Это были крошечные точки, облако черных мушек на болезненно-голубом фоне.

– Внимание, звено, говорит ведущий. Впереди группа! – произнес Шаса в свой радиотелефон. – На одиннадцать часов! Их больше десяти, похожи на «капрони»[85]. Бастер! Бастер!

Слово «бастер» означало приказ увеличить скорость.

– Вижу их, – немедленно ответил Дэвид Абрахамс. Им исключительно повезло, что удалось остаться вместе – и в дни обучения на базе в Робертс-Хайтс, и во время всех капризов Восточно-Африканской кампании, и теперь, под командованием Дана Пинаара[86], тесня итальянские части герцога Аостского[87] через горы к Аддис-Абебе.

Шаса взглянул на Дэвида. Тот подвел свой «харрикейн» почти вплотную к правому крылу Шасы. У него кабина тоже была открыта, и они улыбнулись друг другу. Большой крючковатый нос Дэвида обгорел на солнце и стал алым, ремни шлема не были застегнуты и висели под подбородком. Шасе приятно было, что друг у его крыла. Затем они закрыли кабины, готовясь к нападению, и посмотрели вперед. Шаса мягко развернул звено, поднимаясь к солнцу: классическая тактика нападения.

Далекие мушки быстро превратились в знакомые силуэты трехмоторных бомбардировщиков «капрони». Шаса насчитал их двенадцать – четыре звена по три самолета. Они опять направлялись к перекрестку у Керене, где продвижение южно-африканских частей замедлилось в проходе между крутыми стенами Амбаса, и Шаса увидел, как из бомболюков передних бомбардировщиков начали выпадать бомбы.

«Роллс-ройсы» протестующе гудели. Самолеты продолжали подниматься на полной скорости, идя от солнца, которое слепило глаза итальянским стрелкам. Шаса качнул крыльями и устремился вниз в атаку.

Теперь он видел разрывы бомб, крошечные фонтаны светлой пыли, накрывающие перекресток среди колонн похожих на муравьев машин в глубине ущелья. Этим беднягам внизу доставалось; Шаса продолжал спускаться, и в это время второе звено «капрони» сбросило бомбы. Толстые серые яйца с оперением на одном конце падали с обманчивой медлительностью, и Шаса в последний раз осмотрелся, прищурившись, поглядел в сторону солнца, проверяя, не ждут ли там в засаде итальянские истребители; но небо было безупречно синим, и он все внимание сосредоточил на прицеле.

Он выбрал ведущего в третьем звене, надеясь, что нападение собьет цель бомбометания, коснулся руля направления и едва заметно опустил нос «харрикейна»: сине-серебристый «капрони» медленно занял место в центре прицела.

Оставалось шестьсот ярдов, но Шаса не открывал огонь. Он видел рисунки на фюзеляже: фасции – связанные ремнями пучки прутьев – и топор римского императора. Головы двух пилотов в кабине были наклонены к земле: летчики наблюдали за падением бомб. Сдвоенные стволы пулеметов на вращающейся турели смотрели назад.

Пятьсот ярдов. Теперь Шаса видел голову и плечи стрелка. Его затылок в шлеме был обращен к Шасе. Он еще не заметил три смертоносные машины, несущиеся сверху с правого борта.

Четыреста ярдов. С такого расстояния Шасе был виден горячий выхлоп двигателей «капрони», а стрелок по-прежнему не подозревал об опасности.

Триста ярдов. В разбухшем брюхе бомбардировщика, беременном смертью, начал раскрываться люк. Теперь Шаса видел ряды заклепок на серебряном фюзеляже и на широких синих крыльях. Он сжал ручку коленями и снял предохранитель, приготовив к стрельбе восемь пулеметов «браунинг» в крыльях.

Двести ярдов. Ногами Шаса поиграл на рулях направления, и прицел медленно поплыл вдоль фюзеляжа «капрони». Шаса смотрел в прицел, слегка хмурясь от сосредоточенности, закусив нижнюю губу. Неожиданно перед носом его «харрикейна» появилась яркая линия фосфоресцирующих бусин. Стрелок второго «капрони» наконец увидел его и дал упреждающую очередь.

Сто ярдов. Стрелок и оба пилота ведущего «капрони» услышали очередь, оглянулись и увидели Шасу. Стрелок лихорадочно поворачивал пулемет на турели. В прицел Шаса видел его белое, искаженное ужасом лицо.

Восемьдесят ярдов. По-прежнему сосредоточенно хмурясь, Шаса нажал кнопку. От отдачи восьми «браунингов» «харрикейн» задрожал и сбавил скорость; торможение бросило Шасу вперед, но его удержали кожаные плечевые ремни. Яркие цепочки трассеров, сверкая, как электрические разряды, устремились к «капрони»; Шаса направлял их быстрыми прикосновениями к приборам управления.

Итальянский стрелок так и не сумел пустить в ход свои пулеметы. Закрывавший его перплексовый купол разлетелся, и концентрированный огонь разнес стрелка на куски. Половину головы и одну руку оторвало, словно тряпичной кукле; они, крутясь, отлетели в потоке воздуха от пропеллера. Шаса мгновенно изменил прицел, направив его на серебряную монету вращающегося пропеллера и на уязвимое основание крыла «капрони». Четкий силуэт крыла растекся, словно воск в пламени свечи. Из мотора жидкими полосами ударили глицерин и горючее, все крыло медленно повернулось на основании, отвалилось и полетело вниз, как сухой лист в воздушном потоке. Бомбардировщик перевернулся на спину и по плоской нисходящей спирали устремился к земле; отсутствие крыла лишило его равновесия, и он рисовал в небе дымом, паром и пламенем неправильные зигзаги; а Шаса все внимание сосредоточил на следующем звене бомбардировщиков.

По-прежнему на полной скорости он повернул машину; поворот вышел таким крутым, что кровь отлила от мозга, и в глазах посерело, все превратилось в тени. Шаса напряг мышцы живота, стиснул челюсти, чтобы прекратить отток крови, и выровнял машину, держа под прицелом следующий «капрони».

Два самолета на огромной скорости неслись навстречу друг другу. Нос «капрони» чудесным образом рос и вскоре заполнил все поле зрения Шасы; Шаса выстрелил прямой наводкой и задрал нос «харрикейна»; самолеты на огромной скорости разминулись, так близко, что Шаса почувствовал удар воздушного потока, созданного бомбардировщиком. Он снова резко, яростно повернул, разметав строй итальянцев, разгоняя их по небу; он поворачивал, нырял, стрелял, пока с внезапностью, которая есть неотъемлемый признак воздушных боев, все самолеты противника исчезли.

Он остался один в невероятно синем и пустом небе; от выброса адреналина его прошиб пот. Он так сильно сжимал ручку управления, что заболели пальцы. Шаса сбросил скорость и проверил топливо. Несколько отчаянных минут на полной скорости сожгли больше половины бака.

– Внимание, звено, говорит ведущий. Соединиться.

Он произнес это в микрофон и сразу услышал ответ.

– Ведущий, это третий! – Третий «харрикейн» с молодым Леруа за штурвалом. – У меня четверть бака.

– Хорошо, третий, возвращайся на базу сам, – приказал Шаса. Потом продолжил: – Внимание, второй, говорит ведущий. Ты меня слышишь?

Шаса в первом приступе тревоги осматривал небо вокруг, пытаясь отыскать самолет Дэвида.

– Внимание, второй, ответь, – повторил он и посмотрел вниз, на неровную землю, в поисках столба дыма над разбившимся самолетом. Но тут его пульс участился: в наушниках четко зазвучал голос Дэвида.

– Ведущий, говорит второй. У меня повреждения.

– Дэвид, где ты?

– Примерно в десяти милях к востоку от перекрестка Керене, на высоте восемь тысяч футов.

Шаса посмотрел на восток и почти сразу увидел над голубым горизонтом тонкую серую линию, двигавшуюся к югу. Она походила на перо.

– Дэвид, я вижу дым в той стороне. Ты горишь?

– Подтверждаю. Горит двигатель.

– Иду, Дэвид, держись!

Шаса резко повернул «харрикейн» и дал полный газ.

Дэвид находился под ним, и Шаса устремился к нему.

– Дэвид, как ты?

– Как жареная индейка, – лаконично ответил Дэвид, и Шаса увидел впереди горящий «харрикейн».

Дэвид резко снижался, поэтому языки пламени не трогали кабину, их относило назад и в сторону. Он шел к земле очень быстро, стараясь довести скорость до критического предела: тогда огню не хватит кислорода и он самопроизвольно погаснет.