Герцог продолжал говорить, но это уже были подробности, которые требовалось согласовать, и вечером, прощаясь со всеми перед белыми стенами Вельтевредена и направляясь к своему «форду», стоявшему за дубами, Блэйн был во власти ощущения близких перемен.

Именно это привлекало его в политике – сознание, что он может изменить мир. Для Блэйна смысл власти был в том, чтобы сражаться ею, как сверкающим мечом, против демонов, одолевающих его народ и землю.

«Я стал частью истории», – думал он и в приподнятом настроении выехал через величественные ворота Вельтевредена последним в колонне автомобилей.

Он сознательно позволил машине премьер-министра, за которой шел автомобиль Дениса Рейтца, уйти вперед и исчезнуть за поворотом дороги, поднимавшейся на холм Винберг. Только тогда он остановился на обочине и несколько минут сидел, заглушив мотор, глядя в зеркало заднего обзора, чтобы убедиться, что за ним никого нет.

Тогда он снова включил двигатель, развернулся на дороге и поехал обратно. Не доезжая до ворот, он съехал на проселочную дорогу, огибавшую Вельтевреден, через несколько минут снова оказался на земле Сантэн и вкатился в поместье по задней дороге. От шато его закрывала плантация сосен.

Блэйн оставил «форд» под деревьями и пошел, а потом побежал по дороге, увидев в золотых лучах заходящего солнца выбеленные стены коттеджа. Точно как она ему описала.

Он остановился у входа. Сантэн его не слышала. Склонившись перед открытым очагом, она раздувала дымное пламя, поднимавшееся от груды сосновых шишек, которыми она растапливала печь. Некоторое время он смотрел на нее от входа, радуясь такой возможности, пока она не видит. Она сняла обувь, и ее босые ступни были розовыми и гладкими, лодыжки стройными, икры твердыми и сильными от ходьбы и езды верхом, под коленями – ямочки. Он никогда раньше не замечал этого, и ямочки тронули его. Он испытал глубокую нежность, какую раньше чувствовал только к дочерям, и в горле у него что-то пискнуло.

Сантэн обернулась, увидела его и вскочила.

– Я думала, ты не придешь.

Она бросилась к нему, подняла лицо, глаза ее сверкали. Спустя долгое время она оборвала поцелуй и посмотрела ему в лицо.

– Ты устал, – сказала она.

– День был долгий.

– Идем.

Держа Блэйна за руку, она подвела его к стулу у очага. Прежде чем он сел, Сантэн сняла с него пиджак и, встав на цыпочки, ослабила галстук.

– Я всегда хотела сделать это для тебя, – прошептала она и повесила пиджак в маленький шкаф желтого дерева, потом прошла к столу в центре комнаты, налила в стакан виски, добавила содовой воды из сифона и принесла Блэйну.

– Так хорошо? – тревожно спросила она. Он отпил и кивнул:

– Превосходно.

Он осмотрел коттедж, отметив свежие цветы в вазах, натертый воском пол и простую прочную мебель.

– Очень славно, – сказал он.

– Я целый день готовила его для тебя. – Сантэн подняла голову от сигары, с которой возилась. – Здесь жила Анна, пока не вышла за сэра Гарри. С тех пор домом никто не пользовался. Сюда никто не приходит. Теперь это наше место, Блэйн.

Она принесла ему сигару, зажгла от огня тонкую восковую свечу и держала перед ним, пока сигара не занялась равномерно. Потом принесла к ногам Блэйна кожаную подушку и села на нее, положив руки ему на колени и глядя на его лицо в свете пламени.

– Сколько ты сможешь оставаться?

– Ну… – Он задумался. – А сколько я тебе буду нужен? Час? Два? Дольше?

Сантэн поежилась от удовольствия и крепче сжала его колени.

– Всю ночь! – сказала она. – Всю великолепную ночь!

Она прихватила с кухни Вельтевредена корзину. Они поужинали холодной жареной говядиной и индейкой и пили вино с ее виноградников. Потом Сантэн срывала длинные желтые виноградины и по одной клала ему в рот, крепко целуя после каждой.

– Виноград сладкий, – улыбнулся он, – но я предпочитаю поцелуи.

– К счастью, сэр, то и другое имеется в изобилии.

Сантэн сварила кофе на открытом огне, и они пили его, лежа на ковре перед очагом, глядя на пламя. Оба молчали, но Блэйн гладил темные тонкие волосы у Сантэн на висках. Постепенно спокойное настроение перешло в нечто иное, он провел пальцами вдоль ее спины, она задрожала и встала.

– Куда ты? – спросил он.

– Докуривай, – ответила она. – Потом сам увидишь.

Когда он прошел за ней в маленькую спальню, она сидела на низкой кровати.

Он никогда раньше не видел Сантэн в ночной рубашке. Она была из светло-лимонного атласа, воротник и рукава отделаны кружевами цвета старой слоновой кости, что блестит в свете свечи.

– Ты прекрасна, – сказал он.

– Ты делаешь меня такой, – с серьезным видом ответила Сантэн и протянула к нему руки.

В эту ночь в отличие от иных – торопливых, безумных – ночей они занимались любовью размеренно и медленно, почти торжественно. Сантэн раньше не сознавала, как много Блэйн узнал о ее теле и его потребностях. Он спокойно и искусно удовлетворял их, и она полностью доверилась ему. Мягко преодолев последние остатки ее сдержанности, он унес ее за пределы ее естества; его плоть глубоко погрузилась в ее плоть, а Сантэн обхватила его и изгибалась вместе с ним, так что, казалось, их кровь смешалась и их сердца бились в такт. Его дыхание заполняло ее легкие, его мысли мерцали в ее сознании, и она слышала, как ее слова отдаются в его ушах:

– Я люблю тебя, дорогой, о Боже, как я тебя люблю!

И его голос, проносясь через ее горло, его голос на ее губах ответил:

– Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Они стали одним целым.

Он проснулся раньше Сантэн. В ярко-оранжевых цветах кустов такома за окном коттеджа мелькали птицы солнца – сури. Луч солнечного света нашел щель в занавесях и проткнул воздух над головой Блэйна, как золотой рапирой.

Медленно, очень медленно, чтобы не потревожить Сантэн, Блэйн повернул голову и стал разглядывать ее лицо. Она отбросила подушку и прижалась щекой к матрацу, ее губы почти касались его плеча, и одну руку она положила ему на грудь.

Глаза ее были закрыты, под мягкой прозрачной кожей век проступал тонкий рисунок голубых жилок. Дышала она так тихо, что на мгновение он встревожился; потом Сантэн слегка нахмурилась во сне, и его тревога сменилась озабоченностью, когда он увидел маленькие морщинки напряжения и беспокойства, появившиеся за последние месяцы в углах ее глаз и рта.

– Бедняжка.

Он произнес это беззвучно, одними губами, и замечательное настроение прошлой ночи медленно ушло, как песок, под наступающими волнами реальности.

– Моя храбрая бедняжка. – Такого горя он не знал, с тех пор как стоял у могилы отца. – Если бы только я мог чем-нибудь помочь тебе сейчас, когда ты нуждаешься в помощи.

И тут его осенило, и он вздрогнул так сильно, что Сантэн почувствовала это и во сне откатилась от него; уголок ее глаза дернулся, она пробормотала что-то неразборчивое и снова застыла.

Блэйн неподвижно лежал рядом с ней, напрягшись всем телом, он сжал кулаки, стиснул челюсти, в ужасе от самого себя, разгневанный и испуганный тем, что способен на такое. Теперь его глаза были широко раскрыты. Он смотрел на яркое солнечное пятно на противоположной стене, но не видел его, потому что висел на дыбе – на дыбе страшного искушения.

– Честь… – Мелькали в его сознании слова. – Честь и долг. – Он беззвучно застонал, потому что на другом краю сознания возникло и столь же ярко загорелось еще одно слово: – …Любовь.

Лежащая с ним рядом женщина не выставляла счета за свою любовь. Она не ставила никаких условий, не заключала никаких договоров, она просто давала, ничего не требуя взамен. Ничего не требуя, она предоставляла ему полную свободу от обязательств: это она настояла на том, что ценой их счастья не должно стать горе других. Она дарила ему всю свою любовь, не запрашивая никакой платы – ни золотого кольца и брачных клятв, ни даже обещаний и заверений, и он ничего не предлагал ей. До сих пор ему нечего было дать ей взамен.