— Вадим Данилович, вы это серьезно?
— Разумеется, что вас смущает?
— Но что у нас есть против Жюжеван?! Даже если — хотя я в это не верю! — но даже если она имела интимные отношения с мальчиком в два раза ее младше, то каков был мотив его убийства?
— Ну-у, Алексей Иванович, — Шидловский артистично развел руками и состроил заговорщическую мину: — ну вы-то, работник следствия, будьте реалистом!
И помощник окружного прокурора выскочил за дверь. Шумилов остался стоять на месте, пораженный как самим разговором, так и его неожиданной концовкой. В этот момент Алексей Иванович впервые испытал очень странное и неприятное чувство: ему показалось, что некие, притом очень важные, события происходят без его участия, и он остается в полном неведении о скрытых пружинах, влияющих на принятие его начальником решений по этому делу.
Шумилов потратил чуть больше часа на оформление назначения почерковедческой экспертизы и отбор двенадцати графологов из списка официально допущенных к такого рода исследованиям лиц. Восемь из двенадцати человек были опытными преподавателями чистописания и русской словесности в гимназиях города и филологического факультета университета, еще четверо работали в канцелярии Правительствующего Сената. Последние традиционно считались лучшими специалистами в Империи по почеркам и установлению авторства. Об экспертизах сенатских секретарей ходили легенды: рассказывали, что посмотрев один раз на анонимку, эти люди могли спустя годы узнать руку автора, они, якобы, определяли по почерку не только пол, возраст и род занятий автора текста, но и его место проживания и даже учебное заведение, в котором аноним мог учиться.
Все эксперты-почерковеды получали за свои заключения доплату к жалованию. Результат экспертизы оформлялся в виде одного документа, текст которого вырабатывался в ходе совместного обсуждения всех участников экспертизы. Если кто-то из них оставался несогласным с мнением большинства, то свое суждение он оформлял в виде особого мнения, прилагавшегося к основному заключению.
Оформив двенадцать повесток, которыми эксперты вызывались в прокуратуру окружного суда к завтрашнему полудню, Шумилов передал их в канцелярию. Далее повестки попадали в руки судебных рассыльных, которые в течение нескольких часов должны были отыскать получателей. Система работала четко и сбоев практически не давала.
Покончив с формальностями, Алексей Иванович покинул прокуратуру и направился к Ивану Веневитинову, еще одному другу Николая Прознанского.
Иван жил в небольшой холостяцкой квартире на Лиговском. Этот петербургский район во все времена почитался совсем не престижным, отличался активной уличной преступностью, но жажда Ивана избавиться от опеки строгого отца была столь велика, что он предпочел жить здесь в одиночку, нежели делить с отцом фамильный особняк на Фонтанке.
Впрочем, как понял Шумилов, попав в квартиру Ивана Веневитинова, одиночество это было весьма условно. Комнаты и прихожая хранили выразительные следы вчерашней дружеской попойки. На большом круглом столе, на буфете и даже на подоконниках стояли пустые бутылки из-под шампанского и коньяка, грязные тарелки и стаканы, валялись апельсиновые корки, и витал неистребимый запах жженки. Видимо, вчерашняя пирушка удалась на славу, потому что Иван, невзирая на послеобеденный час, кутался все еще в халат и кривил помятое, несколько отекшее после сна лицо. Разговаривать ему с Шумиловым явно не хотелось, видимо, мысли были заняты другими, совсем другими проблемами. Однако отмахнуться от должностного лица в прокурорском мундире он не рискнул.
По большому счету, молодой человек в халате не сообщил Шумилову ничего нового. Все, что Алексей Иванович выудил у этого отечного отпрыска аристократического рода, свелось к весьма кратким и конкретным тезисам:
Ни о какой радикальной группе, членом которой мог бы быть Николай Прознанский, Веневитинов не знал и никогда не слышал.
Круг интересов Прознанского, как и всех членов его приятельского кружка, ограничивался вечеринками на квартирах, флиртом «с мещаночками», развлечениями с выездами в театры и ресторации, а также учебой в университете.
О связи Прознанского с гувернанткой Веневитинов слышал от самого Николая, который рассказал об этом за ужином в ресторане, но рассказу этому Иван не поверил, поскольку «такого мифомана, как покойный Николя, надо еще поискать».
Роман с Верой Пожалостиной, закончившийся для Николая отставкой, действительно, имел место, но покойный по этому поводу не очень переживал, поскольку он, Иван Веневитинов, «открыл ему глаза на порочный нрав женщин и подставил дружеское плечо».
Дожидаясь, пока Шумилов оформит протокол допроса, Иван откровенно зевал, давая понять, что его нимало не волнует происходящее. Под конец Веневитинов многозначительно сообщил, что помимо филологического факультета университета посещает отделение восточных языков при Азиатском департаменте МИДа, где изучает фарси. Он произнес несколько фраз на этом языке, которые непривычному русскому слуху могли бы показаться обычной матерщиной и расцвел от собственного остроумия…
Визиты к Штрому, Пожал ости ну и Федору Обруцкому также не внесли в дело ничего нового. Их показания совпадали даже в мелочах. В какой-то момент Шумилов заподозрил, что молодые люди успели сговориться, и сейчас банально водят его за нос. Но, подумав хорошенько, Алексей Иванович решил все же, никто его обманывать не пытается. Жизнь молодых людей на самом деле была таковой, как они ему рассказывали. Они не были обременены поиском денег, их не мучили болезни и немощи, все они были молоды, здоровы и красивы, и им не приходилось задумываться о бренности всего этого. Потому жили просто и беззаботно. Можно ли было их в этом винить?
В доме Пожалостиных Шумилов мельком увидел ту самую Веру, которая столь категорично отвергла внимание Николая Прознанского чуть более полутора месяцев назад. Это произошло, когда Алексей Иванович собирался уходить из дома Пожалостиных, и уже стоял в прихожей. Внезапно входная дверь отворилась, и вошли две барышни в кокетливых плетеных шляпках из соломки, заброшенных за плечи. Девиц сопровождала пожилая женщина со строгим лицом в объемистом салопе. Еще до того, как их представили друг другу, Алексей Иванович догадался, кто же именно из девушек был удостоен прозвища Царица Тамара. Действительно, чернобровой и черноглазой брюнетке Вере очень подходило прозвище, хотя ничего грузинского в ее облике не было. Она была довольно высока, с горделивой посадкой головы, в ее внешности и движениях чувствовались грация и благородство. Именно царица! В такую действительно можно было влюбиться и потерять голову.
Выйдя на улицу, Шумилов задумался, куда направиться дальше. Время в визитах пробежало быстро, и в прокуратуру возвращаться уже не имело смысла. Наступал вечер. Шумилов направился домой, размышляя о том, как лучше выстроить свои завтрашние разъезды по городу. Без сомнения, следовало посетить Медико-хирургическую академию и напомнить тамошним врачам о необходимости подготовки и представления протокола осмотра тела Николая Прознанского.
11
Первое, что предпринял Шумилов на следующее утро, был визит к Шидловскому с рассказом об отсутствующем в деле акте вскрытия тела. Помощник прокурора схватился за голову и отправил Шумилова «немедля в академию». Шидловский разволновался до такой степени, что даже забыл спросить о результатах вчерашних допросов друзей покойного.
Шумилов отправился в морг академии на Греческий проспект, где рассчитывал найти медиков, проводивших вскрытие тела Прознанского. Расчет его оправдался, он без особых трудностей отыскал Владимира Владимировича Пашенко, преподававшего патологическую анатомию и как раз в это время читавшего лекцию в этом же здании, в устроенном амфитеатром морге. Впрочем, везение Шумилова на этом и закончилось.
