Синдбад ожидаемо изъявил желание участвовать в последнем этапе, добавив, что он, возможно, не прошел испытание кинжала — артефакта, но на этом отборе он единственный борется не ради своих желаний, а потому что действительно хочет принять на себя не только привилегии, но и тяжесть короны. Что же касается обещания сестре, то он не намерен довольствоваться малым, хоть она и была невероятно щедра. Шанс свой упускаь он не собирается, но, если не выиграет, заберет все посуленное Кандидой и скажет, мол, он уговору следовал, все равно в последнем испытании претенденты не видят своих соперников. Персиваль жестко усмехнулся: он то прекрасно знал, что церемониальная корона не тронет только Кровавую принцессу и Гневного принца, а "золотого бастарда", если он потянет к ней руки, убьет на месте. Не хотел он подставлять его, но в решающий момент вспомнилось, как этот юнец готовил особый яд, "убивающий" жертву на сутки, а потом медленно выходящий из организма, и как потом напитал им застежку брошки и, соблазнив горничную принцессы Жанет, через нее подбросил в шкатулку драгоценностей своей сестры. И еще как опять же через Жанет нанял похитителей и приказал схватить Конду, как только она выйдет за пределы замка, но, к счастью, девушка приняла их за убийц и смогла отбиться, да и подмога в лице Прорицательницы Марианы пришла ей как нельзя вовремя. И все это ради того, чтобы увезти сестру из столицы, где её мог защитить отец, и обманом или силой жениться на ней. Подло. Предсказуемо. И мерзко, ведь практически все Веридорские славились своим благородством, и к семье у них было особое отношение. Живой пример — Гвейн вступился за Синдбада и был готов сложить голову вместе с ним, хотя от не далее, как несколько часов назад пытался его убить.

И Кандида, уже твердо решившая получить победу вместе с венцом наследницы, верила брату, слепо, без малейшей оглядки, не допуская даже мысли, что Синдбад может обмануть её или превратиться во врага.

Лолите не пришлось передавать решение Богов, что до последнего испытания её не допустят. Юная Монруа по-змеиному осклабилась и промурлыкала, что не собирается ввязываться в драку, в которой не сможет одержать верх. Зато в подковерных играх она любому фору даст, так что с этой гадюкой Истинному Наследнику еще предстоит столкнуться.

И вот теперь Персиваль мчался к одинокой шлюпке недалеко от скалистого берега Порсула, где ютились оставшиеся трое претендентов, и чувствовал, что смерть настигнет одного из них еще до того, как он настигнет их…

— Самый надежный способ гарантированно скончаться — доверить свою жизнь некроманту, — заявил между двумя вдохами Лихой, налегая на весло и одновременно беспокойно косясь в темноту за правый борт, где в неверном лунном свете из ночной мглы проступали очертания отвесного скалистого порсульского берега и совсем недалеко от их суденышка из воды выглядывали прибрежные рифы.

— От некроманта слышу! — вторил ему Джанго, орудующий вторым веслом.

Уже не первый час они так пререкались, но только лишь потому, что полдня гребли вымотают кого угодно, а язвительность подстегивала и не давала опустить руки, чтобы потом больше не поднять. Гвейн сидел на носу шлюпки, но не спал и даже не отдыхал, хотя его "вахта" длилась шесть часов кряду. Чернокнижник сидел неестественно прямо, глядя куда-то вдаль, как будто следил за их преследователями, и старательно вслушивался во что-то, лишь ему одному ведомое.

— Гвейн, ты хоть повернись и глазами посвети, раз уж спать не надумал! Дядя Джанго, эдак мы до рассвета точно в какой-нибудь риф упремся. А если море заволнуется, так нас на скалы отнесет и размажет, это как пить дать!

— Чем ближе мы к берегу, тем больше вероятность, что в критической ситуации море хоть отчасти перестанет блокировать магию и нам удастся наскрести хоть какие крупицы из своего резерва и, дай Боги, их хватит на одну атаку первого уровня.

— На кой демон нам мертвым сдастся магия?! — не унимался атаман.

— Не каркай, Лихой! Шторма еще нет, мы пока еще ни на что не наткнулись, да и…

— Они близко, — вдруг подал голос Гвейн.

— Тьфу ты! — сплюнул с досады Джанго. — Хоть ты страху не нагоняй, какие…

Тут по соленому морскому воздуху разнеслось мелодичное эхо девичьего голоса, и Ветер Смерти подавился своими же словами. Собственно, от этой напасти они и сбежали, прекрасно понимая, что не могут погубить своим присутствием целый корабль, ибо таинственный преследователи целенаправленно плыли вслед за ними. Кронгерцог выбрал единственно возможный способ сберечь их жизни — затеряться в скалах, ведь рифы опасны не только для судов, но и для них…

Для сирен. Многие путали их с русалками, хотя на деле у них не было ну ничего общего. Русалки обитали исключительно в пресных водоемах и славились своей красотой и шаловливым нравом. Многие из них обожали драгоценности и восхищенные мужские взгляды, однако с людьми заговаривали редко, а уж принимали от них подарки и того реже, а все потому, что охотников за волосами и чешуей русалок с древних времен было видимо-невидимо. А за слезами — и того больше. Да, у русалок были слезы, как и у человеческих дев, только их в ключевой воде не рассмотреть и не выловить. А у сирен — не было, так же как и сердца, способного сжиматься от радости или горечи, потому что они были мертвы и не гнили трупами только в морской воде. Не было у них и рыбьих хвостов, зато бескровные губы открывали две пары острых клыков. Сирен, как и любых мертвецов, опасались не только люди, и не бес причины. Их души после смерти на пути в царство мертвых перехватывала самая своенравная стихия — Вода. Она принимала их в свои чертоги, навсегда лишив покоя и позволив забирать с собой на дно морское живых, кого они при жизни любили или ненавидели.

Каждый моряк знал легенду о поцелуе сирены. Стоило мертвым морским красавицам завидеть вдали корабль, как они начинали петь. Кто-то самозабвенно врал, что их голос сводит с ума мужчин и заставляет их бросаться в пучину волн. Пение их и в самом деле было чудесно, но оно лилось вовсе не для того, чтобы очаровать матросов, а чтобы разбудить грозную бурю, такую сильную, что ни одному судну не по силам было справиться. Спасались единицы, и то только по счастливой случайности, если сирены вдруг слышали пение и, сами замолкнув, бросались у другой жертве. Всех, кому не посчастливилось встретиться с этими созданиями, сжирало море, а в живых оставались только те, кто полюбился сирене, причем неизвестно, что лучше, смерть или иллюзия жизни. Вода подарила своим верным слугам возможность забрать с собой одного приглянувшегося морехода живым: первый поцелуй сирены опутывал их возлюбленного древним заклинанием и погружал в вечный сон. Только некроманты знали, что это не что иное, как "Объятия Смерти".

И вот над морем прокатился зов их приближающейся безвременной гибели.

— Судя по количеству голосов, по нашему следу спешит целый косяк красоток. Это, случаем, не ваше обаяние привлекает всех женщин на десять верст окрест, а, дядюшка? — нервно пошутил Лихой, стараясь заглушить звуки собственного сердца, в панике заметавшегося в груди.

Кронгерцог не ответил на его колкость, только вскинул руку, без слов прося помолчать. Поначалу атаман не понял, что это с дядей и Гвейном: оба сосредоточенно вслушивались в девичьи голоса в то время как каждая секунда была на счету и могла стоить их жизни, если еще вообще можно было спастись! Но спустя несколько секунд понял, что они расслышали, что песня на человеческом языке, — более того, на веридорском! — и сам невольно замер, стараясь разобрать слова.

Что ты смотришь на меня,

Растопырив грозно очи?

Может встать мне в круг огня

Иль умчаться в лоно ночи?

Что ползешь к стене, крестясь

И шепча в углу молитвы?

Жизнь уходит, не простясь,

Сквозь испачканные бритвы…

Да, в словах моих заклятье,

А глаза острее стрел;