– Со своей стороны, – бесцеремонно перебил его Баллантайн, – могу повторить то, что сказал вам в каюте, только более доходчивыми словами. Я не настолько безумен, чтобы отправляться в какие-то омерзительные места в поисках мимолетных удовольствий. Я предпочитаю, чтобы мои проститутки предлагали мне ласки, а не запах помойки. Единственное, чего вам следует опасаться, – это прикосновения хлыста к вашему заду, что, по моим представлениям, нужно было сделать еще много лет назад. А что касается угроз, мисс, я не буду повторять их снова и не только брошу вас команде со своим благословением, но и удостоверюсь, что вы никогда больше не приблизитесь к людям вашего отца даже на расстояние в милю. Мы поняли друг друга?

Молча проглотив возмущение, Кортни смотрела мимо Баллантайна. С заметным трудом лейтенанту удалось взять себя в руки, и он снова обратился к Рутгеру:

– У меня уже три месяца нет слуги. Как мой личный камердинер, она будет оставаться одна, и не возникнет лишних вопросов. Питаться она может в одиночестве, а спать в маленьком чулане, смежном с моей каютой. Ей придется работать ради своего содержания – и, ей-богу, работать прилежно! Но если она будет аккуратна и если ей захочется остаться в живых и увидеть Гибралтар, – Баллантайн бросил взгляд на Кортни, – она справится с этой задачей.

– Она подняла интересный вопрос: как быть с Дженнингсом? Он непременно заметит ее.

– Дженнингс? – фыркнул Баллантайн. – Он уже неделю не выходит из каюты. Но даже если она попадется ему на глаза, он увидит только работящего парня, который изо всех сил старается заработать освобождение из тюремного трюма. Если повезет, они не подойдут друг к другу ближе чем на ширину корабля.

– А если нет? – настаивал Мэтью с возрастающим беспокойством. – Если не повезет и Дженнингс обнаружит...

– Тогда ни один из нас не войдет в историю – хотя в этом нет ничего удивительного.

– А Фолуорт? Он вынюхивает все вокруг тебя, как ищейка. Чего бы он только не дал, чтобы принести твою голову на блюде Дженнингсу!

– Предоставь мне самому разбираться с Фолуортом, – твердо заявил Адриан. – Он сует свой нос в такое количество навозных куч, что не составит труда направить его по ложному следу.

– Но... – Заметив холодный металлический блеск в глазах Адриана, Рутгер со вздохом закончил: – Что я должен сделать?

– Для начала ты можешь держать ее здесь во время моих вахтенных часов. Я не хочу, чтобы она без присмотра болталась по кораблю. Она давно мечтает об этом. Пусть она отскребает полы или столы. Поручи ей такую работу, чтобы ее никто не видел.

– Это довольно просто, – кивнул Мэтт. – Мне здесь всегда не хватает рук. Она может работать с Дики. Что-нибудь еще?

– Так как мне скоро заступать на дежурство, проследи, чтобы она что-нибудь поела, – направившись к двери, ответил Баллантайн. – И можешь познакомить ее с ванной. Понадобится неделя, чтобы из моей каюты выветрилось зловоние. – Криво ухмыльнувшись, он остановился на пороге и, вытащив из-за пояса нож, ловким движением метнул его в стол, так что тот на дюйм вошел в дерево и завибрировал. – И на твоем месте я бы тщательно следил за инструментами. У нее есть склонность коллекционировать блестящие предметы.

Как только дверь за Адрианом закрылась, Кортни и Рутгер одновременно выдохнули. В течение минуты они не отрываясь смотрели друг другу в глаза: ее были полны недоверия, его – мучительных сомнений.

Мэтт понимал, что Адриан Баллантайн, признает он это или нет, пошел на огромный риск и держать девушку в качестве своего слуги было чистым безумием. У Дженнингса повсюду на корабле были шпионы, и если хотя бы один из них узнает, если до капитана дойдет хоть малейший намек...

– Это самый плохой способ провести следующие несколько дней, – в конце концов заговорил доктор. – Я только надеюсь, что вы понимаете и это, и то, какая неприятность нам всем грозит, если вас узнают. – Кортни не удостоила его и словом, и он еще больше помрачнел. – Вам невероятно повезло, что первым обо всем узнал Адриан. Любой из дюжины других отвел бы вас к Дженнингсу, как жертвенного ягненка.

– Капитан далеко не великодушный принц. – Кортни потерла синяки на запястьях. – Но я не понимаю, почему нельзя просто отправить меня в трюм к остальным? Я ведь одна из них. Я принадлежу к ним. Я не прошу хорошего обращения или каких-то особых привилегий. И уж точно я не прошу вас рисковать ради меня жизнью. Я только хочу, чтобы меня поместили вместе с людьми моего отца и оставили в покое.

– Но вы должны понимать, почему это невозможно, – вздохнул Мэтью. – Вы были в клетке, видели условия в трюме...

– Видела, но видела и соратников своего отца. Я не могу оставаться здесь, в тепле и уюте, когда они там страдают. Если бы всю вашу команду избивали и морили голодом в вонючем тюремном трюме, вы могли бы думать о том, как спасти себя?

Мэтью нечего было ответить – конечно, она права. Сколько раз он подвергал себя опасности, не задумываясь о последствиях, не заботясь ни о чем, кроме благополучия своей команды. Его шрамы служили тому доказательством, как и шрамы Адриана. Изумрудные глаза жгли Рутгера, и он отвернулся.

– Пойдемте. К счастью, я распорядился, чтобы в моей каюте приготовили горячую ванну. И не могу не согласиться с лейтенантом Баллантайном: вам она нужна больше, чем мне. – И они направились к каюте доктора, располагавшейся на той же палубе возле кормы.

Они прошли мимо двух матросов, стоявших у трапа, ведущего наверх, но ни один из них, кажется, не заметил ничего заслуживающего внимания. Почтительно отдав честь доктору Рутгеру, они посторонились, чтобы дать им пройти по узкому коридору, а затем продолжили разговор, словно он и не прерывался. Сверху, с оружейной палубы, в коридор доносились шум и возбужденный смех – мужчины, недавно освободившиеся с дежурства, приветствовали тех, кто уже отдыхал с трубкой и кружкой эля; в воздухе смешались запахи морской воды, табака и пота людей.

Каюта доктора была меньше, чем у лейтенанта. Здесь стояли простая деревянная койка и книжный шкаф, одна из полок которого была откинута в виде стола, а все остальное свободное пространство занимала медная полуванна, наполненная теплой водой.

Полки шкафа были забиты медицинскими журналами с труднопроизносимыми названиями и страницами с загнутыми уголками; на столе стояли жестяная кружка с большим гусиным пером и чернильница без крышки на запятнанной чернилами промокательной бумаге; рядом с сальной свечой лежали заранее приготовленная длинная глиняная трубка и очки в проволочной оправе с квадратными стеклами, а на стул была свалена толстая стопка листов бумаги, исписанных наклонным почерком.

– Это, конечно, не дворец, – вздохнул Мэтью, заметив, что Кортни рассматривает каюту, – но меня вполне устраивает. Мыло и полотенце вы найдете в матросском сундуке, и там же лежит щетка для мытья. Я вернусь, скажем, через час и заново перебинтую вам руку.

Кортни крепко сжала кулаки, разрываясь между соблазном принять ванну и необходимостью скрывать свои слабости от этого янки, несмотря на его ласковые глаза и не менее ласковые слова. Непролитые слезы обожгли ей горло.

– Помните, несколько минут назад вы спросили, мог бы я думать о своем спасении, когда мои товарищи страдают?.. – Мэтью смущенно замолчал. – Так вот, пожалуй, не мог бы. Но я, наверное, подошел бы к этому по-другому. Оставаясь на свободе, я, вероятно, смог бы найти способ им помочь. Раздобыть дополнительно еду и воду... Я не говорю, что это очень легко или вообще возможно. Вероятно, даже произнося это, я в какой-то мере изменяю присяге, но... – Он заметил, что слезы исчезли из глаз Кортни и в ее взгляде внезапно вспыхнуло осознание того, что надежда, которую он в нее вселял, не была совсем уж несбыточной. – Но несколько раз в неделю я получаю доступ в трюм. Обычно находится мало желающих помочь мне в лечении узников, однако...

– Вы сделаете это? – прошептала Кортни, не веря своим ушам. – Вы позволите мне помочь им?