Издав какой-то непонятный звук, который обозначал не то обиду, не то возмущение, Танька выбежала из библиотеки. Куда бежать дальше — она не знала. Везде, где бы она ни была — с ней начинают происходить странные вещи. Вечно ей напоминают о ее безмозглости, задевают за живое, просто немилосердно издеваются!
— Странные люди — нашли, чем упрекнуть, — шагая по улице, сквозь слезы хмыкнула Танька. — Этим «Феноменом безмозглости» они что, хотели развить во мне комплекс неполноценности? Ага! Щас он во мне разовьется! Если так разобраться, на фиг этот мозг мне нужен? И без него хорошо. Даже есть какая-никакая, но польза — теперь я меньше вешу. И вообще, если бы я не узнала, что у меня сперли мозг, то никаких бы видимых изменений в жизни не заметила…
Однако, как мы видели, кто-то настойчиво напоминал Таньке о ее неполноценности, пытался больно ужалить, поиздеваться над ней…
Но кто это такой жестокий? Кому это надо? Пока непонятно… Клубок тайны запутывается все больше и больше, а разгадки не видно даже за углом.
Ну что ж, поживем — увидим! Авось и поймет Танька чего-нибудь.
Девчонка посмотрела на часы. 11.25 — до встречи с неким Серегой Штопором оставалось почти три часа.
«Куда бы еще пойти, чтобы время убить? — задумалась Танька, стоя посреди улицы. — Ужас какой-то — куда ни сунусь — везде меня мозгами моими попрекают, задолбали уже».
Внезапно до ее ушей донеслась тихая музыка. Играла она в кафе «По старинке».
В животе заурчало — наверно, бредятина на постном масле уже переварилась и желудок требовал новой пищи.
«А пойду-ка я похаваю, — решила Танька, устремляясь к кафе. — Что за тупое слово — „старинка“! Кстати, в мире так много тупых слов. А острых совсем мало. Помню, слово „люди“ раз двадцать повторила — так аж тошно стало».
Приближаясь к кафе, она увидела, что в нем сидело достаточно большое количество посетителей. Человек двадцать пять, наверно: и молодежь, и более старшее поколение, и совсем старики.
Танька толкнула дверь.
Зазвенел колокольчик.
Вдруг достаточно громкая музыка, которая лилась из огромного допотопного приемника, смолкла. Люди, оживленно до этого болтавшие, мгновенно замолчали и все как один повернулись в Танькину сторону. В кафе наступила абсолютная тишина, было лишь слышно, как лопасти вентиляторов, висящих на потолке и оклеенных липучками для мух, разрезали воздух.
— Девочка пришла, — сказал кто-то, и все люди как будто включились: вновь стали разговаривать, кушать, заниматься другими делами. Но Танька видела, что все искоса на нее поглядывали и говорили тоже о ней. Стало неприятно. Танька представила, что она моется себе преспокойненько в душе — и вдруг стены падают и оказывается, что ванна стоит на Красной площади. Тишина. Туристы замирают. Потом отмирают, и все начинают ее фотографировать. Именно так себя Танька ощущала в этом кафе, но чувство голода взяло верх над разумом. По полу, выложенному крупной белой плиткой, она подошла к столику, села и открыла меню. Заказала у официантки, которая без остановки надувала и лопала жвачку, еды и начала ждать заказ.
«Пока все путем, — отметила Танька, с подозрением осматривая кафе. — Василюк и Крыса не появляются, кое-как жить можно… Поскорей бы уже два часа наступило, хочу пойти на место встречи и у этого Сереги Штопора выяснить, чего он от меня хочет и где в конце концов мои мозги. Мне без них становится скучно… А вообще, если хорошенько подумать — такой бред… Тетка, которая жрет мои мозги… Сон во сне… Василюк, которого убили беличьей кисточкой, продавщица бредятины на постном масле, толстая цыганка с драным попугаем, Крыса, которую убили словарем Ожегова… Право слово, люди, чушь какая-то».
Танька разложила все по полочкам, но не пыталась это осмыслить — все равно не получится. Она просто взяла и пустила все на самотек — происходит, и пусть себе происходит дальше, раз уж так случилось. Признаться, такой галиматьи она даже в книгах не читала — вряд ли у кого-то ума хватит такое написать. Ни логики никакой, ни смысла — ничего. Только вот одно было ясно — какая-то тетка сперла во сне ее мозги, а какой-то Серега Штопор Таньку дразнил тем, что у нее нет мозгов. Все. Дальше ничего ясно не было. Как этих Василюков, цыганок и Крыс связать воедино? Да никак.
«Это сон, дурацкий сон», — твердила себе голодная Танька как заклинание.
— Эй вы, долго я тут еще буду сидеть голодная? — крикнула Танька официантке. — Где там мои драники?
— Да ща будут твои драники, — сказала официантка, хлопнув пузырем, и окинула Таньку уничтожающим взглядом густо подведенных глаз.
— Ну-ну…
Через минуту Таньке принесли заказ — национальное украинское блюдо — картофельные драники и еще что-то с менее интересным названием.
— Спасибо, — поблагодарила Танька официантку и налетела на еду, как саранча на кукурузное поле.
И в тот самый момент, когда Танька, зажмурившись от удовольствия, тщательно пережевывала пищу, можно даже сказать, погрузилась в некое подобие транса, по кафе пролетел истошный визг. С головой погруженная в мысли о еде, от неожиданности она подскочила на месте и увидела девушку, которая сидела за столиком напротив и визжала. При этом она указывала пальцем на парня, сидящего рядом с ней. Он сжимал свое горло, как будто пытался что-то из него выдавить, и из его рта густым потоком лилась пенистая кровь, словно ее взбили миксером, как молочный коктейль.
— Надо вызвать «Скорую помощь»! — панически закричала Танька, но тут все посетители кафе, в том числе и бармен с официанткой, упали на холодный кафельный пол и начали биться в судорогах. Естественно, изо рта каждого тоже лилась густая пенистая кровь.
— Х-хы-ы-е-е-е-е-е… — хрипели люди и остервенело били себя руками по горлу.
Это было жутко. Это повергло Таньку в шок. Да и меня тоже.
Посетители кафе, до этого мирно сидевшие за столиками, теперь корчились на полу и плевались кровью, она хлестала из них, как пена из пожарных шлангов. Кроме того, на полу валялись осколки разбитых чашек, кровь перемешалась с кофе и картошкой фри. Люди были с ног до головы перемазаны своей и чужой кровью.
Неожиданно они перестали корчиться и замерли. Никто не шевелился. Пораженная Танька стояла среди трупов в огромной луже крови. Вентилятор, украшенный ленточками с мушиными телами, был заляпан кровью и все так же крутился, музыка из приемника продолжала литься, как ни в чем не бывало, вот только, кроме этого, в помещении висела абсолютная тишина, и посетители все были мертвые…
— Поела, блин, драников… — растерянно сказала Танька и уже хотела набирать номер «Скорой», и вдруг люди дернулись, резко встали на четвереньки и поползли к ней, как собаки. В их глазах плясала ярость, а с губ капала кровь.
— Р-ы-ы-ы… ы-ы-ы-ы… — они тянули к ней свои руки, перемазанные кровью.
— Уйдите, уйдите… — пятилась Танька, с тоскою поглядывая на тарелку с драниками.
— Р-ы-ы-ы…
— Сгиньте! Дайте поесть спокойно!
— Р-ы-ы-ы…
Танька встала на четвереньки и тоже зарычала…
И здесь она будто очнулась, стряхивая с себя наваждение. Посетители пили напитки, смеялись, та девушка, что первой завизжала, мило ворковала с парнем и гладила его по ладони. Однако картинка страшного видения все еще стояла перед Танькиными глазами и накладывалась на реальность.
— Чего рычишь? — спросила бабка, сидевшая сзади девочки.
— Потому что кругом дурдом какой-то, — пробурчал Танька, лихорадочно соображая, что же с ней происходит. Привидится же такое!
— Да уж, дурдом, — согласилась старуха. Она сидела за столиком вместе со своим балованным внуком, который все время ерзал на стуле, громко смеялся и бросал под стол зелень с бутерброда. — Такой же дурдом был и в прошлом году…
Танька, вновь приступившая к вожделенным драникам, замерла.
«Ну вот, начинается…»
— А что было в прошлом году? — спросила она.
Бабка погрызла губы беззубыми челюстями, а затем проговорила:
— Ты, конечно, можешь мне не верить, но в прошлом году один официант внезапно сошел с ума, подсыпал посетителям и себе в напитки какую-то гадость, а когда они стали их пить, то из горла начала литься пенистая кровь. И они все рычали, вот как ты только что, и поумирали прямо тут. А я тогда еще в этом кафе работала массовиком-затейником — всякие вечеринки организовывала, танцы, оформляла тут все, ну, и стенгазету делала про тех людей… Никогда не забуду их лица и то, что случилось, — поделилась бабка своими переживаниями, на мгновение замолчала и добавила наболевшее: — А потом меня на пенсию спровадили — мне же уже почти семьдесят. Сказали, что я отсталая и что мой стиль уже неактуален.
