Я побежала по тротуару и по земле сразу за калиткой, чтобы привыкнуть к запахам дома. Добежав до порога, я уже знала запах самца (это определенно не был человек, хотя сказать точно, кто он, я не могла), который сделал этот дом своим. Я уловила также запах самых частых посетителей, таких как девочка, которая вернулась к своей игрушке, но смотрела на меня, а не на игрушку.

После первых фраз они с Зи не обменялись ни словом, которое я могла бы услышать. Это могло означать, что они друг друга не любят, но язык их тел не свидетельствовал о вражде или напряжении. Наверно, им просто нечего было сказать друг другу.

Зи открыл дверь, когда я остановилась перед ней, и меня поглотила волна смерти.

Я сделала шаг назад – не справилась с собой. Безобразие смерти действует даже на малый народ. Я перебралась через порог с излишней осторожностью, но кое-какие поступки, особенно в облике койота, совершаешь инстинктивно.

Запах крови привел меня в гостиную, где был убит иной. Мебель и ковер были щедро залиты кровью; на том месте, где тело обрело покой, темнело большое кровавое пятно. Останки убрали, но не пытались убрать остальное.

На мой неопытный взгляд, непохоже, что он сопротивлялся: ничего не сломано и не перевернуто. Скорее кто-то словно наслаждался, разрывая его на клочки.

Смерть была насильственная. Именно такие смерти приводят к появлению призраков.

Я не уверена, знают ли дядюшка Майк или Зи о призраках. Хотя сама я никогда не пыталась скрывать, что вижу призраков, очень долго я вообще не подозревала, что остальные этого не умеют.

Именно благодаря помощи призраков я убила второго вампира. Вампиры очень хорошо прячут свои дневные убежища, даже от носа вервольфа – или койота. Даже те, кто владеет магией, не могут уничтожить их защитные заклятия.

Но я могу их находить. Потому что жертвы насильственной смерти обычно остаются на месте убийства в виде призраков, а за каждым вампиром обычно числится много таких жертв.

Поэтому и ходячих мало (я, например, не встречала ни одного) – всех их убили вампиры.

Но если иной, чья кровь окрасила стены и пол дома, оставил призрака, этот призрак не желал мне показываться. Пока не желал.

Я присела на пороге, между входом и гостиной, и закрыла глаза, чтобы лучше сосредоточиться на том, что чую. Запах жертвы я отстранила. Каждый дом, как и каждое существо, имеет свой запах. Начну с этого, потом выделю запахи, которые здесь неуместны. Я нашла основной запах комнаты – в данном случае преимущественно запах трубочного табака, древесный дым и запах шерсти. Древесный дым показался мне странным.

Я на всякий случай открыла глаза и осмотрелась, но не увидела ни следа очага. Будь запах слабее, я решила бы, что кто-то принес его на своей одежде, – но этот запах преобладал. Может, благовоние или что-то, пахнущее огнем.

Поскольку, даже если я найду источник странного дыма, это вряд ли мне поможет, я положила голову на передние лапы и снова закрыла глаза.

Освоив основные запахи дома, я смогла различить случайные запахи, принесенные теми, кто сюда приходил. Мои предположения подтвердились: дядюшка Майк здесь побывал. Обнаружила я и острый запах девочки с йо-йо – она бывала здесь неоднократно. Все остальные запахи я поглощала, пока не почувствовала, что по желанию легко могу их вспомнить. Память на запахи у меня гораздо лучше зрительной. Я могу забыть чье-нибудь лицо, но редко забываю запах – или голос.

Я открыла глаза, собираясь получше исследовать дом… и все изменилось.

Гостиная была маленькая, аккуратная и во всех отношениях такая же безликая, как весь дом. Комната, где я оказалась, была вдвое больше. Вместо штукатурки стены забраны панелями из полированного дуба и увешаны небольшими вышитыми коврами со сложными картинами жизни леса. Кровь жертвы, которую я видела расплесканной по ковру цвета овсянки, теперь покрывала лоскутный плед, брошенный на полированный деревянный пол.

В передней стене, где раньше выходило на улицу окно, я увидела камин из речного камня, а окна не увидела. Зато на противоположной стене оказалось множество окон, и сквозь их стекла я видела лес, какой никогда не растет в сухом климате восточного Вашингтона. Этот лес намного обширнее маленького заднего двора, обнесенного проволочной изгородью.

Я поставила передние лапы на подоконник и выглянула в лес: детское разочарование оттого, что резервация оказалась ничем не примечательным пригородом, сменилось чувством глубокого удивления.

Койоту хотелось убежать в лес, узнать, что в его зеленой глубине. Но нам предстояла работа. Поэтому я убрала нос от стекла, соскочила с подоконника и, перепрыгивая с одного сухого места на другое, вернулась в коридор – который выглядел как раньше.

В доме оказалось две спальни, две ванные и кухня. Мою работу облегчало то, что я интересовалась только свежими запахами, поэтому поиски не заняли много времени.

На обратном пути из дома я снова заглянула в гостиную: окна по-прежнему выходили не на задний двор, а в лес. Мой взгляд на мгновение остановился на кресле-качалке, расположенном так, чтобы из него смотреть на лес. И я почти увидела, как хозяин сидит здесь, наслаждаясь видом дикой природы, и курит трубку, окутанный облаком пряного дыма.

На самом деле я, конечно, ничего не увидела. Это был не призрак, а просто мой вымысел: и запах дыма из трубки, и лес. Я по-прежнему ничего не знаю о хозяине, знаю только, что он обладал большой силой. Этот дом долго будет его помнить, но в нем нет неспокойных призраков.

Я вышла через открытые двери и вернулась в невыразительный маленький мир, который люди создали для иных, чтобы удалить их из своих городов. Я подумала, сколько такие одинаковые изгороди скрывают лесов – или болот, – и порадовалась, что облик койота не позволяет мне задавать вопросы. Сомневаюсь, чтобы мне хватило силы воли их не задавать, а ведь лес – это как раз то, что я не должна была увидеть.

Зи открыл для меня дверцу грузовичка, и я вскочила на сиденье, чтобы он мог отвезти меня на другое место. Девочка смотрела, как мы отъезжаем, по-прежнему не произнося ни слова. Я не могла понять выражение ее лица.

Второй дом, у которого мы остановились, был точной копией первого вплоть до цвета оконных рам. Единственное отличие – куст сирени во дворе и цветочная клумба у тротуара, одна из немногих клумб, которые мне здесь встретились. Все цветы засохли, лужайка пожелтела и отчаянно нуждалась в стрижке.

Здесь на пороге нас никто не ждал. Зи положил руку на дверь и остановился, не открывая ее.

– В том доме, где ты побывала, произошло последнее убийство. Этот принадлежал первой жертве, и думаю, с тех пор здесь перебывало множество народу.

Я села и посмотрела ему в лицо: хозяин этого дома был ему небезразличен.

– Она была моим другом, – сказал он и сжал в кулак руку, лежавшую на двери. – Ее звали Коннора. Как и у Теда, в ней была человеческая кровь. В ней этой крови было меньше, но это была ее слабость.

Тед – сын Зи – наполовину человек и сейчас учится в колледже. Насколько я могу судить, человеческая кровь не ослабила в нем унаследованную от отца склонность к металлам. Не знаю, передал ли ему отец свое бессмертие: Теду девятнадцать лет, на девятнадцать он и выглядит.

– Она была нашим библиотекарем, архивариусом и собирателем историй. Знала все сказания, все те особенности и возможности, которых нас лишили христианство и холодное железо. Ненавидела слабость. Еще больше ненавидела и презирала людей. Но к Теду была добра.

Зи отвернулся, чтобы я не видела его лица, и резко, сердито распахнул дверь.

И снова я вошла в дом одна. Если бы Зи не сказал мне, что Коннора была библиотекарем, я бы догадалась. Повсюду лежали книги. На полках, на полу, на стульях и столах. Большинство не из тех, что выпущены за последние сто лет, и я не увидела ни одного названия на английском.

Как и в предыдущем доме, присутствовал запах смерти, хотя, как и обещал Зи, старый. В доме слабо пахло гнилой пищей и жидкостями для очистки.