— Поезжайте скорее, господин де Бражелон, и поскорее возвращайтесь; по вашем приезде мы увидим двух счастливцев, ибо я надеюсь, что на пути к вашему счастью нет препятствий.
— Увы, принцесса, есть большое препятствие.
— Какое же?
— Воля короля.
— Воля короля?.. Король противится вашему браку?
— Во всяком случае, откладывает его. Я просил согласия короля через графа де Ла Фер, а его величество, не ответив, правда, категорическим образом, сказал, однако же, что нужно подождать.
— Разве особа, которую вы любите, недостойна вас?
— Она достойна любви короля, принцесса.
— Я хочу сказать — может быть, ее происхождение ниже вашего?
— Она из знатной семьи.
— Молода, красива?
— Семнадцать лет, и для меня восхитительно хороша.
— Она в провинции или в Париже?
— Она в Фонтенбло, принцесса.
— При дворе?
— Да.
— Я ее знаю?
— Она имеет честь состоять фрейлиной вашего высочества.
— Ее имя? — с беспокойством в голосе спросила принцесса. — Если только, — прибавила она, быстро овладев собой, — это имя не тайна.
— Нет, принцесса; моя любовь достаточно чиста для того, чтобы не делать из нее тайны, тем более я не скрою ее от вашего высочества. Это мадемуазель Луиза де Лавальер.
Принцесса не могла удержаться от громкого восклицания, в котором было нечто большее, чем удивление.
— Ах, Лавальер!.. Та самая, которая вчера…
Она помолчала.
— Почувствовала себя дурно, — продолжала принцесса.
— Да, принцесса. Я только сегодня утром узнал об этом случае.
— И вы видели ее сегодня?
— Я имел честь проститься с ней.
— И вы говорите, — снова заговорила принцесса, делая над собой усилие, — что король… отсрочил вашу свадьбу с этой девочкой?
— Да, принцесса, отсрочил.
— И он чем-нибудь объяснил это?
— Ничем.
— Давно ли граф де Ла Фер просил у короля согласия на ваш брак?
— Уже больше месяца, принцесса.
— Странно.
И словно облачко затуманило ее глаза.
— Больше месяца, — повторила она.
— Да, уже больше месяца.
— Вы правы, — сказала принцесса с улыбкой, в которой Бражелон мог заметить некоторую принужденность. — Мой брат не должен слишком долго задерживать вас у себя; поезжайте поскорей, и в первом же моем письме в Англию я призову вас от имени короля.
Принцесса встала, чтобы вручить Бражелону письмо. Рауль понял, что аудиенция окончена; он взял письмо, поклонился принцессе и вышел.
— Целый месяц! — шептала принцесса. — Неужели я была до такой степени слепа? Неужели он уже целый месяц любит ее?
И, чтобы отвлечься, принцесса немедленно начала письмо к брату, приписка к которому должна была вызвать Бражелона во Францию.
Как мы видели, граф де Гиш уступил настояниям Маникана и дал увести себя до конюшен, где они велели оседлать лошадей; потом по описанной нами выше маленькой аллее они поехали навстречу принцу, который после купания, свежий и бодрый, возвращался в замок, закрыв лицо женской вуалью, чтобы оно не загорело от лучей уже жаркого солнца.
Принц был в отличном настроении, вызванном созерцанием собственной красоты. Он мог сравнить в воде белизну своего тела с цветом кожи придворных, и благодаря заботам его высочества о своей наружности никто не мог соперничать с ним, даже шевалье де Лоррен. Кроме того, принц довольно успешно плавал, и его нервы после пребывания в холодной воде поддерживали его тело и дух в состоянии счастливого равновесия. Вот почему, завидя де Гиша, галопом ехавшего навстречу на великолепной белой лошади, принц не мог удержаться от радостного восклицания.
— Мне кажется, дело идет хорошо, — заметил Маникан, прочитав благосклонность на лице его высочества.
— А, здравствуй, Гиш! Здравствуй, бедняга Гиш! — воскликнул принц.
— Приветствую вас, монсеньор! — отвечал де Гиш, ободренный тоном Филиппа. — Желаю здоровья, радости, счастья и благоденствия вашему высочеству!
— Добро пожаловать, Гиш! Поезжай справа. Но придержи своего коня, потому что я хочу ехать шагом под этим зеленым сводом.
— Слушаю, монсеньор.
И, последовав приглашению, де Гиш поехал справа от принца.
— Ну, дорогой де Гиш, — сказал принц, — расскажи, что новенького ты знаешь о том ловеласе,[*] которого я когда-то знал и который приударял за моей женой?
Де Гиш покраснел как кумач, а принц покатился со смеху, точно слова его были верхом остроумия. Окружающая принца свита сочла нужным последовать его примеру, хотя не расслышала шутки; все разразились громким смехом, который полетел до самых последних рядов кортежа.
Де Гиш хотя и покраснел, но не растерялся: Маникан смотрел на него.
— Ах, монсеньор, — отвечал де Гиш, — будьте милосердны к несчастному, не отдавайте меня на растерзание шевалье де Лоррену!
— Как так?
— Если он услышит, что вы смеетесь надо мной, он тоже без всякой жалости станет надо мной насмехаться.
— Над твоей любовью к принцессе?
— Пощадите, монсеньор!
— А все же, Гиш, сознайся, ты строил глазки принцессе?
— Никогда в жизни, монсеньор.
— Ну, признавайся, из уважения ко мне! Признавайся, я освобождаю тебя от требований этикета, де Гиш. Будь откровенен, как если бы речь шла о мадемуазель де Шале или мадемуазель де Лавальер.
Тут принц снова залился смехом.
— Да что же это я играю шпагой, отточенной с обеих сторон? Я раню сразу и тебя, и моего брата: Шале и Лавальер — одна твоя невеста, а другая его будущая любовница.
— Право, монсеньор, — сказал граф, — вы сегодня в отличном настроении.
— Да, я сегодня чувствую себя хорошо. Мне приятно видеть тебя.
— Благодарю, ваше высочество.
— Ты, значит, сердился на меня?
— Я, монсеньор?
— Да.
— За что же, боже мой?
— За то, что я помешал твоим сарабандам[*] и испанским романсам.
— О, ваше высочество!
— Не отнекивайся. Ты вышел тогда от принцессы с бешеным взглядом; это принесло тебе несчастье, дорогой мой, ты танцевал в балете прескверно. Не хмурься, де Гиш; это тебе не идет, ты выглядишь медведем. Если принцесса смотрела на тебя вчера, то я вполне уверен в том, что…
— В чем, монсеньор? Ваше высочество пугаете меня.
— Она совсем забраковала тебя.
И принц снова захохотал.
«Положительно, — подумал Маникан, — высокий сан не имеет никакого значения, все они одинаковы».
Принц продолжал:
— Но ты наконец вернулся; есть надежда, что шевалье снова станет любезен.
— Почему, монсеньор? Каким чудом я могу иметь влияние на господина де Лоррена?
— Очень просто, он ревнует к тебе.
— Да неужели?
— Я говорю тебе правду.
— Он мне делает много чести.
— Понимаешь, когда ты возле меня, он меня ласкает; когда ты уехал, он меня тиранил. И потом, ты знаешь, какая мысль пришла мне в голову?
— Нет, монсеньор.
— Когда ты был в изгнании, потому что ведь тебя изгнали, мой бедный Гиш…
— Кто же был виновником этого, ваше высочество? — спросил де Гиш, напуская на себя недовольный вид.
— О, конечно, не я, дорогой граф! — отвечал его высочество. — Я не просил короля удалять тебя, честное слово!
— Я знаю, что не вы, ваше высочество, но…
— Но принцесса! Я этого не буду отрицать. Чем, однако, ты провинился перед ней?
— Право, ваше высочество…
— У женщин бывают причуды, я это знаю. Моя жена не составляет исключения. Но если тебя прогнали по ее желанию, то я не сержусь на тебя.
— В таком случае, монсеньор, — сказал де Гиш, — я несчастлив только наполовину.
Маникан, который ехал позади де Гиша, не упуская ни одного слова принца, наклонился к самой шее лошади, чтобы скрыть смех.
— Ты знаешь, твое изгнание внушило мне один план.
— Да?
— Когда шевалье де Лоррен, не видя тебя, преисполнился уверенности, что он царит один, и стал дурно обращаться со мной, то я заметил, что моя жена, в противоположность этому злому мальчишке, очень любезна и добра ко мне, несмотря на то что я ею пренебрегаю; и вот я возымел мысль сделаться образцовым мужем, такой редкостью, таким курьезом при дворе: я вздумал полюбить свою жену.
