– Как ты будешь содержать жену? – спросил он.

– Министерство культуры Рейха предоставило мне стипендию, чтобы я мог закончить курс и получить диплом юриста в Берлине. У Хайди хорошая работа в Министерстве информации и квартира, а я буду выступать на профессиональном ринге, пока не начну карьеру юриста. Тогда мы вернемся в Южную Африку.

– Ты все продумал, – вздохнул дядя Тромп, и Манфред кивнул; его бровь еще пересекал черный струп (на этом месте на всю жизнь останется шрам). Манфред коснулся брови и спросил:

– Ты ведь не откажешь мне, дядя Тромп? Мы поженимся до того, как вы отплывете домой, и мы оба хотим, чтобы нас обвенчал ты.

– Я польщен.

Дядя Тромп был смущен. Он знал этого парня, знал, каким упрямым тот бывает, когда примет решение. Спорить дальше означало просто укрепить его в этом мнении.

– Ты мне как отец, – просто сказал Манфред. – Больше, чем отец. Твое благословение – бесценный дар.

– Мэнни! Мэнни! – сказал дядя Тромп. – Ты мне вместо сына, которого у меня никогда не было. Я желаю тебе только добра. Что ты скажешь, если я попрошу тебя немного подождать, не торопиться с таким делом?

– Ничто не разубедит меня.

– Мэнни, подумай о своей тете Труди…

– Я знаю, она желает мне счастья, – оборвал его Манфред.

– Да, конечно. Но Манфред, подумай и о маленькой Саре…

– При чем тут она?

Глаза Манфреда стали яростными и холодными, он выпятил подбородок, сознавая свою вину.

– Сара любит тебя, Мэнни. Она всегда любила тебя – даже я способен это видеть.

– Сара моя сестра, и я люблю ее. Люблю братской любовью. А Хайди я люблю, как мужчина любит женщину, и она любит меня как мужчину.

– Думаю, ты ошибаешься, Мэнни. Я всегда думал о вас с Сарой…

– Хватит, дядя Тромп. Не хочу больше ничего слышать. Я женюсь на Хайди – надеюсь, с твоего разрешения и благословения. Сделаешь ты нам этот свадебный подарок, дядя Тромп?

И старик тяжело, печально кивнул.

– Даю вам обоим разрешение и благословение, сын мой, и с радостным сердцем обвенчаю вас.

Хайди и Манфред поженились на берегу озера Хафель в саду при доме полковника Зигмунда Больдта в Грюневальде. Был золотой день в начале сентября, листва желтела и краснела под первым прикосновением осени. Когда олимпийская команда отправилась домой, дядя Тромп и Рольф Стандер задержались. Рольф был шафером Манфреда, когда дядя Тромп проводил церемонию.

Хайди, сироту, выдавал замуж Зигмунд Больдт. Присутствовали с десяток друзей Хайди, в большинстве ее коллеги и начальники из Министерства пропаганды и информации, но были и другие, дальние родственники невесты, в черных мундирах элитных частей СС, или в голубых мундирах люфтваффе, или в полевых серых вермахта; были и хорошенькие девушки в традиционных крестьянских дирндлях, одобряемых нацистской партией.

После короткой и простой кальвинистской церемонии, проведенной дядей Тромпом, полковник Больдт устроил в саду банкет под открытым небом; играл оркестр из четырех музыкантов в тирольских шляпах и ледерхозенах. Оркестр играл современные одобряемые партией мелодии, чередуя их с традиционными сельскими песнями, гости танцевали на временной деревянной танцплощадке, устроенной на газоне.

Манфред был так увлечен своей милой женой, что не замечал внезапного возбуждения гостей и того, что полковник Больдт бросился навстречу небольшой группе, спускавшейся от дома, пока оркестр не заиграл марш нацистской партии – «Хорст Вессель».

Все гости вскочили и вытянулись. Удивленный Манфред перестал танцевать и стоял рядом с Хайди. Когда небольшая группа вступила на деревянную танцплощадку, все гости вскинули руки в нацистском приветствии и воскликнули: «Хайль Гитлер!» Только тут Манфред понял, что происходит, какой невероятной чести удостоились они с Хайди.

Человек, шедший к нему, был в белом кителе, застегнутом до самого горла, с единственным украшением – Железным крестом за доблесть. Лицо у него было белое, квадратное и сильное; темные волосы начесаны на высокий лоб, под большим, красивой формы носом – маленькие подстриженные усики. Лицо достаточно обычное, но таких глаз Манфред никогда не видел – своим пронизывающим вниманием они проникли в душу, достигли сердца и навсегда поработили его.

Он вскинул правую, загипсованную руку в нацистском приветствии. Адольф Гитлер улыбнулся и кивнул.

– Я слышал, вы друг Германии, герр Деларей, – сказал он.

– Во мне немецкая кровь, и я истинный друг Германии и ваш искренний поклонник. Не нахожу слов, чтобы выразить, какую честь вы мне оказываете.

– Поздравляю вас с мужественной победой над американским негром. – Адольф Гитлер протянул руку. – Поздравляю вас также с женитьбой на одной из прекрасных дочерей Рейха. – Манфред взял руку фюрера своей здоровой левой, он дрожал и был полон благоговения, сознавая значительность момента. – Желаю вам счастья, – продолжал Гитлер, – пусть этот брак укрепит вашу связь с немецким народом.

Рука у фюрера была прохладная и сухая, сильная, но изящная, – рука художника, и Манфред задохнулся от избытка чувств.

– Мой фюрер, связь между нами будет вечной.

Адольф Гитлер снова кивнул, пожал руку Хайди, улыбнулся при виде ее счастливых слез и ушел так же неожиданно, как появился, на ходу улыбнувшись самым важным гостям.

– Я и не мечтала… – прошептала Хайди, сжимая руку Манфреда. – Я совершенно счастлива.

– Вот величие, – сказал Манфред, глядя вслед уходящему Гитлеру. – Вот подлинное величие. Трудно представить себе, что он простой смертный, а не бог.

Сара Бестер ехала на велосипеде по главной улице небольшого городка Стелленбос, лавируя в редком потоке транспорта, улыбаясь и маша рукой знакомым на тротуаре. Ее учебники лежали на багажнике. Юбка вздымалась почти до колен, а школьную шляпу Саре приходилось придерживать рукой.

Утром им сообщили итоги года, и ее распирало от потребности побыстрее рассказать тете Труди, что с пятого места в своем классе она поднялась на второе. Ее отметила в своем докладе директриса: «Отличная работа, Сара, продолжай так же». Это был ее последний школьный год: в октябре ей исполнялось семнадцать, и в следующем месяце ей предстояли вступительные экзамены.

Мэнни будет ею гордиться. Благодаря его желаниям и одобрению она трудилась не покладая рук, чтобы стать одной из лучших учениц в школе. Под дубами она начала думать о Мэнни и мечтала, нажимая на педали: его так долго не было, но скоро он вернется; она скажет ему, и все будет в порядке. Ей больше не нужно будет тревожиться и плакать по ночам. Мэнни вернется. Сильный, добрый, любящий Мэнни все исправит.

Она представила себе, как станет его женой, будет готовить ему завтраки, стирать рубашки, штопать носки, ходить рядом с ним в церковь, называть его «минхеер», как тетя Труди зовет дядю Тромпа, лежать рядом с ним каждую ночь, просыпаться рядом каждое утро и видеть на соседней подушке прекрасную его светловолосую голову… Сара знала: ничто другое в мире ей не нужно.

– Только Мэнни, – прошептала она. – Всегда только Мэнни. Он все, что у меня есть, все, к чему я когда-либо стремилась.

Она увидела впереди у входа в пасторский дом почтальона, спрыгнула с велосипеда и спросила:

– Есть что-нибудь для нас, мистер Гроблер?

Почтальон улыбнулся ей и достал из кожаной сумки коричневый пакет.

– Телеграмма, – с важным видом сказал он. – Телеграмма из-за моря, но она не тебе, малышка, а твоей тете.

– Я распишусь за нее!

Сара торопливо расписалась в книге доставки, прислонила велосипед к стене дома и взлетела по ступеням.

– Тетя Труди! – закричала она. – Телеграмма! Где ты?

Она почувствовала запах готовящейся еды и поняла, где искать.

– Телеграмма!

Сара вбежала на кухню. Тетя Труди со скалкой в руках стояла у длинного желтого деревянного стола, ее локти были в муке, серебристо-белые волосы падали на нос, и, распрямляясь, она сдувала их. Кожа влажно блестела от печного жара, а на огне стоял большой котел с вареньем из персиков и инжира.