Читрадрива объяснил сотнику, что как раз Евангелия он не читал, ибо эту книгу у них отобрали в первый же день, и поблагодарил за предупреждение. Но от мысли переговорить с иудеянами, конечно же, не отказался. Тем более, что жили они не за тридевять земель, а прямо под боком, в Киеве. Лежащее на иудеянах «проклятие» его нисколько не смущало – ведь и про его народ всякие гохем распространяли слухи один нелепее другого. Да и анхем селились в специальных районах, гандзериях, переступать границу которых считалось нежелательным!

Перед сном он поведал Карсидару всё, что узнал от Михайла, и предложил отправиться на поиски иудеян на следующий же день.

– Ты только подумай, как удачно всё складывается! – восторженные слова рождались сами собой, Читрадриве хотелось петь и кричать, вопреки природной сдержанности. – Мы всё-таки нашли то, что искали, хоть поначалу наше положение казалось безнадёжным! А Риндария есть! Существует! Только она оказалась непомерно огромной. По сути, это все земли, в которых обитают здешние анхем, они же иудеяне. И до чего похоже – рассеяние по разным странам, печать проклятия, особые районы проживания… Но главное-то, главное: где-то существует иудеянский город, в котором прошло твоё истинное детство! И мы его найдём, обещаю тебе, шлинасехэ!

Вопреки ожиданиям, Карсидар отнёсся к столь великолепной перспективе довольно прохладно, поскольку уже увлёкся идеей помощи князю русичей. Трудно сказать, что послужило причиной этого. Возможно, сработал инстинкт наёмника, развившийся у него в продолжение всей жизни в Орфетанском крае. Может быть, он спешил поскорее испробовать все свои новые способности на практике, а осуществить это в полной мере можно было лишь на войне, которая здесь назревала прямо на глазах. А может, слишком велико было разочарование Карсидара, когда вместо страны колдунов он угодил прямиком в лапы дикарей-татар. Хотя почему не быть дикарям в Риндарии? И почему бы не случиться ещё одной войне в городе его детства?..

Карсидар сказал товарищу:

– Если тебе так уж неймётся, попробуй разыскать иудеян самостоятельно. Найдёшь – всё расскажешь. А мне некогда, меня с утра Данила Романович ждёт.

Это была правда. После отъезда нунция князь совещался с военачальниками, а потом коротко переговорил с колдунами. Если честно, задушевной беседы в тот вечер не получилось. Данила Романович строго выговорил Карсидару за учинённое на пиру безобразие, и тому пришлось снова оправдываться – теперь уже перед князем. Зато назавтра Данила Романович продержал Карсидара в своей резиденции с утра до позднего вечера. Читрадрива туда не ездил, поскольку сотник велел истопить баньку и хорошенечко пропарить захворавшего в порубе гостя, а затем посоветовал ему отлежаться. Вечером он расспрашивал Михайла про иудеян и так увлёкся, что позабыл даже поинтересоваться у Карсидара, что происходило во дворце, как громко именовался княжеский дом. Карсидар сам обмолвился несколькими словами, что Данила Романович простил ему горячность ради больших надежд, которые возлагал на ниспосланного самим провидением помощника. Определённо они что-то затевали… Но разве поиск сородичей не важнее обороны Киева?!

– Кстати, перстень отдай, – напомнил Карсидар. На пиру у него было видение, в котором мать особо завещала беречь эту вещицу.

Однако возвращать перстень владельцу было сейчас некстати.

– А тебе он зачем? – угрюмо проворчал Читрадрива. – Ты и без перстня силён, не то что я, твой жалкий учитель. Кроме того, ты не сможешь распорядиться им так же умело, как я.

После небольшого раздумья Карсидар согласился, что это разумно, и почти сразу захрапел. А утром чуть свет отправился с Михайлом во дворец. Князь его, видите ли, ждёт!

Читрадрива для отвода глаз провалялся в постели до тех пор, пока в окрестных церквях уж и колокола перестали звонить – пусть сотниковы слуги думают, что он всё ещё плохо себя чувствует. Затем встал и позавтракав какой-то безвкусной кашей (как раз с сегодняшнего дня у русичей начиналось повальное голодание, называемое «рождественским постом») собрался на поиски.

Однако не тут-то было! На него набросилась сотникова дочка. Она пыталась заговорить с Читрадривой ещё накануне, после баньки, но так и не решилась. Зато сейчас Милку прямо прорвало, и, поминутно краснея, вздрагивая и понижая голос почти до шёпота, девушка принялась расспрашивать о Карсидаре. Ей хотелось знать абсолютно всё, даже мельчайшие подробности вроде того, какого цвета одежду он любит.

Насилу отвязавшись от Милки, Читрадрива выбрался из дома и побрёл по оживлённым улицам к Копыреву концу. Погода стояла ясная, хотя было ужасно холодно. Оканчивался листопад, близился месяц студень – да уж, более удачного названия не придумаешь! Читрадрива был вынужден идти неспеша и осторожно вдыхать морозный воздух через нос, чтобы снова не простудиться. Несмотря на эти маленькие неудобства, настроение у него было превосходное – ведь он шёл искать если не свой, то, во всяком случае, родственный народ! А на указательный палец правой руки, скрытый тёплой рукавицей, был надет заветный талисман с голубым камнем. Почему-то верилось, что иудеяне помогут разобраться с загадочным камешком и откроют такие его свойства, о которых ни один анах и помыслить не мог.

Копырев конец он нашёл довольно легко, поскольку именно через Копырев русичи доставили их из Вышгорода. Но что делать дальше, Читрадрива понятия не имел. Обращаться за помощью к прохожим не хотелось. Иудеяне обошлись с богом русичей плохо, прибив его к кресту. И хотя сами русичи против этого, кажется, не очень возражали, Читрадрива теперь понимал их настороженное и несколько высокомерное отношение к иудеянам. Значит, расспрашивать прохожих не следовало. Он припомнил, как вроде бы услышал похожую на анхито речь при въезде в Киев, только не придал этому должного значения. Попытался найти дома, мимо которых они проезжали – но потерпел неудачу.

В принципе, Михайло рассказывал, что иудеяне живут в отдельной слободке за городской стеной. Но ведь есть и богатые, поселившиеся в городской черте!

И тогда Читрадрива решился на крайнюю меру – представив себе камень из надетого на руку перстня, начал прислушиваться к речи прохожих…

Словно в отдалении раздались два голоса, переговаривавшихся на очень искажённом анхито. Не веря себе, боясь ошибиться, Читрадрива прошёлся взад-вперёд, отклонился чуть влево. Голоса то делались более отчётливыми, то наоборот – как будто смолкали. Наконец он выбрал нужное направление. Оказывается, следовало свернуть около высоченной церкви и миновать ещё около семи усадеб. И тогда, почти под самой городской стеной…

Тепло одетый благообразный старик и более молодой, но весьма представительный мужчина сидели во дворе не очень большого дома и вели беседу. Говорил младший, и даже не говорил, а тараторил, да так бойко, что около его рта клубилось облачко пара.

Читрадрива видел этих людей в просвете приоткрытых ворот, слышал сказанное, но из-за быстроты ничего не воспринимал. Чтобы понять странную речь, вновь пришлось представлять голубой камень. Дело пошло на лад, смысл сказанного начал в общих чертах проясняться. Парочка философствовала, наслаждаясь покоем. Вот старик ловко ввернул нечто слишком заумное…

Читрадрива шагнул в ворота, но на него сразу же залаяли два громадных цепных пса. Собеседники замолчали и посмотрели в его сторону. Тогда Читрадрива как можно вежливее сказал на анхито:

– Шлэми! Мэс'ншиум? (Здравствуйте! Как дела?)

Собеседники переглянулись и с выражением величайшего изумления уставились на Читрадриву. Скорее всего, они решили, что ослышались, ибо язык гостя для них должен был звучать столь же странно, как и их речь для Читрадривы. На всякий случай он повторил приветствие.

Собеседники вновь переглянулись, и более молодой наконец заговорил. Читрадрива плохо понял, что от него хотели. Кажется, интересовались, кто он такой. В общем-то, естественная реакция.

Читрадрива ответил:

– Ан'Читрадрива, анах, ло гохи. (Я Читрадрива, анах, не чужак).