– Значит, вы, господин окружной инженер, окончательно перекрасились? – напирал Галкин.

– Я много думал и пришел к выводу, что с моей стороны это было не совсем верным актом. Теппану, разумеется, не жалко стрелять в русских людей. Недаром он сказал, что можно убить полсотни этих свиней… Но я же сам русский!

– А я что, по-вашему, басурман? Я ваш акт подмахнул только потому, чтобы Теппану насолить, а вышло так, что сыпанул в свою чашу горчицы, – сокрушался вконец расстроенный исправник.

– У нас есть милый дар: мы умеем отлично басурманить в своем же отечестве, – в заключение беседы тихо и задумчиво проговорил Александров.

После беседы с Кондрашовым окружному инженеру пришлось о многом задуматься. Как ни странно, но он симпатизировал этому человеку. Окружной инженер начинал понимать, что возмущение такой большой массы людей явилось закономерной неизбежностью, обусловленной поистине каторжным режимом со стороны Белозерова, Теппана и их приспешников, одним из которых был он, статский советник Александров, бывший университетский ортодокс, яростно сетовавший на засилие плутократии и полицейщины. А теперь? Мерзко было сознавать, что он и сам давно уже скачет в той же упряжке…

Именно под таким настроением окружной инженер и составил акт о том, что раздражать рабочих прекращением выдачи продовольствия в связи с наступающей пасхой не следует. Во втором пункте он писал: «Подавление открытых выступлений кровопролитием нахожу безусловно нежелательным и благоприятный исход этого подавления, ввиду разбросанности приисков «Ленского товарищества» на протяжении 250 верст, неосуществимым».

Однако самым удивительным было то, что он уговорил горного исправника подписать этот акт. Тот скрепил бумагу следующей резолюцией:

«Изложенное в акте мнение вполне разделяю.

А. Галкин».

Получив этот документ, да еще с такими подписями, Теппан возмутился и направил Галкину письмо с резким и гневным протестом. Галкин не замедлил прибыть в главную резиденцию. Встреча произошла у Теппана в кабинете.

– Мы не ожидали от вас, господин горный исправник, такой финтель-винтель! – Не находя слов, управляющий крутил пальцами около виска.

– Позвольте, господин главный управляющий!

– Это вы позволили себе с господином Александровым затянуть забастовку!

– Мы ничего не затягиваем.

– А ваш этот дерьмовский акт как изволите расценивать?

– Мы предложили довольствовать рабочих по случаю великого праздника, – оправдывался Галкин.

– Вы, может быть, заставите меня давать бунтовщикам красненькие яички? – Из уст Теппана лился поток язвительных слов. – Должен вам прямо сказать, что вы не принимаете никаких мер по выселению забастовщиков. Я прошу дать мне категорический ответ: можете ли вы привести в исполнение приговор мирового судьи и выдворить из казарм бывших рабочих?

Исправник молчал. Применять такие крутые меры было нельзя, да и небезопасно. Рабочих было несколько тысяч.

– Мы намерены нанять новых рабочих. Отвечайте мне: вы в состоянии оградить их от актов насилия? – напирал на исправника Теппан.

Галкин заявил, что не может гарантировать охраны вновь нанятых рабочих, так как не располагает достаточными силами, не может также исполнить и приговор о выселении.

– Хорошо! Если вы так бессильны, господин горный исправник, то мы обратимся непосредственно к губернатору, – пригрозил Теппан и в тот же день выполнил свою угрозу.

Результатом была та грозная телеграмма губернатора Бантыша.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

К моменту возвращения из отпуска Тульчинского бастовали все без исключения прииски «Ленского товарищества». Последними присоединились и прислали своих делегатов самые дальние – Рождественский и Архангельский. Получив от Александрова полный отчет о событиях, Тульчинский приступил к своим обязанностям, сделав при этом следующее объявление:

«Окружной инженер Витимского горного округа Константин Николаевич Тульчинский предлагает выборным от рабочих «Ленского золотопромышленного товарищества» прибыть к 4 часам 24 марта с. г. в его канцелярию, что на Успенском прииске».

Тульчинский знал свой округ лучше, чем его заместитель Александров. Как государственный чиновник, Константин Николаевич по своим убеждениям придерживался либерально-демократических взглядов, заводил довольно смелые знакомства с политическими ссыльными, а помимо всего прочего, располагал густой сетью осведомителей… Через своих верных людей Тульчинский знал, что в центральный забастовочный комитет кроме ссыльных большевиков вошли меньшевики, эсеры, анархисты и что между партийными прослойками идет раскол. Меньшевики во главе с Думпе предлагали удовлетвориться выполнением части требований, в частности согласиться на 10-часовой рабочий день. Как опытный политикан, Тульчинский решил использовать разногласия руководителей забастовки. Он пригласил делегатов не куда-нибудь, а прямо к себе на квартиру. Выхоленный, гладко причесанный, в меховой домашней курточке, он встретил выборных как самых дорогих гостей и сразу же предложил осмотреть огромную, богато обставленную квартиру. Потом возвратились в гостиную, где все было заранее подготовлено к ответственной встрече. На длинном столе возвышалась горка хвороста, в тарелках – тонко нарезанный сыр, на разных концах стола стояло по широкой бутылке. Черепахин и Зелионко переглянулись.

– Ямайский ром, – прочитав этикетку, шепнул студент Шустиков Подзаходникову.

Они сидели в уголке на каких-то опасно-воздушных пуфиках. Думпе, с темной, театральной бородкой, в неизменном пестром жилете, в рубашке ослепительной белизны, взял с вазы яблоко и вонзил в него крупные, крепкие зубы. Около него сидел угрюмый, косматый, с багровым лицом Будевиц. Всего присутствовало тридцать человек. Меньшевиков во главе с Думпе было больше. Черепахин это сразу оценил и насторожился. Председателем центрального стачкома теперь был он. Баташов уехал в Бодайбо и почему-то долго не возвращался.

Открывая заседание, Тульчинский сказал:

– Господа! Я вижу, здесь собрались разумные люди, с которыми, мне кажется, можно говорить свободно и откровенно. Я призываю вас к этому, господа! Смею заверить присутствующих, что я целиком и полностью стою на стороне рабочих.

– Значит, вы поддерживаете требования рабочих? – спросил студент.

– Не прерывайте, господа! – Думпе с досадой пожал плечами.

– Нет, отчего же, вопрос в деловом отношении вполне уместный, – поддержал Шустикова Черепахин. – Я думаю, господин Тульчинский сейчас же и ответит…

– Безусловно! – воскликнул Тульчинский. – Я только что вернулся из Иркутска. Даже его превосходительство губернатор Бантыш некоторые претензии рабочих считает вполне закономерными, каковые будут рассмотрены в горнозаводском присутствии. Однако нельзя не признать чрезмерных преувеличений в большинстве требований…

– Эге, опять байка про белого бычка, – воспользовавшись паузой, заметил Ипполит Попов.

На него дружно зашумели. Георгий Васильевич понял, что меньшевики, обработанные Думпе, будут сегодня выступать активно и сплоченно. Они распропагандировали часть беспартийных членов стачкома, запугали голодом. Другая, большая явно колебалась.

– Рабочие считают, что требования вполне реальны и закономерны, – вставил Черепахин.

– Если уж обсуждать, так давайте будем обсуждать по пунктам, – сказал Зелионко.

– Извините, господа! – снова заговорил Тульчинский более суховатым и резким тоном. – Я лично не намерен требования обсуждать именно сейчас. Принципиально и остро стоит вопрос о возобновлении работ.

– Примите наши требования – и мы завтра же снова начнем копать землю! – крикнул студент.

– Это, господа, несерьезно! Для детальных переговоров о требованиях нужно немало времени. Продолжение стачки немыслимо. Акции Ленских приисков на бирже падают, и каждый день приносит колоссальные убытки, которые исчисляются миллионами рублей. Правление и горный департамент этого дальше не потерпят. Они вынуждены будут, разумеется, тем, кто не приступит к работе, произвести расчет и нанять новых рабочих.