– Убей его! – кричали в толпе. – Убей!

Манфред видел, как мало для этого нужно: еще один удар правой, и американец упадет, – всего один удар. Но этой возможности не было, ничего не осталось. Правая рука отказала.

Американец качался, как пьяный, отскакивая от канатов, колени его подгибались, но каким-то невероятным усилием воли он распрямлялся опять и опять.

«Левая рука. – Манфред собрал все остатки сил. – Я должен достать его левой».

И, превозмогая боль, он снова пошел на противника.

Он пустил в ход левую руку, нацелившись в голову, но американец отклонил удар некоординированным движением вперед, обеими руками схватил Манфреда за плечи и повис на нем, как утопающий. Манфред попытался сбросить его, рев толпы превратился в безумный гром, рефери кричал: «Брек! Брек!», но американец продержался достаточно долго.

Когда рефери наконец развел их, взгляд Сайруса сфокусировался: к боксеру вернулось зрение; он начал пятиться от отчаянных усилий Манфреда достать его левой, и тут прозвучал гонг.

– В чем дело, Мэнни? – Дядя Тромп подхватил его и отвел в угол. – Ты его побил? Что случилось?

– Правая, – сквозь боль ответил Манфред; дядя Тромп коснулся его правой руки чуть выше запястья, и Манфред едва сдержал крик боли. Рука распухла, отек разрастался на глазах.

– Я выбрасываю полотенце, – прошептал дядя Тромп. – С такой рукой ты не можешь драться.

Манфред рявкнул:

– Нет!

Яростным взглядом желтых глаз он посмотрел через ринг туда, где секунданты хлопотали над ошеломленным американцем: прикладывали холодные компрессы, подносили к носу нюхательную соль, хлопали по щекам и говорили, говорили ему что-то.

Гонг возвестил начало восьмого раунда, и Манфред встал; он с отчаянием увидел новые силу и скоординированность движений американца. Он по-прежнему опасался и не был уверен в себе, пятился, выжидал нападений Манфреда, но с каждой минутой набирался сил; вначале он был явно удивлен нежеланием Манфреда пускать в ход правую руку, потом в его взгляде мелькнуло понимание.

– Тебе конец, – проворчал он на ухо Манфреду во время следующего клинча. – У тебя нет правой руки, белый. Теперь я тебя съем!

Его удары становились все сильнее, и Манфред начал пятиться. Его левый глаз заплыл, закрылся; во рту он чувствовал медный вкус крови.

Американец нанес сильный прямой левой, и Манфред невольно закрылся правой рукой, приняв удар перчаткой; боль была так сильна, что в глазах у него потемнело и земля качнулась под ногами; в следующий раз он побоялся парировать правой, и удар американца прошел и пришелся в поврежденный левый глаз. Манфред видел, что на лице, как напившийся крови клещ, повисла опухоль – большая пурпурная «виноградина» совершенно закрыла его левый глаз. Гонг: конец восьмого раунда.

– Еще два раунда, – прошептал дядя Тромп, прижимая к его глазу мешочек со льдом. – Видеть можешь, Мэнни?

Манфред кивнул и встал, услышав гонг – начало девятого раунда. Американец энергично двинулся ему навстречу – чересчур энергично: он опустил правую руку, собираясь сильно ударить, и Манфред двинул его левой; удар отбросил Ломакса.

Если бы Манфред мог пользоваться правой рукой, он бы опять смог закончить бой градом ударов, которого не мог выдержать никакой противник, но его правая рука была искалечена и бесполезна, и Ломакс снова начал пятиться, уклоняться, нырять, восстанавливая силы, снова принялся бить по поврежденному глазу, стараясь пустить кровь, и к концу раунда это ему удалось. Хуком слева он коснулся набрякшего мешка опухоли, зацепив его внутренней частью перчатки, и мешок лопнул. По лицу Манфреда полилась кровь, стекая на грудь.

Прежде чем рефери смог развести их, чтобы осмотреть повреждение, прозвучал гонг; Манфред, шатаясь, пошел в свой угол, и дядя Тромп бросился ему навстречу.

– Я прекращаю бой! – яростно прошептал он, рассматривая страшную рану. – Ты не можешь драться. Потеряешь глаз!

– Если вы сейчас прекратите бой, – ответил Манфред, – я вас никогда не прощу.

Голос его звучал негромко, но желтый огонь в глазах предупредил Тромпа Бирмана, что Манфред совершенно серьезен. Старик хмыкнул. Он промыл рану, обработал ее кровоостанавливающим карандашом. Подошел рефери и стал осматривать глаз, поворачивая лицо Манфреда к свету.

– Можете продолжать? – негромко спросил он.

– За Volk и за фюрера, – так же негромко ответил Манфред, и рефери кивнул.

– Вы мужественный человек! – сказал он и дал знак продолжать бой.

Последний раунд стал бесконечностью боли. Удары американца, словно молот, обрушивались на тело Манфреда, оставляя кровоточащие синяки, и каждый отнимал все больше сил, уменьшал возможность сопротивляться следующему удару.

Каждый вдох вызывал сильнейшую боль, раздвигая порванные мышцы и сухожилия груди, обжигая легкие. К боли в правой руке добавлялась боль от каждого нового удара, тьма угрожала поглотить единственный оставшийся глаз, и Манфред потерял способность видеть приближающуюся руку противника. Боль, как сильный ветер, гудела в его барабанных перепонках. Ломакс избивал его, превращая лицо в кровавое месиво, но Манфред держался на ногах.

Толпа пришла в неистовство, жажда крови сменилась жалостью, а потом ужасом. Зрители кричали, требуя от рефери прекратить это зверство, но Манфред оставался на ногах и делал жалкие попытки бить левой, а удары продолжали обрушиваться на его слепое лицо и изувеченное тело.

Наконец – слишком поздно – прозвучал гонг, а Манфред Деларей все держался на ногах. Он стоял посреди ринга, покачиваясь из стороны в сторону, неспособный видеть, неспособный чувствовать, неспособный отыскать дорогу в свой угол. Дядя Тромп подбежал к нему и нежно обнял. Он плакал, уводя Манфреда назад, слезы бесстыдно текли ему в бороду.

– Бедный Мэнни, – шептал он. – Надо было запретить. Остановить бой.

В противоположном углу ринга Сайруса Ломакса окружила толпа поклонников. Они смеялись, хлопали его по спине, и Ломакс устало, но торжествующе пританцовывал, ожидая, когда судьи подтвердят, что он победил; тем не менее он бросал встревоженные взгляды в противоположный угол ринга, на человека, которого уничтожил. Он собирался, как только будет сделано объявление, подойти к нему и выразить восхищение подобным мужеством.

– Achtung! Achtung! – Рефери в одной руке держал судейские карточки, в другой микрофон. Голос его гремел в громкоговорителе. – Дамы и господа! Победитель и обладатель золотой медали Олимпийских игр – Манфред Деларей из Южной Африки!

Напряженная недоверчивая тишина царила в огромном зале целых три удара колотящегося сердца Манфреда, затем послышался протестующий рев, гневные крики, свист и топот. Сайрус Ломакс, словно обезумев, бегал по рингу, тряся канаты, он кричал на судей, отчаянно дергался, а сотни зрителей пытались подняться на ринг и устроить импровизированную демонстрацию против такого неожиданного решения.

Полковник Больдт кивнул кому-то в конце зала. Колонны штурмовиков быстро двинулись по проходам, окружили ринг, отогнали рассерженных зрителей и расчистили коридор к раздевалке, куда торопливо увели Манфреда.

Рефери с мегафоном пытался оправдать решение судей.

– Судья Краузер отдал пять раундов Деларею, один раунд вничью и четыре Ломаксу…

Но его никто не слушал – рев толпы почти заглушал громкоговоритель.

– Женщина, должно быть, на пять-шесть лет старше тебя, – осторожно говорил дядя Тромп, старательно подбирая слова.

Они гуляли по садам Тегель. В воздухе чувствовался первый осенний холодок.

– Она старше меня на три года, – ответил Манфред. – Но это не имеет значения, дядя Тромп. Важно только, что я люблю ее, а она любит меня.

Его правая рука все еще была в гипсе и висела на перевязи.

– Мэнни, тебе еще нет двадцати одного года, ты не можешь жениться без разрешения опекуна.

– Ты мой опекун, – сказал Манфред, повернув голову и глядя своими приводящими в смущение желто-топазовыми глазами. Дядя Тромп опустил взгляд.