«Похоже, — подумал хирург, — только на Иолю и Шани алкоголь и магия подействовали, как было задумано».

Он отвернулся и при лунном свете увидел на лицах обеих девушек блестящие, серебристые следы слез.

— Интересно, — сказал он, облизывая онемевшие, бесчувственные губы, — кто победил в этой битве? Кто-нибудь это знает?

Марти повернулась к нему, но продолжала лирично молчать. Цикады пиликали в акациях, вербах и ольхах над Золотым Прудом. Квакали лягушки, стонали раненые, умоляли, вздыхали. И умирали. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.

Марти Содергрен скончалась через две недели после боя. Она сошлась с офицером из Вольной Кондотьерской Компании. Отнеслась к приключению легко и даже легкомысленно. В противоположность офицеру. Когда Марти, любительница перемен, связалась потом с темерским ротмистром, спятивший от ревности кондотьер пырнул ее ножом. Кондотьера повесили, целительницу спасти не удалось.

Русти и Иоля скончались через год после битвы, в Мариборе, во время жуткой вспышки кровавой лихорадки, заразы, которую называли также Красной Смертью, или — по названию корабля, на которой ее завезли, — «Бичом Катрионы». Тогда из Марибора бежали все медики и большинство жрецов. Русти и Иоля, конечно, остались. Они лечили, ибо были лекарями. То, что от Красной Смерти не было лекарств, значения для них не имело. Оба заразились. Он умер у нее на руках, в крепких надежных объятиях ее деревенских, больших, некрасивых, прекрасных рук. Она умерла четыре дня спустя. В одиночестве.

Шани прожила после битвы семьдесят два года. Ушла из жизни знаменитой, всеми уважаемой — деканом кафедры медицины Оксенфуртского университета. Многие поколения будущих хирургов повторяли ее знаменитую шутку: «Сшей красное с красным, желтое с желтым, белое с белым. Наверняка будет хорошо».

Мало кто замечал, как, произнося эту истину, госпожа декан украдкой утирала слезы.

Мало кто.

Лягушки квакали, цикады пиликали среди верб над Золотым Прудом. Шани и Иоля хохотали сквозь слезы.

— Интересно, — повторил Мило Вандербек, низушек, полевой хирург, больше известный под именем Русти. — Интересно, кто победил?

— Русти, — лирично сказала Марти Содергрен. — Поверь, это самое последнее, о чем я стала бы беспокоиться на твоем месте.

Плоскогорье почти до самых дальних, синеющих в тумане горных вершин было совсем как каменное море, тут и там вздымающееся горбами, ребрами, ощетинившееся острыми зубьями рифов. Впечатление усиливали остовы кораблей. Десятки остовов: галер, галеасов, когг, каравелл, бригов, буксирчиков, драккаров. Некоторые выглядели так, словно появились здесь недавно, другие — кучи с трудом распознаваемых досок и шпангоутов, явно находившихся здесь десятки, если не сотни лет.

Некоторые лежали килями кверху, иные, повалившиеся набок, выглядели так, словно их выбросили сатанинские шквалы и штормы. Третьи, казалось, плыли, маневрируя среди опасностей, поджидающих в каменном океане. Они стояли ровно и прямо, гордо выпятив борта, направив в зенит мачты, на которых развевались остатки парусов, болтались ванты и штаги. У них даже были свои призрачные экипажи — заклиненные в прогнивших досках и запутавшиеся в линях скелеты мертвых моряков, навеки ушедших в бесконечное плавание.

Напуганные появлением всадника, всполошенные стуком копыт, с мачт, рей, линей, скелетов с криком сорвались тучи черных птиц. На мгновение они закрыли небо, закружились стаей над краем пропасти, на дне которой, серое и гладкое как ртуть, лежало озеро. На обрыве, частично возвышаясь над кладбищем кораблей, частично нависая над озером вплавленными в отвесную скалу бастионами, виднелась сторожевая башня, темная и угрюмая. Кэльпи заплясала, зафыркала, застригла ушами, косясь на остовы, на скелеты, на весь пейзаж смерти. На каркающих черных птиц, которые уже возвращались, снова рассаживались на потрескавшихся мачтах и салингах, на вантах и черепах. Птицы поняли, что одинокого всадника бояться нечего. А если здесь кто-то и должен чего-то бояться, так только сам всадник.

— Спокойно, Кэльпи, — проговорила изменившимся голосом Цири. — Это конец пути. Это — нужное место и нужное время.

Она появилась перед воротами неведомо откуда, вынырнула, будто мираж, среди остовов. Стражи у ворот, встревоженные карканьем воронов, заметили ее первыми. Теперь они кричали, жестикулировали и указывали на нее пальцами, созывая других.

Когда она подъехала к надвратной башне, здесь уже была давка. И возбужденный гомон. На нее глазели все: те немногие, которые, как и Бореас Мун и Дакре Силифант ее уже видели и знали, и те, кто только слышал о ней, — новозавербованные люди Скеллена, наемники и просто разбойники и грабители из Эббинга. Теперь они изумленно пялились на пепельноволосую девушку со шрамом на лице, с мечом за спиной. На изумительной красоты вороную кобылу, высоко держащую голову, похрапывающую и звенящую подковами о плиты двора.

Гомон и галдеж улеглись. Стало очень тихо. Кобыла ступала, поднимая ноги как балерина, подковы звенели, как молоты о наковальню. Прошло немало времени, пока наконец ей преградили путь, скрестив гизармы и рунки. Кто-то неуверенно и испуганно протянул руку к узде. Кобыла храпнула.

— Проводите меня, — звучно сказала девушка, — к хозяину замка.

Бореас Мун, сам не зная почему, поддержал ей стремя и подал руку. Другие придержали перебирающую ногами и фыркающую кобылу.

— Ты не узнаешь меня, милостивая государыня? — тихо спросил Бореас Мун. — Ведь мы уже встречались.

— Где?

— На льду.

— Я не глядела тогда на ваши лица, — равнодушно бросила она.

— Ты была Владычицей Озера. — Он серьезно покачал головой. — Зачем ты приехала сюда, девушка? Зачем?

— За Йеннифэр. И за своим Предназначением.

— Вернее — за смертью, — прошептал Мун. — Это замок Стигга. На твоем месте я бежал бы отсюда как можно скорее и дальше.

Она взглянула снова. Бореас тут же понял, что она хотела сказать этим взглядом.

Появился Стефан Скеллен. Долго рассматривал ее, скрестив руки на груди. Наконец энергичным жестом велел следовать за ним. Они пошли молча, со всех сторон сопровождаемые вооруженными людьми.

— Странная девка, — буркнул Бореас. И вздрогнул.

— К счастью, это уже не наша забота, — язвительно проговорил Дакре Силифант. — Меня удивляет, что ты с ней так запросто болтал. Она же ведьма, убила Варгаса и Фриппа, а потом Оля Харшейма…

— Харшейма убил Филин, — отрезал Бореас, — не она. Она подарила нам жизнь, там, на ледяном крошеве, хотя могла зарезать и потопить, как щенков. Всех. Филина тоже.

— Само собой. — Дакре сплюнул на плиты двора. — Нонче он зараз с чародеем и Бонартом наградит ее за ейную милость. Поглядишь, Мун, уж они-то ее обработают за милую душу. Они с нее шкуру тонкими полосками сдерут.

— Что сдерут, в это, пожалуй, поверю, — буркнул Бореас. — Потому как живодеры они. Да и мы тоже не лучше, коль у них служим.

— А выход-то у нас есть? Нету!

Кто-то из наемников Скеллена неожиданно тихо вскрикнул, кто-то подхватил. Кто-то выругался. Кто-то вздохнул. Кто-то молча указал рукой.

На зубцах, консолях и треугольных фронтонах над окнами, на сточных трубах, горгульях и машкаронах сидели, куда ни глянь, сидели черные птицы. Тихо, не каркнув, они слетелись сюда с кладбища кораблей и теперь сидели в тишине и ожидании.