ним, он не хочет работать со мной. Кому-то из нас ты должен пойти навстречу, а результат будет один...

— Результат, — сказал Шеф, не поднимая глаз. — Будет такой. Или вы с Дровосеком договариваетесь о мире и дружбе...

— Черта с два, — отчеканила Морозова.

— ...или я тебя перебрасываю в пятерку к Кабанову.

— А Кабанова куда?

— Никуда. Он там останется за старшего. И остальных твоих разбросаю куда-нибудь.

— Так нельзя, — сказала Морозова очень серьезно.

— Очень даже можно, — заявил Шеф совсем не командным тоном, совсем негромко и не пафосно, однако с той долей невеселой обреченности в голосе, что дала Морозовой понять: Шеф говорит правду, и в этой правде он убежден на сто процентов. — И ты подумай, как все теперь будет...

— Ладно, — Морозову стало раздражать, что Шеф разговаривает с ней, не поднимая глаз. Это походило на демонстрацию презрения, и Морозова голосом дала понять, что сдаваться не собирается.

Морозову очень удивило бы, откройся истинная причина внимания Шефа к прикроватному коврику и невнимания к собственно Морозовой. Шеф опасался, что будет слишком долго задерживать свой взгляд на напрягшихся сосках ее грудей под тонкой тканью хлопчатобумажной майки.

— Теперь я хотел бы все же услышать твою версию, — сказал Шеф, по-прежнему сосредоточенно глядя в пол. — С начала и до конца. Хотя я уже догадываюсь кое о чем из того, что ты скажешь. Ты скажешь, что во всем виноват Дровосек...

— Нет, — сказала Морозова. — Я так не скажу. Во всем виновата я.

Шеф так удивился, что поднял голову, потом спохватился, но было уже поздно — Морозова перехватила его взгляд и ехидно усмехнулась краем рта.

— Рассказывай, — морщась, как от зубной боли, проговорил Шеф.

Борис заметил слежку, когда свернул с Варшавки. Громоздкий темный джип не покатил дальше по шоссе, а последовал за романовским «Ауди» в направлении жилого комплекса «Славянка-2». Отрываться или делать какие-то еще специфические действия было поздновато, да и смысла не было — на проходной в «Славянке» сидели не какие-нибудь бабки-пенсионерки, там сидели вооруженные мужики из СБ, способные моментально разобраться с кем угодно, будь он трижды джипастым и четырежды крутым. При условии, что этот «кто угодно» представляет опасность для компании «Рослав» и ее сотрудников. Поглядывая в зеркало заднего вида, Борис подумал, что СБ — не такая уж и плохая вещь, даже если они там знают все о сочинской оргии девяносто восьмого года...

Борис затормозил перед воротами, опустил левое стекло, ожидая охранника. Джип плавно встал сзади, и Борис, не выдержав, стал говорить человеку в униформе СБ, одновременно протягивая ему идентификационную карту:

— Держите... Там за мной машина, еще с Варшавки... Черт...

— Что-то не так? — поинтересовался охранник. Борис вздохнул, наблюдая в зеркале жизнерадостную морду Монстра, высунувшуюся из джипа.

— Все в порядке...

На парковке Борис подошел к джипу и злобно пнул по тугим покрышкам, мстя за пережитые минуты беспокойства.

— Это же не твоя машина, — сказал он Монстру.

— Моя, — лучась самодовольством, ответил тот. — Ясный пень, моя.

— А где «девятка»?

— Продал. Решил, что хватит ездить как засранец. Купил настоящую мужскую тачку. Ведь правда — солидно смотрится?

— Солидно... — сказал Борис, припоминая чьи-то слова о том, что подобные машины существуют не для езды, а для того, чтобы показывать на них и говорить: «Вот моя тачка...»

— У тебя тоже ничего, — в утешение Борису сказал Монстр. — У тебя машина женатого серьезного человека. А у меня... — он сжал кулак и потряс им в воздухе. Борис не понял, что это значило. Вероятно, что-то приятное для Монстра.

— Такие покупки обычно обмывают, — напомнил Борис. — Или ты решил всех продинамить?

— У меня после покупки бабок не осталось, — пожаловался Монстр. — Причем в полном смысле слова. Сотню не подбросишь?