— Готовы? — спросил Фрио.

— Готовы, — ответили все.

Сиффха опустила лапы на нужный символ. Сразу на всех навалилась тяжесть…

Однако, на этот раз ощущения оказались иными. Если в прошлый раз казалось, что Сиффха кидает всех в стену, то сейчас что-то все сильнее толкало сзади — тем настоятельнее, чем дольше действовало заклинание. Раньше Рхиоу чувствовала, что нечто стискивает ее со всех сторон, теперь же впечатление было такое, как будто могучая сила расплющивает ее, прижав к стене.

Честно говоря, — подумала она, стиснув зубы, — ничего хорошего нет ни в том, ни в другом.

Так продолжалось некоторое время. Упрямство Сиффхи, казалось, заполнило весь воздух вокруг, но ничего не происходило.

Давление наконец исчезло. Сиффха снова рухнула на бок, тяжело дыша, а остальные кошки печально переглянулись.

— Что мы сделали не так? — прошептала Аухла.

Хафф резко ударил хвостом.

— Абсолютно ничего.

— Физически проникнуть невозможно, — сказал Фрио. — Никак невозможно.

Повисло долгое молчание.

— Тогда мы должны испробовать проникновение, которое физическим не является, — сказал Арху. Все посмотрели на него. — Думаю, я смог бы увидеть то, что нам нужно, в видении, — продолжал Арху, — если мне помогут. Я раньше думал, что видение — нечто, что доступно только в одиночку, но, возможно, это не так. Может быть, я действую, как живое заклинание, и меня можно зарядить энергией извне. Если она сделает свою часть работы, — он все еще отказывался смотреть на Сиффху, — и Урруах тоже, а Арти будет рядом, может быть, мне и удастся. Нужно лишить магический круг всех его функций, за исключением задания координат…

Фрио безнадежно махнул хвостом.

— Почему бы и нет? Попытаться можно.

— Попробуй сначала с одним Урруахом, — сказала Сиффха, и в ее голосе Рхиоу уловила нотку, которой не было раньше: страх.

Чего она боится?

— Хорошо, — согласился Урруах. — Пусти меня. — Он занял место Сиффхи и положил лапы на символ ввода энергии. — Готов, Фрио?

— Да.

Сила нарастала стремительно, превращаясь в ослепительный всплеск, взрыв. Рхиоу заморгала, почувствовав, что теряет ориентацию. Давление сзади — Арти, порыв вперед — Урруах, поддержка из центра — Арху… Небольшое продвижение — и остановка. Дорога перекрыта.

Перекрыта, да, — это говорит голос, странно похожий на голос Харди, — но только для физического движения. Взгляд нельзя остановить: видение вездесуще. Такова природа Первой: она видит все, хотя в своем милосердии смотрит не всегда: то, на что она смотрит, происходит.

Вот и Арху смотрит. Сначала все, что показывает ему видение, — покрытая шрамами, издевательски ухмыляющаяся. Луна — обещание катастрофы. Она должна отвлечь внимание Арху… Когда он понимает это, он отворачивается.

— Покажи мне, что случится с ней, — говорит он замершему миру, — покажи тех, кто убьет королеву.

Тьма взвивается вихрем, полностью не рассеиваясь…

Их почти не видно. Они боятся солнечного света. В комнате, где они сидят и шепчутся, шторы задернуты, чтобы никто не мог заглянуть в окно. Их никто не видит, но перед видением они бессильны.

— Время пришло, — говорит один. — Наш народ не в силах терпеть дольше эту неправедную власть. Мы должны осуществить свой план.

— Условия созрели? Можем мы быть в этом уверены? — спрашивает другой.

— Настолько, насколько это вообще возможно. Отношения с Германией не могут обостриться еще больше… если не считать объявления войны, а этого сделать немцы не осмелятся. То же самое и с французами. И те, и другие бряцают оружием, и Франция в последние недели сделала несколько угрожающих заявлений. Нет смысла ждать дольше.

Шепот делается совсем тихим, так что даже чуткому слуху кошек трудно разобрать слова.

— Мышка уже на месте.

— Что ж, выпустим Мышку, — говорит новый голос. Раздается зловещий смех.

Шепот стихает совсем. Арху испытывает все возрастающее сопротивление: нечто знает, что он наблюдает и слушает, и старается оттолкнуть его.

Арху противится давлению, но ничего не может сделать. Враждебная сила побеждает.

Глубокий вздох, и открывается новая картина — с высоты птичьего полета.

— Не борись с противником, поднимись над ним, — говорит голос ворона. — Не сопротивляйся видению: позволь ему вести тебя за собой. Пусть крылья и ветер поговорят друг с другом.

Арху отпускает видение на свободу и взмывает вверх. Теперь Око видит все отчетливо.

Во дворец пришло письмо. Маленький человечек, стараясь не привлекать к себе внимания, поднимает его с пола кухни, куда оно упало через прорезь в двери. Это письмо от его сестры, которая живет в Эдинбурге, говорит он кухарке. Насвистывая, человечек уходит и направляется в чащу рододендронов рядом с теплицей. Тут его никто не увидит; человечек останавливается и вскрывает конверт.

Он знает, что означает письмо: читать его ему не нужно. Единственное, что сейчас требуется, — это проверить, соответствует ли содержание тому, что было заранее условлено.

«Дорогой Джон, надеюсь, ты здоров. Пишу тебе, чтобы сообщить: я получила десять шиллингов, которые ты послал, и сердечно тебя благодарю. Если ты…»

Правильно, все правильно. Человечек складывает письмо и прячет его в конверт, не подозревая, с каким пристальным интересом разглядывает его — особенно штемпель на конверте — Око: 9 июля 1874 года.

— Сегодня ночью, — шепчет человечек.

Видение затуманилось, сопротивление возросло. Что-то отталкивает Арху, чтобы он ничего больше не смог увидеть.

— Ко мне, — шепчет Арху. — Помоги!

Никакого ответа.

— Сиффха, помоги! Сейчас это необходимо!

— Нет, справляйся сам.

— Что ты говоришь! — Голос Арху звучит не сердито, а умоляюще. — Я покажу тебе все, что захочешь. А сейчас нам нужно видеть!

Долгое молчание… давление все растет…

— Ладно.

Урруах делает шаг в сторону, чтобы освободить место для лапы Сиффхи. Она в ужасе, но касается символа…

Взрыв энергии пробегает по нервам Арху, наполняет его. Сопротивление слабеет и исчезает; ветер несет Арху вдаль…

Здесь темно, но не так, как в чаще рододендронов: стоит непроглядная ночь. В полном безмолвии мимо подстриженных деревьев у оранжереи, по Северной террасе дворца крадется человек. В спящий дворец ведет много дверей, по большей части запертых, но стражи здесь нет: в конце концов, стена, окружающая парк, охраняется снаружи, а ночью внутри не остается никого, кроме доверенных слуг. Огни тут не горят: они не нужны.

Человек останавливается у двери в восточной стене башни Георга Четвертого; она ведет в помещения для слуг и кухни. Эту дверь почти никогда не запирают: секрета в том нет — даже слугам иногда хочется незаметно улизнуть из дворца. Человек на несколько минут замирает снаружи, чтобы удостовериться: нигде не горит свеча, ни одна из горничных не назначила лакею свидания у полной тлеющих углей большой печки. Нет, нигде ни проблеска света; пришельцу он и не нужен. Он знает, сколько шагов нужно сделать, чтобы пересечь кухню, сколько ступеней в лестнице, ведущей на следующий этаж, сколько шагов по коридору отделяют лестничную площадку от винтовой лестницы, ведущей в восточную часть королевских апартаментов. Этот путь человек уже проделал ночью пять или шесть раз и хорошо все запомнил; пригодилось умение, благодаря которому ему удавалось не заблудиться ночью в самых извилистых коридорах лондонских банков, пройдя по ним единственный раз при дневном свете.

Он поворачивает дверную ручку затянутой в перчатку рукой, проскальзывает внутрь и бесшумно закрывает за собой дверь. Неподвижно стоя во мраке, он прислушивается. Большой чайник на плите издает тихое шипение; больше не слышно ни звука.

Двенадцать шагов через кухню, и протянутая рука человека касается створки. Человек прокрадывается и через эту дверь и осторожно запирает ее за собой: оставлять ее открытой не стоит, возвращаться этим путем он не собирается. Шесть ступенек до коридора, два шага, чтобы оказаться на ковровой дорожке; теперь повернуть налево и сделать шестьдесят шагов, чтобы дойти до винтовой лестницы. Ковер заглушает шаги, но и без него человек двигался бы бесшумно: он в башмаках на войлочной подошве. Старший садовник, нанявший его, очень удивился бы подобной эксцентричности. Что ж, ни у кого теперь не будет возможности судить его — хоть в чем-нибудь. Суд — Божий суд — ждет этой ночью не его.