– Я тебя не понимаю.

Она мягко положила свою ладонь на его руку.

– Ты поймешь… со временем, – сказала герцогиня.

– Но ты же не хочешь, чтобы картина висела здесь… в комнате, которой мы пользуемся постоянно.

Она кивнула головой.

– Я думаю, она была необыкновенной, великой женщиной. И – мать этих детей. Они хотят, чтобы портрет находился здесь, и я тоже хочу.

– Теперь ты их мать. Герцогиня покачала головой.

– Я только могу занять место матери, которую они потеряли, если я им нужна, и я буду рада это сделать. У них есть настоящая мать. Они этого никогда не забудут. Так пусть же помнят. Ну что… картина останется на месте?

Он взял ее руки и поцеловал их.

– Ты просто великолепная жена, Аделаида, – сказал муж. – Надеюсь, что буду достоин тебя.

Уже перестало быть тайной, что Аделаида беременна. Герцоги Камберленд и Кембридж потеряли надежду участвовать в соревновании в то время, как в Кенсингтонском дворце расцветала «пухленькая маленькая куропатка». Но то, что происходило в Буши, имело особое значение для герцогини Кентской.

Она не переживет, сказала Виктория фрейлейн Лезен, если случится нечто такое, что помешает Дрине взойти на трон. Ведь они с герцогом так свято верили в пророчество, и одно из них уже сбылось. Две смерти в семье, гласило оно. И эти смерти пришли, одна вслед за другой.

Фрейлейн Лезен заявила, что герцогиня Кларенская никогда не родит здорового ребенка. Она это знала. У нее было шестое чувство на такие вещи. На трон взойдет королева Александрина. Она это нутром чувствовала.

– Как же я надеюсь и верю, что ты права, дорогая Лезен, – вздохнула герцогиня. – Но мы не должны терять бдительность. Я хочу знать все сведения, поступающие из Буши. Герцогиня хорошая женщина. Я ей сочувствую. Она жаждет стать матерью. Как печально, что осуществление ее желания нанесет такой вред нашей маленькой дорогой девочке.

– На Ваше Высочество не похоже опасаться неприятностей, – сказала фрейлейн Лезен.

– Она уже потеряла двух детей. О Боже, и я вполне могла бы полюбить эту женщину, если бы она не угрожала Дрине.

Дрина мирно спала в своей колыбели, не думая о том, что ее величие находится в опасности.

Жарким июньским вечером того года в Лондон въехала карета. В ней сидела полная женщина с короткими шеей и ногами, с нарумяненным и набеленным лицом, с бровями, выкрашенными в густой черный цвет, и в шляпе, украшенной перьями, которая сидела на черном курчавом парике. На ней был лиловый наряд, надетый в знак траура по покойному королю.

Королева Каролина вернулась в Англию.

– Да здравствует королева, – кричали люди; одновременно они смеялись и перешептывались. Теперь пойдет потеха. Элегантный Георг, должно быть, кипит от гнева, потому что эта накрашенная женщина – уже не молодая – вернулась в Англию, чтобы разделить с ним трон, несмотря на все истории, которые рассказывали о ней.

Каролина высунула голову из кареты, чтобы приветствовать народ.

– Да благословит вас Бог, добрые люди.

– Да благословит вас Бог, королева Каролина, – отвечали ей люди.

Каролина откинулась на подушки. Она самодовольно улыбалась. Вот и вернулась назад, чтобы выступить против неприятеля.

– Состоится коронация, – сказала она, – и только справедливо, что королева должна короноваться вместе с королем.

Король был в гневе. Георг хотел лечь в постель и никого к себе не пускать. Ему хотелось забыть тот мир, в котором находилась Каролина.

Она угрожала его душевному покою с тех самых пор, как он впервые увидел ее. «О Боже, – думал король, – смогу ли я когда-нибудь забыть, как Мальмсбери представляет мне ее – эту низкую, вульгарную женщину в ее ужасном белом платье с намазанным лицом, с этим запахом немытого тела. Как они могли так поступить со мной!»

– Я должен избавиться от нее. Я должен, должен, должен, – кричал он в истерике лорду Каслри, своему секретарю по иностранным делам.

– Ваше Величество, должно быть достаточно улик, чтобы избавить вас от нее.

– Если бы те, кто служил мне, выполнили свой долг, у меня были бы эти улики.

– Я думаю, вы увидите, что они это сделали, Ваше Величество.

– Этот человек, Пергами… он был ее любовником. Если бы у нас были доказательства этого, я мог бы немедленно развестись с ней.

– Свидетели будут, сир. Мы везем их сюда, чтобы они были готовы.

– И, полагаю, Денмэн с ней?

– Он хороший адвокат, сир, но не сможет противостоять правде.

– Надеюсь, что разумному судье будет достаточно только взглянуть на нее, чтобы понять, что она виновна.

– Скандал будет грандиозным, сир. У нее есть мощные сторонники, и многие люди поддерживают ее.

– Они будут на ее стороне… только чтобы досадить мне. О Боже, ведь так очевидно, что она виновна. При ней находился этот Уилли Остин. Он ее ребенок, я могу поклясться в этом. Говорят, что он достаточно отвратителен, чтобы быть ее сыном.

Каслри волновался. Королева будет отдана под суд за супружескую измену, а такое дело почти наверняка приобретет политическую окраску. Тори встанут на сторону короля, виги – на сторону королевы, и один из самых способных юристов страны, Денмэн, уже давно заявил о себе как о советнике королевы.

Недели шли, а главной темой разговоров в стране оставался приближающийся суд над королевой Каролиной. До ее приезда планировалось, что коронация состоится в первый день августа; совершенно очевидно, что ее пришлось отложить: разве могло состояться такое событие, если оставалось неясным, не будет ли королева, которая должна сыграть такую важную роль в нем, разведена с королем?

Трибуны, возведенные на улицах для зрителей процессии в аббатство и обратно, пришлось разобрать. Народ, который всегда наслаждался такими церемониями, был не совсем разочарован, потому что судебный процесс это более занимательное зрелище, чем коронация.

Люди объединялись во фракции – за и против.

– Вы за Георга или за Каролину? – иногда этот постоянный вопрос задавался добродушно. Но довольно часто возникали ссоры, кончавшиеся драками и даже бесчинствами.

Когда королева выезжала, что она любила делать в своих самых кричащих одеждах, за ее каретой следовали группы приветствовавших ее людей, заверявших Каролину в своей поддержке. Становилось ясно, кто из противников пользуется большей популярностью. Возросло число карикатур и пасквилей на короля. Были и такие, в которых высмеивали королеву, но этого следовало ожидать.

В Буши Аделаида, всячески стараясь не перенапрягаться, слышала, что происходит, и ее бросало в дрожь. Она не могла не вспоминать о том времени, когда в Саксен-Мейнинген пришла война и ей с Идой приходилось готовить повязки для раненых.

– Такой конфликт, несомненно, может привести к гражданской войне, – сказала она Уильяму.

Уильям отверг такое предположение.

– Не в нашей стране, – ответил он. – Не в нашей стране.

– Я никогда не забуду, как армии пришли в Мейнинген. До этого там царил мир, и мы говорили: «Здесь этого не может быть». Но они пришли и опустошили страну. Ты можешь себе представить, во что превращается город, когда через него прошла армия – в нем нет ни пищи, ни радости жизни. Меня пугает… новое ощущение на улицах.

– Нет. Здесь сражение между королем и королевой.

– Но люди становятся на сторону того и другой. Вспыхивают бесчинства. Они могут… усилиться. Я помню о том, что случилось во Франции. Это произошло не так давно.

– Не сравнивай нас с французами, – сказал Уильям почти свирепо.

Но она уже давно поняла, что Уильям – не самый проницательный человек; и Аделаида испытывала тревогу. Герцог стал нежным.

– Тебе незачем забивать себе головку. – Уильям похлопал ее по животу. – Думай только о маленьком, хорошо?

Да, решительно подумала она, что бы ни произошло, с маленьким все должно быть в порядке.