— За тобой придут.

Не добавив более ни слова, иб-Барахья развернулась и ушла в башню — тонкая, хрупкая, желанная. Неумолимая, как сама судьба.

И глядя ей вслед, Иллеар наконец понял, что произошло. Ведь провидицы никогда не спускаются ниже Срединных покоев. А она — спустилась.

«Дважды».

Все переменилось — и все осталось прежним: таким, как и видела в снах Иллэйса.

… Ах, конечно же, не все! «Всего никогда не увидишь, — предупреждала Хуррэни. — В этом и подвох. Тебе кажется, что ты поняла. Но если внимательно не всмотреться, если поверить первому впечатлению…»

Всмотреться Иллэйса сможет только этой ночью, не раньше. А до ночи нужно как-то жить — жить и сдерживать липкий, рвущийся наружу, сковывающий тебя страх. Все в оазисе держится на иб-Барахье: так движенье телеги зависит от одного-единственного гвоздя, благодаря которому колесо не соскакивает с оси.

Только сегодня Иллэйса по-настоящему поняла, как это — быть колесным гвоздем. Она ходила по башне, направляла, успокаивала словом и взглядом, следила, чтобы у постели раненого дежурили не меньше трех «сестер», чтобы вовремя, не побоявшись россказней Безжалостной, ему поменяли повязки; ключ от оружейной комнаты, где заперли все луки да мечи паломников, повесила на цепочку, цепочку — себе на шею. Назначила вместо Данары «сестру» Сэллике: та, хоть чай заваривать и не умела, а в башне кое-как порядок навела, другим «сестрам» сумела занятия найти, чтобы всяким вздором головы себе не забивали.

Уверившись, что порядок восстановлен, Иллэйса пошла поспать до обеда, а затем, проснувшись и поев, велела звать к себе Ламбэри. Еще подумала с постыдным злорадством: вот и лишних забот добавилось старому душезнатцу; а нечего было скалиться да примеряться в дальний путь. (За Хуррэни. Вот за что — за кого — Иллэйса не простила его. — и не простит вовек. Хоть и не обязан душезнатец горевать о судьбе своих подопечных, вообще ничего такого он им не обязан, только заверять и слово держать, — а все же… все же…)

Этот вопрос, она знала, касается всех, поэтому велела Сэллике созвать в Срединные покои «сестер», и йор-падд, и, конечно, шулдара со старым ал-Леадом. В покоях стало тесно и не-выносимо душно… а может, это будущее сдавило ей разом горло и чай уже не помогал, Сэллике ведь не умеет его заваривать…

— О чем же ты хочешь спросить, Ламбэри Безжалостная, дочь Найрэни Пепельной, мать…

Та резко взмахнула рукой, прерывая ритуальную фразу. Ах да… да. Она не хотела, чтобы кто-то знал о дочери. Ладно, душезнатцу хватит и сказанного.

— Я хочу спросить у тебя, провидица, кто будет пойман и по справедливости осужден за убийство двух твоих служительниц, погибших сегодня ночью. Я хочу знать имя убийцы. Если же это был джиэммон, тогда — имя того, кто им одержим.

Кто-то из «сестер» охнул от неожиданности, две или три йор-падды переступили с ноги на ногу и потянулись к поясам, туда, где прежде висели мечи. Даже старый душезнатец за занавесью, казалось, затаил дыхание: никто и никогда так не спрашивал. Это был сложный, смертельно сложный вопрос. Они даже не понимали, насколько.

Но Иллэйсу вопрос не напугал, только удивил: она не ожидала от Ламбэри такой изобретательности.

— Итак, ты спрашиваешь? — повторила Иллэйса. — Ты спрашиваешь, Ламбэри Безжалостная, дочь Найрэни Пепельной?..

— Спрашиваю, иб-Барахья!

— Да будет так. Я, Иллэйса иб-Барахья, Уста небес, принимаю твою просьбу и клянусь дать тебе нелживый ответ, каким бы он ни был.

Безжалостная, зная, что надлежит делать, молча протянула ей руку.

А после завершения ритуала спросила тихо:

— Когда, провидица? Когда ты дашь мне ответ?

— На рассвете ты все узнаешь.

И только после того, как они покинули Срединные покои, и Сэллике затушила свечи, и душезнатец, поставив корявую, как росчерк клюки, подпись, тоже ушел, — только тогда Иллэйса ощутила дикий, сдавливающий горло страх. Страх и сладостное предвкушение.

А потом, конечно же, пришел он.

— Ну, что скажешь?

Иллеар не стал добавлять «доблестный» и прочее. Прозвучало бы фальшиво, как пожелание спокойной ночи тем, у кого только что умер родной человек.

Кстати, сегодняшняя ночь для людей в башне будет очень неспокойной…

Иллеар внимательно посмотрел на мастера битв: тот сидел напротив, на огромном, черном от времени сундуке, куда гость-паломник должен был, наверное, складывать свои вещи. Сам Иллеар опустился на кровать и позволил себе слабость: потер пальцами виски. Не помогло. Разумеется.

Эминар ал-Леад оглянулся на вход в гостевые покои и пожал плечами:

— Жаль, что двери не запираются. Но если придвинуть сундук…

— Прости?

— Ну, Джализа-то мы сюда на ночь перенесем. Я уговорю «сестер», да они и сами рады будут. А. потом запремся до утра. Если продержимся, на рассвете все станет ясно. Иб-Барахья назовет имя, йор-падды изгонят джиэммона или убьют одержимого.

— А если это будет твое имя? Или мое? Или она обвинит Джализа?..

Мастер битв поднял голову и спокойно встретил взгляд Иллеара.

— Не обвинит. Вопрос-то задан правильно. «По справедливости осужден», помните? Иб-Барахья назовет убийцу. И вот что я вам скажу. Когда я был сегодня в шатре, я ведь не только успокаивал Джализа, я еще успел осмотреться. Это не Джализ их убил. Когда он потом пришел в себя и бредил… он не прикидывался, государь, не играл.

— Если речь идет о джиэммоне, который «ныряет» и «всплывает» в одержимом, тогда твое наблюдение ничего не меняет. Джализ мог и не знать, что творил джиэммон, завладев его телом.

— Да вы ведь сами не верите, что это Джализ.

— Не верю, — согласился Иллеар. И добавил, чтобы переменить тему: — Так что же еще ты заметил в шатре?

— Пальцы на правой руке целительницы были скрючены, словно она что-то держала в самый момент смерти.

— Что же?

— Ни под нею, ни рядом я ничего не увидел.

— Убийца унес это с собой?

— Или оставил там же. В шатре ведь все забрызгано кровью, еще одна вещица просто легла на полку — и все, поди сыщи, которая! И причина очевидна: эту вещицу убийца попросил у целительницы, когда вошел; по ней можно было бы определить, кто же он.

— И снять подозрение с Джализа.

— В том числе.

— А догадался бы джиэммон все это сделать?

Ал-Леад пожал плечами:

— Наверное, даже йор-падды не знают ответа на этот вопрос. Я не большой знаток, но слышал, и не раз, что джиэммоны друг на друга очень непохожи. И который именно пробрался в оазис — поди угадай! Если, — добавил он, — вообще убийцей был джиэммон. Знаете, государь, мне вчера не спалось. По правде сказать, я тревожился за сына. И появление йор-падд, то, как они себя вели… меня это насторожило. В общем, я тогда отпросился у вас, лег спать — да глаз-то так и не сомкнул. Вертелся с боку на бок, все думал про Джализа, про тот бой: могло ли все обернуться по-другому, лучше для нас? Нужно ли было вообще вам ехать в Таальфи?

— И что же ты надумал?

— Да толком — ничего! В конце концов поднялся, вышел по нужде… и, конечно, взгляд сам собою зацепился за шатер. И померещилось мне, что я видел чей-то силуэт… нет, что я говорю! — точно видел!

Иллеару показалось, что в сердце у него в груди перестало биться.

— И кто же это был?

Мастер битв криво усмехнулся и провел пальцами по застарелым шрамам, которые белели на его щеке, словно причудливые письмена.

— Не «был», государь. «Была». Поэтому-то я и не удивился: посчитал, что это одна из служительниц.

— Тогда почему ты сейчас переменил свое мнение?

— Трупы — они были холодными. И кровь успела высохнуть. К тому же вспомните, что говорила иб-Барахья. После полуночи чай еще оставался горячим, а Данара уже ушла в шатер. Все совпадает, Ваше Могущество. Я видел убийцу.

— Или Данару. Долго ты так простоял?

— Не слишком. Меня отвлек один из местных: высохший, похожий на мумию старик с клюкой.