Оба слепца. Мы дали ложную присягу. Мы дали ложную присягу.
Дворецкий. Почему вы солгали, Людвиг Шпар и Якоб Хюнлейн?
Оба слепца. Нас подкупил Илл. Нас подкупил Илл.
Дворецкий. Чем?
Оба слепца. Литром водки. Литром водки.
Клара Цаханассьян. Расскажите же, Коби и Лоби, что я с вами сделала?
Дворецкий. Расскажите.
Оба слепца. Дама приказала нас разыскать. Дама приказала нас разыскать.
Дворецкий. Верно. Клара Цаханассьян приказала их искать. По всему свету. Они эмигрировали: Якоб Хюнлейн в Канаду, а Людвиг Шпар в Австралию. Но она их нашла. Что же она с вами сделала?
Оба слепца. Она отдала нас Тоби и Роби. Она отдала нас Тоби и Роби.
Дворецкий. Что с вами сделали Тоби и Роби?
Оба слепца. Кастрировали и ослепили. Кастрировали и ослепили.
Дворецкий. Таково это дело: перед вами — судья, ответчик, два лжесвидетеля и судебная ошибка, совершенная в тысяча девятьсот десятом году. Я правильно все осветил, истица?
Клара Цаханассьян (встает). Да.
Илл (топает ногой). Но срок давности миновал, все это было в незапамятные времена. Старая дурацкая история.
Дворецкий. Что стало с вашим ребенком, истица?
Клара Цаханассьян (тихо). Он прожил всего год.
Дворецкий. А с вами?
Клара Цаханассьян. Я стала проституткой.
Дворецкий. Почему?
Клара Цаханассьян. Меня обрек на это суд.
Дворецкий. И теперь вы требуете, чтобы свершилось правосудие?
Клара Цаханассьян. Да. Теперь мне это по средствам. Город Гюллен получит миллиард, если кто-нибудь убьет Альфреда Илла.
Мертвая тишина. Жена Илла бросается к мужу и обнимает его.
Госпожа Илл. Фреди!
Илл. Как ты можешь этого требовать, моя колдунья? Ведь позади такая длинная жизнь…
Клара Цаханассьян. Жизнь позади длинная, но я ничего не забыла. Ни Конрадова леса, ни Петерова сарая, ни кровати вдовы Болл, ни твоего предательства. Мы уже старики, ты опустился, а меня искромсали хирурги. И теперь я хочу свести с тобой счеты, ты сам выбрал свой путь, а я свой не выбирала. Только что, сидя в лесу, где прошла наша юность, ты хотел вернуть прошлое. Ну вот, я его возвращаю тебе, но требую правосудия — правосудия в обмен на миллиард.
Бургомистр (встает бледный, с достоинством). Госпожа Цаханассьян! Мы пока еще живем в Европе, и мы христиане. От имени города Гюллена и во имя гуманизма я отвергаю ваше предложение. Лучше быть нищим, чем палачом.
Бурные аплодисменты.
Клара Цаханассьян. Я подожду.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Все тот же городишко. В глубине фасад гостиницы «Золотой апостол» с обшарпанной лепниной в стиле модерн. Балкон. Справа — вывеска «Альфред Илл. Магазин». Под вывеской — грязный прилавок, за ним полки, забитые всяким хламом. Когда кто-нибудь входит в условно обозначенную дверь, тонко звенит колокольчик. Налево вывеска: «Полиция». Под ней дощатый стол, на нем телефон. Два стула. Утро. Роби и Тоби, как всегда жуя резинку, проносят через сцену в гостиницу траурные венки и букеты.
Илл следит за ними через окно своей лавчонки. Его дочь подметает пол. Сын закуривает сигару.
Илл. Опять венки.
Сын. Каждый день они их таскают с вокзала.
Илл. Украшают пустой гроб в «Золотом апостоле».
Сын. Пугают, а никому не страшно.
Илл. Весь город за меня.
Сын закуривает.
Мать придет завтракать?
Дочь. Нет. Она устала.
Илл. Хорошая мать вам досталась, детки. Ей-богу. Должен вам это сказать. Хорошая мать. Пусть побудет одна, пусть передохнет. А мы позавтракаем втроем. Давно мы этого не делали. Я зажарю яичницу и открою коробку американской ветчины. Закатим княжеский пир. Совсем как в те счастливые годы, когда у нас в городе процветало «Место под солнцем».
Сын. Ты меня извини. (Тушит сигарету.)
Илл. Не хочешь с нами поесть, Карл?
Сын. Схожу на вокзал. Там заболел носильщик. Может, им понадобится замена.
Илл. Ну, таскать тяжести в такой зной — разве это занятие для моего сына?
Сын. Лучше хоть такая работа, чем никакой! (Уходит.)
Дочь (встает). И я пойду, отец.
Илл. И ты? Так-так. А куда ты пойдешь, разрешите спросить?
Дочь. На биржу труда. Может, найдется хоть какое-нибудь место. (Уходит).
Илл растроган. Он вытаскивает платок и сморкается.
Илл. Прекрасные дети. Завидные дети.
С балкона гостиницы доносятся звуки гитары.
Голос Клары Цаханассьян. Дай-ка мою левую ногу, Боби.
Голос дворецкого. Никак не найду.
Голос Клары Цаханассьян. Да она там, на комоде, за флердоранжем.
К Иллу входит покупатель — первый.
Илл. Доброе утро, Хофбауэр.
Первый. Пачку сигарет.
Илл. Как всегда?
Первый. Нет, не эту, а вон ту, зеленую.
Илл. Она дороже.
Первый. Запишите за мной.
Илл. Ладно, Хофбауэр. Для вас… ведь мы должны поддерживать друг друга.
Первый. Там кто-то играет на гитаре.
Илл. Бандит из Синг-Синга.
Из гостиницы выходят слепцы. Они несут удочки и прочую рыболовную снасть.
Оба слепца. С добрым утром, Альфред! С добрым утром!
Илл. Пошли вы ко всем чертям!
Оба слепца. Мы идем ловить рыбку. Мы идем ловить рыбку. (Уходят налево.)
Первый. Они пошли к ручейку.
Илл. Со снастью ее седьмого мужа.
Первый. Говорят, его табачные плантации ухнули.
Илл. Их тоже зацапала миллиардерша.
Первый. Зато и закатит же она пышную свадьбу со своим восьмым! Вчера была помолвка.
На балконе гостиницы появляется Клара Цаханассьян в утреннем туалете. Она пробует, как движется правая рука и левая нога. Слышны звуки гитары, которая сопровождает все сцены на балконе: как при оперном речитативе мелодии зависят от текста — иногда играют вальс, иногда отрывки из различных национальных гимнов и т. п.
Клара Цаханассьян. Ну вот, теперь меня опять свинтили. А ну-ка, армянскую, Роби.
Звучит гитара.
Эту песню так любил мой первый муж. Вечно требовал, чтобы ее играли. Каждое утро. Он был классический мужчина — этот старый финансист со всеми его бессчетными танкерами, скаковыми лошадьми и миллиардами. За него хоть имело смысл выйти замуж. И какой прекрасный наставник… во всех этих… танцах, какой только он не знал чертовщины! Я у него полный курс прошла.
Две женщины с посудой для молока подходят к прилавку Илла.
Первая женщина. Молока, господин Илл.
Вторая женщина. И в мой кувшин тоже.
Илл. С добрым утром! Значит, по литру молока каждой из дам? (Открывает бидон и собирается опустить туда черпак.)
Первая женщина. Цельного молока, господин Илл.
Вторая женщина. Два литра цельного молока, господин Илл.
Илл. Неснятого? (Открывает другой бидон, зачерпывает и наливает молоко.)
Клара Цаханассьян (рассматривая в лорнет утренний пейзаж). Какое дивное осеннее утро. На улицах прозрачный туман, как серебристый дымок, и над головой фиалковое небо, вроде того, что так любил рисовать граф Холк, мой третий; он был министр иностранных дел, но все свободное время писал картины. Отвратительные! (Садится.) Да он и сам был порядочная дрянь.
