— Там туалет горит! — не помня себя, Велька влетел на кухню.

— Ой ты Господи боже ж мой, — бабушка в ужасе уронила сковородку на плиту — Да кто же его поджег то?

— Не знаю, мальчишки какие-то! — Велька и сам не понял, как умудрился соврать в этой экстренной ситуации. — Сгорит же!

— Дед, у нас туалет горит! — бабушка кинулась во двор.

Дед, без лишних слов бросив молоток, схватил ведро и ринулся к бочке с дождевой водой.

Зачерпнув воды, и держа ведро наперевес, он каким-то мелким галопом пронесся по дорожке, потеряв на скорости тапок, и одним махом выплеснул в клубящееся дымом туалетное нутро.

Раздалось шипение, и из открытой двери медлительно выплыл громадный клуб пара. На этом очаг возгорания был ликвидирован.

Велька боязливо подошел к погорелому туалету.

— На, — дед раздраженно вручил ему коробок спичек, — Потерял, дурень.

И махнув рукой, побрел к гаражу, хлопая оставшимся шлепанцем. Бабушка вздохнула, покачала головой, молча глядя на внука, и тоже пошла на кухню, за тряпкой.

Велька, шмыгая носом, осторожно заглянул на пепелище. Удивительно, заметил он, как много воды помещается в одно ведро. Она была повсюду: под ногами хлюпал линолеум, ручейки стекали по стенам, капало с травяных пучков, влага струилась по голубому Тихому океану, и параллели изгибались под ее струями. Прокопченный тигр Скандинавии испуганно жался к потолку, треугольник Африки стал вполне африканского цвета, на задымленную Европу накатывался вал Атлантики с пожелтевшей от жара струей Гольфстрима, но самое главное, ужасающее и трагичное — под обвисшим обугленным мотком, который уныло плакал черными каплями, виднелись опаленные края карты.

Велька с внутренним содроганием потянул за веревку, и — о ужас, увидел, что от большей части южной Америки ничегошеньки не осталось.

Потери были колоссальны и невосполнимы. Погибла половина Бразилии. Почти вся Аргентина была предана огню. Не осталось ни сантиметра от узкого желтого червяка Чили и… самое страшное — напрочь сгорел Уругвай.

Волшебная страна, обещавшая ему так много в мечтах, погибла в огне, погибла от его собственной руки. Погибла, не выдав ни одной, даже самой маленькой тайны.

Велька еще раз шмыгнул носом, и, повернувшись, пошел прочь.

По причине счастливого исхода он отделался лишь трудовыми работами по уборке туалета. Карту так и оставили висеть, только прожженную дыру дедушка закрыл новым большим календарем. К географии же с тех Велька стал охладевать, и в туалете больше не засиживался.

Впрочем, он еще раскрыл карту мира. Сразу же после летних каникул, осенью, на первом же уроке географии Велька тщательно изучил страны Южной Америки. Но все было зря.

В школьном атласе в Уругвае не было ничего необычайного. Те же реки, те же горы, те же озера и те же города, что и в соседних странах. Не хуже и не лучше. А вот тому главному, что его манило и околдовало тем летом, что будоражило его фантазию и не давало покоя, этому на карте мира больше места не было.

Дед у Вельки был и конюх, и механизатор. Раньше, еще давно до Вельки, в механизированной бригаде было много лошадей, и была она тогда больше лошадизированная. Потом коней сменили трактора и комбайны. Но когда дед наведывался в бригаду — непременно в старом пиджаке и картузе с треснутым козырьком, то обязательно заглядывал и в конюшню.

— Мальчик головой мотает, — говорил он озабоченно, — Ты б, Лексей Петрович, его ветеринару показал.

— Давно собирался, — отзывался конюх, — давний дедов знакомец, — Ты, Иван Степаныч, не волнуйся.

И они садились на лавочке в тенечке, заводя долгий разговор. Солнце тем временем убегало высоко в синее небо, и столбик термометра полз все выше, а Велька уходил в парк — лазить по тракторам и комбайнам. Он вставал на облепленные засохшей грязью приступки «Белоруси», заглядывал сквозь бликующие стекла в кабины. Потом спрыгивал и сосредоточенно изучал толстые ребра протектора на больших задних колесах, становился на ось и обжигал ладони, касаясь высоких, выкрашенных синей краской крыльев.

Жаркий желток солнца застывал в зените, и воздух лениво плыл над тускло блестящими железными ежами борон и косилок. Велька садился тогда в большой тракторной тени и бездумно ковырял землю подобранным здесь же сточенным болтом или гнутой железкой неизвестного происхождения. В тени было прохладно и сильно пахло мазутом, солидолом и соляркой.

Самой большой удачей было, когда в парк заезжал «Кировец». Желтой громадиной он возвышался над синими «ДТ» — тракторами «Белорусь», и Велька тогда не отлипал от него. Огромные его колеса были раза в три выше Вельки, а наверх, в кабину вела настоящая лесенка из железных скоб.

К превеликому Велькиному сожалению, покататься на «Кировце» ему так и не удалось, зато в «ДТ» он ездил не раз. Он сидел в высокой кабине, упираясь деду в бок, а земля внизу подпрыгивала и покачивалась и медленно плыла под ними назад. Но больше всего Велька любил ездить на телеге-бричке.

Как колхозник и бывший конюх, дед частенько брал ее — отвезти зерно на мельницу или фураж на складе получить. Но частенько пользовался он колхозным гужевым транспортом в корыстных целях. Противоправные дедовские действия заключались в расхищении народного имущества — разорении колхозных полей.

Все эти пространства, где дед провел почти всю жизнь, отдельно от себя он уже не воспринимал и захаживал, как к себе домой. К тому же незнакомых сторожей у него не было — все друзья, кумовья или знакомцы.

Чаще всего они с Велькой косили клевер, ломали подсолнухи и кукурузу. Потом засыпали похищенным клевером пылающие желтыми языками обугленные колеса подсолнухов и толстые початки — кочаны кукурузы, и долго-долго ехали по раскаленной пыли грунтовок.

Когда Вельке надоедало сидеть рядом с дедом, и хлопать вожжами, он перелезал назад и зарывался в клевер. Подбив под голову пару початков покрупнее, он запускал в рот клеверинку, и принимался глазеть на облака.

Но была у деда с бабушкой и дача — кусок пахотной земли, который отвел им колхоз. Там никто не ставил домики и не жил, как городские, а просто сажали скучную картошку, тыквы, кабачки, подсолнухи, арбузы. Посреди дачи торчало пугало — палка с консервными банками. Оно грустно болтало изодранными рукавами старенькой бабушкиной ночнушки и чуть позвякивало жестянками на ветру — общаясь с такими же печальными соседями на других участках. Вороны обычно любили отдыхать на нем, обозревая окрестности — не идет ли какой человек?

Периодически дед с бабушкой выезжали туда — прополоть картошку и поглядеть, не случилось ли чего. Вельке же и его двоюродному брату Витьке приходилось исполнять трудовую повинность.

В тот они тоже собрались на дачу. Вельке совершенно туда не хотелось, тем более что они с Витькой только что смастерили пару отличных луков — из двух ветвей ореха и толстой лесы и пять штук стрел — из обструганного штакетника, и им не терпелось все это испытать.

— Куриные перья — это, конечно, не то, — говорил Велька с сожалением, распиливая вдоль кургузое перо лезвием из дедовской бритвы. — Надо бы маховое перо из крыла дикого гуся или хотя бы ястреба-тетеревятника. Ты откуда их взял, Витька, из подушки?

— Иди ты, — обиделся Витька, — В курятнике у петуха добыл. Вот, видишь?

Он гордо продемонстрировал расцарапанную руку.

— А знаешь, как этот гад клюется? А гусиные перья сам доставай. Вон, у бабы Нюры целое стадо гусиное. Но туда я бы только с автоматом сунулся — защиплют насмерть.

— Настоящий индеец не пользуется оружием белых, — назидательно пробормотал Велька, приматывая ниткой половинки пера к древку стрелы. — Настоящий индеец может вырвать перо из хвоста орла, так, что тот и не заметит.

— Ага, как же. Иди, попробуй, — скептически отозвался Витька, кивая в сторону двора бабы Нюры.

— Молчи, бледнолицый, — Велька перевернул стрелу и на солнце грозно блеснул наконечник — гвоздь, вставленный в расщепленный конец древка и крепко замотанный изолентой. — Где колчан?