Я не рассчитывал на чай — мы договорились, что я приеду в половине четвертого, — и попросил ее сначала показать мне дом.

Она сказала, что дом скоро будет продан, и уже, кажется, есть покупатель.

— Он стал слишком велик для меня одной — после смерти мужа. А мне не хотелось бы водить вас по опустевшему дому. Как следует оценить дом можно только, если в нем живут, не правда ли, мистер Истербрук?

Я бы предпочел видеть этот дом без мебели и без нынешних обитателей, но этого, естественно, сказать не мог. Я спросил ее, собирается ли она жить где-нибудь поблизости.

— По правде говоря, нет. Я еще хочу путешествовать. Где-нибудь, где яркое солнце. Ненавижу этот гадкий климат. Хочу провести зиму в Египте. Я там побывала два года назад. Дивная страна, но вы-то, наверно, лучше моего ее знаете.

Я ничего не знаю о Египте, и так и сказал.

— Скромничаете, наверно, — ответила она весело. — Вот столовая. Октогональная, правильно я говорю? Нет углов.

Я сказал, правильно, и похвалил пропорции.

Вскоре, закончив осмотр, мы вернулись в гостиную, и миссис Такертон позвонила, чтобы подавали чай.

Вызвать миссис Такертон на разговор особого труда не представляло. Она любила поговорить. Особенно о себе. Я внимательно слушал, вставлял, где надо, восклицания и вопросы, и скоро я многое узнал о миссис Такертон. Узнал и много такого, о чем она не подозревала.

Узнал, что она вышла замуж за Томаса Такертона, вдовца, пять лет назад. Она была «много-много младше его». Познакомилась с ним на курорте, где она служила в большом отеле. Она и не заметила, как упомянула об этом. Его дочь была в школе неподалеку.

— Бедный Томас, он был так одинок… Его первая жена умерла за несколько лет до того, и он очень тосковал по ней.

Миссис Такертон продолжала набрасывать свой портрет. Благородная, добросердечная женщина пожалела одинокого, стареющего человека. Его слабое здоровье — ее преданность.

— Хотя в последние месяцы его болезни я даже не могла видеться ни с кем из своих друзей.

А что, если некоторых ее приятелей Томас Такертон недолюбливал, подумал я. Это может объяснить условия завещания.

Джинджер успела узнать все о завещании Такертона.

Кое-что оставлено старым слугам, крестникам, содержание жене — достаточное, но не слишком щедрое. А весь свой капитал, исчисляемый шестизначным числом, он завещал дочери, Томазине Энн; эти деньги должны были перейти в ее полное владение, когда ей исполнится двадцать один год или до того, если она выйдет замуж. Если она умрет, не достигнув двадцати одного года и не будучи замужем, наследство переходит к ее мачехе. Других родственников у Такертона, кажется, не было.

Награда, подумал я, не маленькая. А миссис Такертон любила деньги…

Это было видно по всему. Своих у нее никогда не было, пока она не вышла замуж за пожилого вдовца. И тогда, видно, богатство бросилось ей в голову.

Мешал больной муж; и она мечтала о том времени, когда будет свободной, и все еще молодой, и владелицей богатств, какие ей и не снились.

И вместо этого все деньги достались дочери! Она стала богатой наследницей. Девчонка завладеет всем. А что, если… Что, если? Можно ли себе представить, что эта вульгарная блондинка, сыплющая прописными истинами, способна отыскать пути к «Белому Коню» и обречь ни в чем не повинную девушку на смерть?

Нет, я не мог в это поверить. Однако мне надо выполнить свою задачу. Я довольно резко перебил ее:

— А знаете, я ведь как-то раз видел вашу дочь, то есть падчерицу.

Она взглянула на меня удивленно, но без особого интереса.

— Томазину? Что вы говорите?

— Да, в Челси.

— Ах, в Челси. Конечна, где же еще…

Она вздохнула.

— Теперешние девушки. Так с ними трудно. Отец очень расстраивался.

Меня она ни в грош не ставила. Мачеха, сами понимаете…

— Да, это всегда нелегко.

— Я со многим мирилась, старалась, как могла, но никакого толку. А потом она связалась с весьма нежелательной компанией.

— Я это понял.

— Бедняжка Томазина, — продолжала миссис Такертон, поправляя волосы.

— Вы ведь, наверно, еще не знаете. Она умерла около месяца назад. Энцефалит — так внезапно, так ужасно.

Я поднялся.

— Благодарю вас, миссис Такертон, за то, что вы показали мне дом.

Мы пожали друг другу руки. Уже на выходе я обернулся.

— Кстати, — сказал я. — Вы, по-моему, знаете виллу «Белый Конь», не правда ли?

Глаза ее выразили беспредельный ужас. Под густым слоем косметики лицо побелело и исказилось от страха.

— Белый конь? Какой белый конь? Я не знаю ни про какого белого коня.

Я позволил себе легкое удивление.

— О, извините. В Мач Дипинг есть любопытная старинная таверна. Я там побывал как-то на днях. И я был совершенно уверен, что кто-то упомянул там ваше имя — хотя, быть может, говорили о вашей падчерице, она там была, что ли… или о какой-нибудь вашей однофамилице. — Я выдержал эффектную паузу.

— Об этой таверне рассказывают много интересного.

В одном из зеркал на стене я увидел лицо миссис Такертон. Она очень, очень испугалась.

— Ну, теперь сомневаться не приходится, — сказала Джинджер.

— А мы и раньше не сомневались.

— Да, но сейчас все полностью подтвердилось.

Я помолчал с минуту. Я себе представил, как миссис Такертон едет в Бирмингем. Встречается с мистером Брэдли. Ее волнение — его успокаивающий тон. Он убедительно втолковывает ей, что нет никакого риска. (А втолковать ей это было делом нелегким — миссис Такертон не из тех, кто идет на риск.) Я представил себе, как она уезжает, ничем себя не связав, решив все хорошенько обдумать. Возможно, она поехала навестить падчерицу. Или же падчерица приехала домой на воскресенье. Они, возможно, поговорили, девушка намекнула о предстоящем замужестве. А мачеха все время думает о ДЕНЬГАХ — не о жалких грошах, о подачке, а об огромных деньгах, целой куче денег, о деньгах, с которыми все на свете для тебя открыто! И подумать, такое богатство достанется этой невоспитанной, распущенной девчонке, в джинсах и бесформенном свитере шатающейся по барам Челси со своими распущенными дружками. Почему это ей, девчонке, от которой нечего ждать никакого толку, достанутся такие денежки?

И вот — еще одна поездка в Бирмингем. Больше осторожности, больше уверенности. Наконец обсуждаются условия. Я невольно улыбнулся. Тут мистеру Брэдли много не урвать. Эта дама умеет торговаться. Но вот, наконец, об условиях договорились, подписали какую-то бумажку, и что же дальше?

Здесь воображение мне отказало. Дальнейшее представить себе было невозможно. Я очнулся от своих мыслей и заметил, что Джинджер наблюдает за мной.

— Рано или поздно, — сказала она, — кто-то должен выяснить, что же все-таки происходит в «Белом Коне».

— Как?

— Не знаю. Это не легко. Никто, кому пришлось там побывать, кто обращался к нам за услугами, никогда не скажет об этом ни слова. Но, кроме них, никто ничего не знает. Задача не из легких… Интересно…

— А что, если обратиться в полицию? — предложил я.

— Правильно. У нас теперь есть кое-какие данные. Их достаточно, чтобы возбудить дело, как вы думаете?

Я в сомнении покачал головой.

— Не знаю. Всякий вздор насчет подсознательного стремления к смерти. Может, и не вздор, но как это прозвучит в суде? Мы ведь не имеем представления, что там делают, на этой вилле.

— Значит, нужно выяснить что. Но как?

— Нужно все услышать и увидеть своими глазами. Но спрятаться там негде.

Джинджер энергично тряхнула головой и сказала:

— Есть только один путь. Нужно стать настоящим клиентом.

— Настоящим клиентом?

— Да. Вы или я, не важно, хотим убрать кого-то с дороги. Один из нас должен отправиться к Брэдли и договориться с ним.

— Не нравится мне это, — резко сказал я.

— Почему?

— Мало ли что может случиться.