И взбухли, и зазеленели почки на дереве.

И тогда рабочий Петров достал из кармана фартука бутылку молока, налил его в мисочку и придвинул мисочку к Чучелу-Мяучелу.

И Чучело-Мяучело с удовольствием выпило молоко, потому что всё больше окон распахивалось в доме и всё больше людей подхватывало его песенку.

А малыш разломил свой батон пополам, протянул половинку Чучелу-Мяучелу, и они пошли вдвоём по весенней улице мимо радостных людей, весело распевающих утреннюю песню.

И люди смотрели на них, а мужчина не выдержал, снял шляпу и замахал им вслед.

И как раз в этот момент окончательно растаявшая сосулька, превратившаяся в огромную каплю, и плюхнулась на его лысую макушку:

ПЛЯМ-М-М!!!

Стихи Михаила Яснова.

Баба-яга устало остановилась, поставила ступу, которую тащила под мышкой, и прислонила метлу к кованой ограде, шедшей вдоль набережной. Она растерянно огляделась.

Вокруг мчались машины, громыхали трамваи, электропоезда, торопились озабоченные люди.

Баба-яга чертыхнулась. В который раз за это долгое путешествие в город из дремучей чащи, в которой она проживала, Баба-яга пожалела, что опрометчиво приняла приглашение своего родича, лешего Кузи. Кузя год назад неожиданно переехал в город и заделался тут домовым-доможилом, переквалифицировался, иначе говоря.

Вообще-то никуда Баба-яга лететь не хотела, ей и в своей избушке на курьих ножках было хорошо, так что она долго отказывалась. Но Кузя настаивал, очень просил быть 4 октября. Это тот самый день, единственный в году, когда лешие бесятся. В этот день знающие люди в лес не ходят, потому как лешие их непременно одурачат и замотают.

Можно, конечно, заблудившемуся присесть на первой колоде, снять с себя и выворотить наизнанку одежду и затем в таком виде надеть на себя обратно. Если ещё при этом проговорить любимую поговорку лешего: «Шёл, нашёл, потерял» или закричать: «Овечья морда, овечья шерсть!», то можно надеяться, что леший отступится и исчезнет с криком: «А… догадался!»

Но вообще-то шансов уберечься мало. Этот день особый.

Впрочем, став домовым, Кузя сильно изменился, сообщал, что теперь его за древность лет уважительно называют дедушкой и потому порешил он 4 октября от проказ удержаться, в связи с чем и пригласил Бабу-ягу при его примерном поведении присутствовать.

Баба-яга тяжело вздохнула, пытаясь сообразить, как же ей теперь разыскать улицу, где находился тот старый дом, на чердаке которого и поселился бывший леший.

– Чего встала, старая? – грубо сказал ей шедший мимо прохожий в чёрной кожаной куртке. – Мети давай, вон мусора сколько!

И нахально бросил ей под ноги окурок.

Мало того, походя ещё и задел метлу, от чего она покосилась, упала и на глазах у Бабы-яги соскользнула сквозь отверстие в ограде прямо вниз, в реку.

Баба-яга ахнула.

– Будь ты проклят! – выругалась она вслед кожаной куртке. – Чтоб тебе пусто было! Чтоб тебя черти в болото утащили!

Кожаная куртка, пройдя ещё немного, вдруг сбился со своего уверенного шага, завертелся на одном месте, закручиваясь всё быстрее и быстрее, так что его уже и разглядеть было нельзя, а потом и вовсе исчез. Шедшая навстречу ему тётка в ужасе остановилась и перекрестилась.

Но Баба-яга не обратила на произошедшее ни малейшего внимания. Она в отчаянии смотрела вслед своей метле, которую быстро уносила прочь мутно-коричневая река.

Баба-яга лишилась транспортного средства и, как ей добраться из города домой, в родную чащобу, не имела теперь ни малейшего понятия. Ступа без метлы была совершенно бесполезна, всё равно как телега без лошади. О Кузе она уже не думала, он ей в этом деле никакой не помощник.

Баба-яга опять посмотрела по сторонам. Вокруг шумел равнодушный гигантский город, так не похожий на её родной дремучий лес. Похоже, что ей теперь придётся навсегда остаться в этом страшном, отвратительном месте.

Чёрт её угораздил сюда выбраться!

Баба-яга всхлипнула, смахнула набежавшую слезу, подхватила внезапно отяжелевшую ступу и уныло поплелась по набережной, чуть приволакивая костяную ногу.

Внезапно она остановилась. В глазах её снова забрезжила надежда – на другой стороне улицы Баба-яга увидела дворника, подметающего тротуар.

Она поудобнее перехватила ступу и, прихрамывая, потащилась через дорогу. Перед ней резко затормозила машина.

– Куда прёшь, старая? – обругал её высунувшийся из окна водитель. – Здесь же перехода нет! Зашибут тебя!

Но Баба-яга, не слушая, упрямо продолжала движение на ту сторону. Оказавшись на тротуаре, она замедлила шаг, потом устроилась на скамеечке недалеко от подворотни, где работал дворник, и стала ждать.

А дворник Степанов, ни о чём не подозревая, продолжал спокойно мести тротуар. Так прошло минут пятнадцать.

Но вот Бабе-яге наконец повезло. Дворник Степанов перестал мести, приставил метлу к стенке, отошёл немного в сторону и закурил. Яга за его спиной осторожно встала и, волоча за собой ступу, стала медленно продвигаться к метле.

Дворник Степанов, заслышав странный звук, повернулся. К несчастью, в тот самый момент, когда до метлы оставалось буквально пара шагов.

Незнакомая старушка Степанову сразу не понравилась. Что-то в ней было подозрительное. К тому же и гревшийся на солнышке кот неожиданно вскочил, поднял шерсть дыбом и, уставившись на старушку круглыми жёлтыми глазами, гнусно и пронзительно заорал.

Дворник двинулся назад, к метле.

В свою очередь и яга ускорила шаг и вцепилась в метлу в ту самую секунду, когда к ней подошёл дворник и тоже схватился за рукоять. Они стали молча вырывать метлу друг у друга.

После нескольких бесплодных усилий яга поняла, что ей ни за что не сладить с дюжим дворником. Она перестала тянуть метлу к себе, но, по-прежнему сжимая её в руках, загнусавила противным голосом.

– Отдай, голубчик! – ныла она. – Нечистой силой тебя молю, отдай, пожалей старушку, бедную, горемычную! Отдай, не пожалеешь! Озолочу тебя, добрый человек!..

Однако дворник Степанов не поддался на эти уговоры.

– Ты что, бабуся? – строго сказал он. – Очумела совсем, что ли?! Ты мне тут не балуй, а то смотри, в психушку отправлю!

Яга снова потянула на себя метлу.

– Голубчик! – завыла она теперь уже во весь голос. – Сокол ясный! Не губи, не бери грех на душу, дай метлу! Я тебя отблагодарю, не забуду! Всё, что хочешь, проси, только отдай!

Степанову стало очень неприятно. По спине отчего-то побежали мурашки. Что-то было в этой гнусавой старушке пакостное.

Дворник нервно оглянулся. Не дай бог, кто-нибудь увидит из домоуправления! Уж больно нелепо выглядели они со стороны.

– Пустите метлу, гражданка! – сердито сказал Степанов, переходя на «вы». – Пустите, по-хорошему говорю!

Яга разозлилась. Черты её лица неожиданно изменились, обострились, морщины углубились, глаза загорелись бесовским огнём.

– И я тебе по-хорошему, мил человек, – заверещала она угрожающим тоном, – не мучь старуху, отпусти метлу, не упрямься!

«Вот наглая бабка!» – подумал Степанов. Он порядком струхнул от столь внезапной перемены, произошедшей со старушкой.

– Сказано, не дам! – произнёс он вслух, стараясь не подавать виду, что испугался. – Идите, бабуся, своей дорогой! Подобру-поздорову!

От яги, однако, страх дворника не укрылся.

– Отдашь или нет? – злобно зашипела она. – Последний раз добром спрашиваю!

– Это казённое имущество! – в отчаянии завопил Степанов. – Не имею права разбазаривать!

– Ох, плохо же тебе будет! – скрипучим голосом пообещала яга, сверля дворника колючими глазками. – Такую порчу наведу, нипочём не снимешь!