Всю ночь Иллэйса провела на башне. Слушала пустыню. Куталась в плащ из верблюжьей шерсти и пила терпкий чай. Дышала западным ветром и различала в его тугих, солоноватых волнах тени будущего.

Кровь, много крови. Крики раненых. Дым пожаров.

Потом она дышала ветром, что прилетел с востока.

И южным.

И северным.

Везде было одно и то же.

Скверный год — четыреста семьдесят третий от Первого Снисхождения, двести шестьдесят четвертый от Соовайлового Исхода. Год, когда чашам весов суждено сдвинуться с мертвой точки. Она знала это давно, ее предупреждали, старая Хуррэни, подслеповато щуря глаза, не раз повторяла: «Скоро, скоро…» — замолкала, надолго уставившись в алое пламя, а потом делилась с Иллэйсой сокровенным, сокрытым от прочих. И напоминала: «Ты — моя преемница. Так что готовься». Наконец, пристально взглянув на Иллэйсу (у той сердце стыло от таких вот взглядов), снова замолкала. Будто позабыв о присутствии ученицы, Хуррэни качала головой, вздыхала, зябко поводила плечами, что-то шептала сама себе — тихо, невнятно. Так шепчет ветер, когда поднимаешься на башню и впускаешь его в душу.

Всю ночь Иллэйса слушала пустыню. А утром к оазису подъехали всадники. И вошло будущее — так входит клинок в тело: по самую рукоять.

Всадников было всего трое. Слишком мало для подобного путешествия.

При мысли об этом Иллэйса горько усмехнулась: какие же черные настали времена! Прежде в паломничество к оазису Таальфи отправлялись безбоязненно, твердо зная: никто не посмеет напасть на путников, надевших белые вуали. Теперь же знак этот ничего не стоил, и многие расставались с жизнью, а многие были искалечены на пути сюда. Ибо ослабела десница шулдара: слишком увлекся он установлением своей власти во внутреннем Тайнангине и пренебрег покоем Тайнангина дикого. Здешние кочевники, конечно, не отважились бы нарушить древние запреты, но пестрое отребье — бежавшие от шулдарового гнева предатели и бунтовщики — сбивалось в разбойничьи шайки и рыскало по пустыне в поисках наживы. Кого-то из них рано или поздно настигали кочевники. Кто-то попадал в лапы джиэммонам. Но оставались и такие, которым удалось спастись ото всех, — эти нападали на любого, кто оказывался у них на пути.

Вот и трое всадников, подъехавших к Таальфи, столкнулись с местными душегубами. Один, тощий и лысый, был тяжело ранен, едва держался в седле. Совсем еще мальчик, он облизывал потрескавшиеся губы и надсадно дышал. Другой, седобородый, ехал неестественно выпрямившись, но было видно: это дается ему нелегко. Третий, коренастый, с бородой, едва подсоленной годами, с пышными черными кудрями, был хмур и ожесточен, это читалось во взоре… Иллэйса даже вздрогнула, когда крупные, настороженные глаза сощурились, разглядывая в небесах белокрылого сипа.

Она отпустила птицу и покинула — почти бегом! — башенную площадку. По лестнице сошла в тесную, пахнущую травами комнатку, где дремала Данара. Заслышав шаги госпожи, та вскинулась и неловко улыбнулась:

— Велите накрывать на стол, иб-Барахья?

— После. А сперва пошли кого-нибудь к Восточным вратам. Да, пусть прихватят с собой целительницу: паломники ранены.

Данара изумленно захлопала глазами, согнулась в поклоне:

— Да, иб-Барахья! Все будет сделано, как вы велели.

И наверняка ведь сегодня же растрезвонит подружкам об очередном прозрении своей госпожи! С башни-то Восточных врат не видно.

И неважно, что на самом деле «врата» — лишь неширокий въезд между Прощальным камнем и пальмовой рощицей. Неважно, что Иллэйсе не потребовалось заглядывать в будущее, дабы узнать о паломниках. Это все мелочи, детали…

«Наша жизнь — лишь такова, какой мы ее себе представляем, — учила покойная Хуррэни. — Иб-Барахья редко заглядывает в будущее, чаще судит о нем по признакам, которые доступны всем и каждой. Но не каждая способна правильно их истолковать. Запомни, — добавляла, — иб-Барахья необычна тем, что находится между небом и землей. Служит связующей нитью между людьми и высшими силами. Меняются правители на земле, меняется расстановка сил на небе. Однако нерушимы земля, и небо, и иб-Барахья, что — между ними. Люди не понимают этого, но чувствуют. И ждут от нас истины. И верят, что истина эта стоит дорого. Никогда не разочаровывай людей. Если позволишь им усомниться в твоем могуществе, ты его потеряешь. И тогда уже не будет иметь значения, насколько ты могущественна на самом деле. То, во что верят люди, — это и есть „на самом деле“.

С тех пор Иллэйса не раз убеждалась в правоте Хуррэни. Когда люди приходят к иб-Барахье, они ждут откровений, все — и подданные шулдара, и кочевники, и обитатели далекого Запада, что за Мертвыми Песками, и даже ни перед кем не склоняющие головы йор-падды. Все они взыскуют истины — и все они получают то, чего хотят.

Даже если истина оказывается горькой, даже если — убийственной.

Иб-Барахья никогда не лжет. Она может лукавить и может не опровергать чужой лжи. Но если иб-Барахью спрашивают, она отвечает правдиво: то, что ей нашептали небеса своим дыханием — ветром.

В том ее сила. На том зиждется ее дар.

Поэтому-то люди и отправляются в паломничество к оазису Таалфи, презрев опасности, укротив свой страх. Поэтому готовы рискнуть жизнью — как те трое, что нынче утром явились к Восточным вратам и привезли с собой будущее.

Иллэйсе наконец становится страшно. Она знает, чем все обернется. Знает.

Ведь иб-Барахья никогда не лжет — даже самой себе.

Их встретили у пальмовой рощицы — пять молодых женщин в белых одеждах, служительницы иб-Барахьи: ее «сестры» и ее же «ученицы». Возможно, среди них есть та, которой суждено стать следующей провидицей, когда нынешняя отправится во Внешние Пустоты.

Иллеар скользнул взглядом по смуглым, одинаковым лицам. Безошибочно выбрав старшую, произнес:

— Мой спутник тяжело ранен. Если среди вас есть целительница…

— Есть, господин. Иб-Барахья предупредила о вашем появлении.

Ну да. Разумеется. Иллеару не следует забывать, к кому они приехали.

Он приказал верблюду опуститься на колени и покинул седло. Эминар ал-Леад последовал его примеру. Молодому Джализу пришлось помочь, сын Эминара был на пределе сил.

«Не следовало сюда ехать, — с горечью подумал Иллеар. — Не следовало!»

И он бы не поехал, если бы не доводы ал-Леада. В общем-то, старый мастер битв был прав. Прав — но от этого путь к оазису не стал ни легче, ни короче.

— Вуаль, — едва слышно напомнил Эминар ал-Леад. Сам он уже опустил свою — даже прежде, чем поддержал теряющего сознание Джализа.

Иногда Иллеар сомневался: человек ли его мастер битв — или, может, лишь хитроумная игрушка, созданная коварными иншгурранцами?

Служительницы осторожно уложили беспамятного Джализа на песок. Разрезав рваную, выпачканную в крови рубаху, они принялись снимать повязки с ран — и сразу же в воздухе распространилась густая вонь. Иллеар знал, что это означает.

Опустив вуаль, он ждал, пока целительница вынесет приговор.

— Господин? Вы намерены просить о встрече с иб-Барахьей? Это еще одна «сестра», такая же безликая, как и остальные, решила уточнить очевидное.

— Намерен. Когда я смогу говорить с провидицей?

— Она позовет вас. Готовы ли вы принести клятву паломников?

— Один из моих спутников — явно не готов, — а Иллеар сейчас не был расположен вести пустые разговоры.

— Достаточно, чтобы клятву произнесли вы, как господин ваших людей. Повторяйте: «Клянусь не обнажать в оазисе оружия. Клянусь не злоумышлять против иб-Барахьи и обитателей оазиса. Клянусь…»

Он терпеливо выслушал. Повторил.

— Клятва принята, — отвесив не слишком вежливый поклон, сестра направилась в сторону желтой, похожей на оплывшую свечу башни.

Иллеар проводил девицу раздраженным взглядом. Если позволить «сестрам» так себя вести, они с ал-Леадом не выберутся отсюда и за неделю. А у него нет, попросту нет времени!