– Как ты узнал, где меня искать?

Манфред встал.

– Отец объяснил, как тебя найти, – ответил он. – Здравствуй, Сварт Хендрик.

– Прошло много лет, маленький Мэнни. – Рослый овамбо улыбнулся щербатым ртом; его голова, покрытая шрамами, была голой и блестящей, как пушечное ядро. – Много лет, но я никогда не сомневался, что мы снова встретимся. Никогда за все эти годы. Боги дикой природы снова свели нас вместе, маленький Мэнни. Я знал, что ты придешь.

Двое мужчин были одни в задней комнате дома Сварта Хендрика. Это был один из немногих кирпичных домов в пригороде «Ферма Дрейка». Но кирпич был необожженный, и дом не так уж отличался от окрестных лачуг. Сварт Хендрик давно научился скрывать свое богатство от белой полиции.

В передней комнате работали или готовили пищу женщины, плакали или смеялись у их ног дети. В соответствии с его положением у Сварта Хендрика было шесть городских жен, которые мирно сосуществовали. Собственническая ревность привыкших к моногамии женщин Европы была им совершенно чужда. Старшие жены играли важную роль при выборе младших, и чем больше было этих младших жен, тем большим уважением пользовались старшие; кроме того, они не возражали против отправки содержания деревенским женам и их потомству или против периодических посещений мужем деревни для увеличения числа отпрысков. Все они считали себя частью одной большой семьи. Когда дети в деревне подрастали настолько, чтобы отправиться в город, завершать образование и на заработки, они оказывались в окружении множества приемных матерей и пользовались той же любовью и получали те же наказания, что и в краале.

Младшим детям разрешалось бегать по всему дому, и один такой голыш забрался на колени Сварту Хендрику, восседавшему на резном стуле, который свидетельствовал о его положении вождя племени. И хотя Хендрик был занят разговором с Манфредом, он небрежно возился с малышом, как с любимым щенком; когда горшок с пивом пустел, Хендрик хлопал в ладоши, и какая-нибудь из младших жен, красивая луноликая зулуска или цветущая басуто с грудями круглыми и твердыми, как яйцо страуса, приносила новый горшок и, поднося его, склонялась перед Хендриком.

– Итак, маленький Мэнни, мы поговорили обо всем и сказали все, что должно быть сказано, и возвращаемся к той же проблеме. – Сварт Хендрик поднял горшок к губам и набрал полный рот густой, белой пузырящейся массы. Облизнул губы, вытер предплечьем полумесяц пены с верхней губы и протянул горшок Манфреду. – А проблема такова. По всем железнодорожным станциям и по всем дорогам тебя ищет полиция. За тебя даже предлагают награду. Какова твоя цена, маленький Мэнни? За тебя дадут пять тысяч фунтов. Сколько скота и женщин можно купить за такие деньги? – Он задумался над своим вопросом и удивленно покачал головой. – Ты просишь помочь тебе уйти из Йоханнесбурга и пересечь великую реку на севере. Что сделает белая полиция, если поймает меня? Повесит на том же дереве, что и тебя, или только пошлет ломать камень в тюрьме оу бааса Сматса и короля Георга? – Сварт Хендрик театрально вздохнул. – Трудный вопрос, маленький Мэнни. А ты знаешь ответ?

– Ты был мне как отец, Хенни, – тихо сказал Манфред. – Разве отец оставляет сына гиенам и стервятникам?

– Если я твой отец, маленький Мэнни, почему у тебя белое лицо, а у меня черное? – Хендрик улыбнулся. – Мы ничего не должны друг другу, все долги давным-давно выплачены.

– Вы с моим отцом были братьями.

– Сколько лет прогорело с тех дней? – Хендрик печальным покачиванием головы обозначил течение времени. – Теперь мир и все, кто в нем, изменились.

– Есть то, что никогда не меняется, даже за столько лет, Хенни.

– И что же это, белолицее дитя, требующее, чтобы я назвался отцом?

– Алмаз, мой черный отец. Алмаз никогда не меняется.

Хендрик кивнул.

– Хорошо, поговорим об алмазе.

– Не об одном алмазе, – сказал Манфред. – О многих алмазах, о целом мешке алмазов, который лежит в далеком месте, и знаю это место только я, я один.

– Риск велик, – говорил Хендрик брату. – В моем мозгу залегло сомнение, как лев-людоед в густом буше. Может, алмазы там, как и говорит белый мальчик, но лев сомнения по-прежнему подстерегает меня. Отец был изобретательным человеком, жестоким и безжалостным, и я чувствую, что сын в отца. Он говорит о дружбе между нами, но я больше не чувствую в нем тепла.

Мозес Гама смотрел в огонь; глаза его были темны и непостижимы.

– Он пытался убить Сматса, – вслух рассуждал он. – Он из тех буров, что в старину убивали наш народ на Кровавой реке и уничтожили власть великих вождей. На этот раз они, как и в 1914 году, потерпели поражение, но уцелели. Они, эти жестокие буры, снова восстанут и будут сражаться, когда кончится война белых людей за морем; они созовут своих воинов и снова начнут войну со Сматсом и его партией. Белые люди – а я изучал их историю, – устроены так, что с наступлением мира часто отвергают тех, кто мужественней всех сражался в битвах. Я чувствую, что в следующий раз Сматс проиграет и жестокие буры победят – а этот белый мальчик один из них.

– Ты прав, брат, – кивнул Хендрик. – Я не смог так далеко заглянуть в будущее. Он враг нашего народа. Если он и такие, как он, придут к власти, мы познаем горечь рабства. Я должен отдать его тем, кто хочет ему отомстить.

Мозес Гама поднял благородную голову и через огонь посмотрел на старшего брата.

– Слабость большинства в том, что люди не видят горизонта – они смотрят вперед лишь настолько, насколько это интересно их утробе и сраму, – сказал Мозес. – Ты сам признался в этой слабости. Почему, брат мой, ты не хочешь заглянуть дальше? Почему не поднимешь взгляд и не посмотришь в будущее?

– Не понимаю.

– Величайшая опасность для нашего народа – его терпеливость и пассивность. Мы большое стадо скота под властью коварного скотовода. Он отеческим деспотизмом держит нас в бездействии, и большинство, не зная ничего лучшего, принимают то, что по ошибке считают довольством. Но пастух доит нас в свое удовольствие и ест нашу плоть. Он наш враг – ведь рабство, в котором он нас держит, так коварно, что невозможно взбунтовать стадо против него.

– Если это наш враг, то как же те, кого ты назвал жестокими бурами? – Хендрик был в замешательстве. – Разве они не злейший наш враг?

– От них зависит окончательная свобода нашего народа. Это люди без тонкости и воображения. Они не скрывают жестокость за улыбкой и добрым словом. Это гневные люди, полные страха и ненависти. Они ненавидят индусов и евреев, ненавидят англичан, ненавидят черные племена, потому что нас много, а их мало. Они ненавидят и боятся нас, потому что владеют тем, что по праву принадлежит нам, и неспособны скрывать свою ненависть. Когда они придут к власти, они покажут нашему народу, что такое истинное рабство. Своим угнетением они превратят племена из послушного скота в разгневанных буйволов, перед которым не устоит ничто. Мы должны молиться за этого белого мальчика и за все, что он представляет. От него зависит будущее нашего народа.

Хендрик долго сидел, глядя в огонь, потом медленно поднял большую лысую голову и с благоговением посмотрел на брата.

– Иногда я думаю, сын моего отца, что ты самый мудрый человек во всем племени, – прошептал он.

Сварт Хендрик послал за сангомой – племенным знахарем. Тот изготовил мазь, которая, когда ее, горячую и дурно пахнущую, приложили к плечу, подействовала чрезвычайно успешно, и через десять дней Манфред смог отправиться в путь.

Тот же сангома предоставил травяную краску, от которой кожа Манфреда потемнела и стала точного такого цвета, как у племен с севера. Глаза – желтые глаза Манфреда – не стали серьезной проблемой. Среди черных шахтеров, отработавших по контракту с «Венелой» и возвращавшихся домой, некоторые символы считались подтверждением их статуса умудренных опытом людей: жестяные коробки с приобретенными сокровищами, розовые сберегательные книжки, заполненные множеством цифирок – накопленным богатством, жестяные шахтерские каски, которые разрешалось брать с собой и которые будут с гордостью носить от вершин Басутоленда до экваториальных лесов, и, наконец, обязательная пара темных очков.